Каббалист - Песах Амнуэль

— ему и Тане, которую Галка не знала. Написала так, наверное, чтобы не возникло неловкости. Галка действительно решила вернуться — она уже списалась в дядей, который все эти годы жил на старом месте, и уволилась с работы, и дала объявление об обмене квартир. Последовательность действий выглядела странной — по идее, все нужно было делать в обратном порядке. С точки зрения Романа Михайловича, письмо было чисто женским, лишенным последовательности и внутренней логики. На Таню письмо произвело двойственное впечатление. Она будто читала между строк, и хотя сам Р.М. не видел в тексте ровно никаких намеков на возможные предосудительные отношения, Таня весь день смотрела на мужа таким взглядом, будто перед ней была картина «Предатель родины на военно-полевом суде». Р.М. решил не обращать на эти взгляды внимания, тем более, что в тот же день произошли еще два события, заставившие забыть о Таниных подозрениях.

Явился Гарнаев — конечно, без предупреждения и в самое неурочное время, оторвав Романа Михайловича от работы. Был он тих и благопристоен, положение его на работе вроде бы стабилизировалось, точнее — не сдвинулось с мертвой точки, и он все еще ждал решения о своем освобождении от должности. Жаловаться перестал — бесполезно, после приказа нужно будет начать новый тур.

Они вместе пообедали, разговаривая о погоде. Таня начала мыть посуду, а мужчины направились в кабинет.

— Извини, — сказал Евгений, — я взял рисунки на день, а продержал больше недели. Вот что: я запрограммировал их в координатах, каждую точку, и ввел в машину. Слава богу, пока имею такую возможность.

— Что значит — ввел в машину? — Р.М. поднял брови.

— По строчкам, как телеизображение.

— Зачем? Ты думаешь, это не рисунок, а код?

— Всякое изображение — код, организованный просто или сложно.

— Хотел расшифровать?

— Это же не сообщение, а все-таки рисунки, сделанные под влиянием каких-то эмоций. Есть игровая программа, называется «Война штабов», сложна штука, поиск закономерностей в действиях противника. Игра практически бесконечная, потому что компьютер после каждого хода перестраивает тактику

— все время разгадываешь будто сначала. Я эту программу немного подработал, и… В общем, выяснилось, что в рисунках есть сложные числовые последовательности.

— Где именно?

— Везде. В расположении линий, в их толщине, в комбинациях цветов, в оттенках…

— Извини, но еще более сложные закономерности можно обнаружить, наверно, в пейзажах Шишкина или Айвазовского.

— О! — воскликнул Гарнаев. — Думаешь, ты один умный? Я попробовал сделать это с картиной Левитана «Золотая осень». И — ничего. То есть, какие-то закономерности есть, особенно при линейной развертке с тысячью строками. Но значимость низка, я даже полутора сигма не получил.

— Ты хочешь сказать, что в Надиных рисунках…

— Самое меньшее — четыре стандартных отклонения. Встречаются места со значимостью до пятидесяти сигма! Что скажешь?

— Не знаю, — Р.М. покачал головой. — Как-то мне это… неприятно. Я искал в рисунках смысл, понимаешь? Понять хотел, что Надя видела, что хотела передать. Настроение? Философскую идею? Или нечто конкретное — виденное ею именно так, а не иначе? И что мне дает знание о том, что в развертке рисунка есть числа, скажем, натурального ряда?

— Ну, извини, ты все-таки физик или гуманитарий вонючий? Тебя послушать, так можно подумать, что я Сальери, разъявший музыку Моцарта. А почему я взял именно эти рисунки? Что-то померещилось! Подумал: здесь должно быть нечто четкое. Назови это ощущением гармонии. Музыка ведь тоже все-таки не один телячий восторг. Это — гармония, а значит, числовая система, и что без нее твой Моцарт, а?

— Евгений, я не отрицаю, ты прав. Но что мне с этим делать?

— Думать.

— Я думаю. О том, например, что Надя во время своих… скажем, трансов… совершенно не реагировала на окружающее. Представь, что ты стоишь в поле, до горизонта — ничего, хочешь сделать шаг и не можешь, руки упираются во что-то, чего ты не видишь, и сердце стучит от страха, она ведь девчонкой была, а не мужиком здоровенным, а потом все выключается, и ты видишь, что перед тобой стена в твоей же комнате… Или наоборот: стоишь у замшелой стены, вся она в потеках, камень потрескался, протягиваешь руку, и она проходит насквозь, ты приходишь в себя и видишь, что стоишь посреди комнаты и нащупываешь пустоту, воздух. Представь все это, а потом вообрази, что видишь не поле с цветами, не скалу — это земные явления, наш мир, — а нечто, чего описать словами никогда не сможешь, потому что ты не Лев Толстой, да и неизвестно, что сумел бы Лев Толстой в подобной ситуации. Слов у тебя нет, но ты хочешь понять, знаешь, что, если не поймешь, то сойдешь с ума. И пытаешься нарисовать. Но и рисовать ты не умеешь. И то, что у тебя получается, так же похоже на истинное, как детские рисунок льва на живого царя зверей. Плачешь от бессилия и невозможности с кем-нибудь поделиться и знаешь наверняка: то, что ты видишь, то, что можешь пощупать в такие минуты, все это действительно есть, и все это не менее реально, чем твой мир на Земле. Представь себе это и скажи: что мне делать с этими числовыми последовательностями?

— Рома, — сказал Гарнаев, — то, что ей казалось реальным, было игрой сошедшего с катушек мозга. Поняв численные закономерности, мы, возможно, разберемся в…

— Ладно, — Р.М. махнул рукой. — Мы говорим о разных вещах. Надя была обыкновенной ведьмой, и с психикой у нее все было в порядке.

— Ну конечно… Тебе ведь известно, что такое обыкновенная ведьма!

— Господи, ведьмами я занимался в свое время больше, чем физикой. Ты думаешь, что ведьмы — это женщины, которые собираются на Брокене, летают на помеле, ворожат, колдуют, напускают порчу, вызывают дьявола… Что еще?

— Согласись, что в народных преданиях…

— Народные предания сделали из древних ящериц драконов. А в тридцать седьмом многие — миллионы! — искренне верили, что каждый третий в стране — иностранный шпион. Во время средневековой охоты на ведьм сожгли около десяти миллионов женщин, примерно столько же, сколько народа погибло в сталинских лагерях. И методы следствия, допросов, сами судилища были очень похожими — собственно, один к одному. Это плохо исследованная аналогия, я когда-то написал рассказ, и его, конечно, не опубликовали…

— Расскажи, интересно.

— После, — Р.М. отмахнулся. — Я это к тому, что ведьмы — самые обычные женщины. Никто из них не летал и не вызывал дьявола. Что до порчи и сглаза… Для этого не нужно быть ведьмой. У многих есть дар внушения, не нужно путать лошадь с мотоциклом. А ворожба и колдовство… Ну, представь, что ты живешь в четырнадцатом веке. И знаешь многое из того, о чем никто не догадывается. Тебя принимают за ненормальную, потому что иногда у тебя случаются, ну, скажем, приступы, когда ты не воспринимаешь окружающий мир. Люди ждут от тебя определенного образа мысли, поведения… Все дальнейшее определяется твоим характером. Если ты независима, если тебе плевать на то, что о тебе говорят, ты стремишься сохранить себя, и тебе изредка это удается. Очень изредка, потому что ты женщина, и значит, эмоциональна, и ты ведьма, значит, эмоциональна предельно. Или даже беспредельно — до взбалмошности. До истерик. До исступления. Если тебя не сломит муж, не бросит любовник, не засадит в психушку опекун, все равно отношение к тебе будет однозначно отрицательным. И какой-нибудь благодетель непременно напишет на тебя донос на Лубянку… то есть, в святую инквизицию, и тебя возьмут, засудят и сожгут. А если ты по складу ума практична, то быстро поймешь, чего от тебя ждут окружающие, и станешь вести себя соответственно. Научишься внешним атрибутам ворожбы, способам прорицания, женская интуиция поможет тебе предугадывать если не многое, то кое-что, достаточное, чтобы тебе верили и называли ведьмой. Впрочем, и в этом случае кто-нибудь увидит тебя летающей на помеле и донесет куда следует.