Грас - Дельфина Бертолон

Я зажег единственную лампу в комнате, торшер со спотами 80-х годов, который находил ужасным – подтверждаю, он такой и есть, потом направился к круглому окошку. За стеклом была безлунная ночь, покров мрака, наброшенный на Вселенную. Я присел на корточки и начал обследовать камни. Ощупывал пальцами, закрыв глаза, чтобы лучше осязать их текстуру, все их неровности. Как слепой, читающий по Брайлю, я пытался нащупать трещину или зазор в кладке. Тишина была такой полной, что мое дыхание казалось шумным, хриплым. И едва слово «хриплый» возникло в мозгу, подушечки пальцев наткнулись на разлом. Все еще прикрывая глаза и не убирая прижатый указательный палец, я наклонился сильнее. Было очень плохо видно. Почти на ощупь мне удалось, наконец, вынуть камень. Меж висков словно взорвалось: тайник , я нашел Кристинин тайник! Сунул руку в узкое отверстие. При этом сообразил, что уже предвосхитил этот жест, просовывая руку сквозь разбитое стекло в прихожей. Я не надеялся что-нибудь там найти. Думал, обнаружу лишь пыль и пустоту. Однако нащупал что-то тонкое, жесткое и гладкое, и еще до того, как извлек это наружу, уже понял, о чем идет речь.

Это был полароидный снимок. Вторая половина снимка.

Я бросился к свету, протирая снимок о свою пижаму, чтобы очистить его от грязи. Нагнувшись перед торшером, изучил. На самом деле нет, не изучил: упал в него. Когда я увидел ее лицо, навсегда запечатленное фотобумагой, на меня нахлынули воспоминания – врезали бумерангом по лицу, посыпались градом апперкотов.

Кристина .

Я был влюблен в нее, впервые в своей жизни. Хотел жениться на ней, и это ее смешило. Когда она смеялась, ее огромный рот целиком поглощал лицо, казалось, это какой-то катаклизм, но катаклизм восхитительный, вызывавший восторг. Кристина, землетрясение, «природная катастрофа». Теперь я недоумевал, как мог ее забыть: после ее ухода я выплакал все слезы, рыдал днями и ночами. Я не плакал так даже после ухода отца. И все было взаимосвязано. Проклятие, все было взаимосвязано. У меня возникло впечатление, будто я падаю с обрыва. Я сел. Тут был диван, но я сел прямо на сосновый пол, движимый потребностью прикоснуться к чему-то твердому, надежному – прикоснуться к дереву . Я глубоко дышал, опять перешел на брюшное дыхание. Попытался успокоиться, потом снова взглянул на разорванный снимок.

Да, она была красива. Более чем красива: миниатюрная, великолепно сложенная и груди как снаряды. Но снимок совершенно не передавал ее прелесть, тот краткий миг, когда девушки становятся женщинами, еще сами не зная об этом, – мимолетное чудо, которое случается между шестнадцатью и двадцатью годами, особая красота особого мгновения. Сейчас вспоминаю об этом, используя слова взрослого человека; в четыре года я удовлетворялся тем, что просто чувствовал это волшебство во всей своей невинности, не обозначая его никаким словом. Говорят, что нельзя оживить чувство, что по своей сути чувство существует только в рамках настоящего момента. Но там, наверху, сидя на полу под крышей, я представлял, что вновь обрел нетронутым это волнение детства, «любовь», которую я испытывал к этой девочке, невероятную радость, которую мне доставляло ее общество. Я ощутил даже ее запах, жасминовый, в котором чувствовалась какая-то почти животная, почти мужская нотка. Она в совершенстве подражала птичьему пению, буквально щебетала. Я никого больше не встречал, способного на такое.

Я оставался там долго, как и той ночью, которую провел в комнате близнецов – в комнате Кристины . Потерял всякое представление о времени, однако никогда не чувствовал себя столь реальным, мое сознание простиралось до прежде неведомых уровней. Я был способен на все, я был всем, все силы мира соединились во мне. Это было одновременно головокружительно и безмятежно; наиболее верное слово, чтобы описать это, конечно, «полнота», но, в сущности, пережитое мною было за пределами языка.

Тут-то я ее и увидел.

Она стояла за кукольным домом, неподвижно, частично скрытая макетом моего деда. Она была женщиной-обрубком, похожей на Клер за ее стойкой. На ней была мешковатая футболка, такая же зеленая, как бикини на снимке. Ее кожа казалась необычайно белой, зато губы были красны так, что пробирала дрожь. Я хотел встать, подойти, но прилип к полу, был не способен на любое движение, окаменев до внутренностей. Однако продолжал устанавливать связи – конечно, бритоголовая девушка из сна была ею , а не Белой дамой. Конечно, отражение рыжих волос моей сестры в золоченом зеркале напомнило мне ее . Мое бессознательное перепутало кисти, все эти утраченные воспоминания сплавились воедино; возвращение Тома Батая встряхнуло ларец с прошлым, кусочки мозаики рассыпались по полу, пытаясь вновь соединиться вокруг меня, вокруг нас. Я улавливал «почему-сейчас». Но каким был главный смысл всего этого? Цель? Откуда взялась Кристина сегодня и что ищет? Чего хочет? Я пристально смотрел на нее, и мне показалось, что она собирается прийти мне на помощь, сказать что-то, пусть даже на птичьем языке. Я чуть не крикнул: «Хочу понять!» – но она внезапно присела на корточки и исчезла за макетом. В тот же миг я почувствовал, что мое тело вновь вернуло свои права. Мне удалось встать, хотя правая нога занемела, и дотащиться, ковыляя, как в кафе «Негоциант», до места появления Кристины. Ее там уже не было. Вместо нее осталась маленькая лужица. Лужица воды, которая, как ни странно, не впиталась старым паркетом, бросив вызов всем законам логики. Маленькая лужица, похожая на облачко для реплик – такие пририсовывают персонажам комиксов, плоская и овальная, лежащая на сосновых плашках. Я наклонился, собираясь коснуться указательным пальцем этой странной жидкости, похожей на ртуть, но прозрачной, и тут оглушительный вопль заставил меня обернуться. Моя голова обо что-то стукнулась.

Я стукнулся об угол книжного шкафа. Снимок лежал рядом; Кристина улыбалась мне с фото, за ней простирался пляж, огненная грива на синем горизонте кляйновского оттенка [14] . Я потер глаза, встал. Вынутый камень лежал на полу, а прямо под круглым окошком чернела дыра, уставившись на меня взглядом циклопа. Я то ли заснул, то ли потерял сознание. Шардоне, виски, сильное волнение, краюха хлеба – и вот вам результат. Я медленно повернул голову к кукольному дому, испуганный мыслью, что увижу Кристину воочию. Разумеется, там никого не было. Я встал, чтобы поискать лужицу твердой воды, – тоже ничего. Все это было так странно! Я никогда не грезил наяву, ты же знаешь. В крайнем случае вижу сны, как и все. Но никогда их не запоминаю. Кроме нескольких детских кошмаров (особенно одного, ужасающего и периодически повторяющегося, в котором мать снилась мне безо рта, низ ее лица был словно стерт резинкой), я никогда не воспринимал сон как нечто предвосхищающее события моей жизни. И вдруг, накануне своих тридцати четырех лет, увязаю во снах ошеломляющей жизненности, во снах, которые помнил вплоть до мельчайших деталей, во снах, которые преследовали меня и днем, делая похожей на ненастоящую саму реальность, во снах, которые в итоге были больше сродни галлюцинациям…

Я вспомнил о разбудившем меня крике. Был ли он настоящим или нет? Я вслушался в тишину, царившую в доме. Выходит, кто-то кричал в моем сне?

Я опомнился, сунул снимок в карман пижамы – ты издевалась над этими пижамами, Кора, обзывала меня «дедулей»; сама видишь, я стою на своем! – и как можно тщательнее вставил камень в стену. Спустился, вдвинул лестницу с теми же предосторожностями. Я уже собирался вергуться в свою комнату, когда своего рода наитие повело меня на первый этаж. Я приоткрыл дверь в комнату близнецов: они по-прежнему спали, Колен даже не сопел. Все было спокойно, как в фильме с саспенсом. Часы пробили два удара. Черт, наверху прошло больше трех часов! Меня снова обуял голод, и я направился в гостиную. Но прямо перед тем как зажечь люстру, почувствовал в комнате чье-то присутствие.

Это была моя мать.

Она стояла напротив барной стойки, спиной ко мне, и тихонько покачивалась взад-вперед, словно камыш на ветру. И что-то шептала. На самом деле ее шепот больше походил на монотонный речитатив, и я подошел поближе, пытаясь разобрать, что она там бормочет.

– Кристина, если это ты делаешь, умоляю, перестань.

И она повторяла как заведенная – как молитву, как псалом.

Кристина, если это ты делаешь, умоляю, перестань .

Грас Мари Батай, 7 октября 1981 года, гостиная, 21.50 на больших часах

Только что одна пациентка рассказала мне странную историю. Эта дама попала в автомобильную аварию; ее муж погиб, а она отделалась переломом руки и легким испугом. За рулем была она. И как водится, во всем винит себя. Уже пять дней, с тех пор как ее госпитализировали, плачет без остановки, потому что убила собственного мужа.