Королева Кастильская - Виктория Холт

Она не могла поверить, что Хуан умер.

– Изабелла, – мягко произнес Фердинанд, – ты забыла, что у них будет ребенок.

– Я потеряла своего сына, – медленно проговорила она. – Я потеряла мое ангельское дитя.

– Его место займет внук.

– Никто никогда не займет его места.

– Изабелла, у нас с тобой нет времени оглядываться назад. Мы должны смотреть вперед. Эта трагедия ослабляет нас. Нам надо быть сильными. Мы должны сказать себе: «Такова воля Божья. Но Бог милосерден – он забрал у нас сына, а тот оставил свое плодородное семя».

Изабелла не отвечала. Ее шатало, голова кружилась, и Фердинанд обнял жену.

– Тебе необходимо отдохнуть, – сказал он. – Это слишком сильное потрясение для тебя.

– Отдохнуть! – крикнула она в ответ. – Мне осталось отдыхать совсем не долго! Он был моим единственным сыном, и я никогда больше не увижу его улыбки.

Она боролась с желанием проклясть жестокую судьбу. «Разве недостаточно того, что две дочери уехали от меня, и даже моей крошке Катарине уже недолго осталось находиться со мной рядом? Почему на мою долю выпало столько страданий? Хуан был единственным, о ком я думала, что он навсегда останется рядом со мной».

Изабелла старалась успокоиться. Ей надо пережить этот жестокий день, и жизнь должна продолжаться.

Она подняла взгляд на Фердинанда, и тот заметил, что выражение безумия и страдания исчезло с ее лица.

Королева твердо произнесла:

– Господь дал, Господь взял; да будет благословенно имя Господне.

ХУАНА И ФИЛИПП

Вся Испания носила траур по принцу Астурии. Во всех крупных городах вывесили траурные флаги. Улицы Саламанки погрузились в тишину, если не считать непрерывного звона колоколов.

Король и королева вернулись в Мадрид. Они закрылись в своих личных покоях в Алькасаре и предались горю.

Тысячи приглушенных голосов по всей стране вспоминали об исключительных добродетелях покойного принца.

– Испания, – говорили в народе, – сейчас понесла одну из величайших потерь с той поры, как она попала в руки варваров.

Но на фоне всеобщей печали и уныния распространилась и добрая весть. Перед смертью Хуан зачал ребенка, и вдова, юная эрцгерцогиня из Фландрии, носила плод в своем чреве.

– Когда ребенок родится, – утверждали люди, – Испания снова заулыбается.

Катарина и Мария сидели со своей невесткой и вышивали.

Маргарита сейчас была совсем иной, чем до смерти Хуана; она выглядела подавленной и даже кроткой.

Катарина вызвала ее на разговор, но не о ее жизни с Хуаном – это было бы слишком болезненно, и не о Фландрии, что, наверное, тоже было бы не совсем приятно, поскольку происходящее между Хуаной и ее мужем Филиппом не больно-то нравилось суверенам. Так что лучшей темой оставалась жизнь Маргариты во Франции, о которой ни Катарина, ни Мария не уставали слушать. Что до Маргариты, то воспоминания о Франции ее несколько успокаивали, ибо когда она мысленно переносилась в прошлое, еще до встречи с Хуаном, ей удавалось на какое-то время забыть о своих страданиях и немного утешиться.

И она рассказывала девочкам о городе Амбуа, расположенном на месте слияния Луары и Амассе; они видели замок, возвышающийся на скалах, внушительный и могучий как крепость, и окружающие его земли с полями и густыми виноградниками.

– И ты думала, что там будет твой дом и ты станешь королевой Франции, – сказала Катарина.

– Как видишь, нет. Это доказывает, что никогда нельзя быть уверенным в том, что нас ожидает в будущем, – ответила Маргарита.

Она выглядела грустной, и Мария спросила:

– Ты была несчастлива, покидая Францию?

– Да, мне так казалось. Видишь ли, я считала это величайшим оскорблением и знала, что отец придет в ярость. Не очень-то приятно, когда тебя избрали невестой французского короля, а потом ты узнаешь, что он предпочел тебе кого-то другого.

– Но вместо этого ты приехала к нам, – прошептала Катарина, и почувствовала, что ей не надо было произносить эти слова, потому что лицо Маргариты мучительно исказилось.

– Расскажи нам еще об Амбуа, – поспешно попросила Катарина.

Маргарита обрадовалась такому предложению. Она начала рассказывать о Карле и его сестре, которая была ее опекуншей, и об их отце Людовике XI, обожавшем ходить в поношенных платьях.

Беседуя с девочками, Маргарита чувствовала, как будущее дитя шевелится у нее под сердцем, и задавала себе вопрос – почему ей так хочется вспоминать о прошлом. Хуан был потерян для нее, но она носила его ребенка.

Вдруг она замолчала и улыбнулась.

– Что случилось? – воскликнула Катарина, и даже всегда спокойная и бесстрастная Мария выглядела удивленной.

Маргарита приложила руки к животу и ответила:

– Я чувствую, как ребенок… мой и Хуана… шевелится, словно бьет меня ножкой. Наверное, гневается, что я рассказываю о прошлом, когда он уже готовится появиться на свет и подсказывает мне, что следует говорить о будущем.

Мария казалась испуганной, а Катарина шокированной. Манеры Маргариты часто приводили всех в замешательство, однако сейчас сестры все же обрадовались, увидев на лице невестки новое выражение. Словно она оживала, словно наконец поняла, что в этом мире ее ожидает счастье.

Маргарита заговорила с ними о Хуане; рассказывала, как она уже готовилась к смерти, когда корабль чуть не разбился во время бури. Больше они об Амбуа не упоминали. Потом она поведала им все, что происходило с ней до прибытия в Испанию; не могла не рассказать о свадьбе, о празднествах, об их триумфальном путешествии по Испании до Саламанки.

Катарина радовалась, а Мария сияла: они вспоминали те времена, которые проводили вместе.

– Что бы ни произошло, – сказала Катарина сестре, – какой бы злой ни показалась нам судьба, обязательно наступит что-то хорошее. Посмотри на Маргариту. Хуана у нее отняли, но она носит его ребенка.

Подобная утешительная философия очень успокаивала Катарину.

Теперь они меньше говорили о смерти Хуана; все ожидали рождения его сына.

– Будет так, словно Хуан снова жив, – говорила королева. – Я почувствую новые силы, когда возьму на руки это дитя.

Фердинанд говорил о ребенке так, словно тот был мальчиком.

– Пожалуйста, пусть родится мальчик, – молилась Катарина. – Тогда моя мама снова станет счастливой.

Был обычный день. Маргарита сидела с Катариной и Марией за шитьем, и они беседовали о ребенке.

– Вскоре он будет с нами, – говорила им Маргарита. – С какой радостью я его встречу. Уверяю вас, меня совершенно не беспокоит, что меня видят в таком состоянии.

Мария выглядела смущенной. Она подумала, что подобные разговоры неприличны, однако Катарина понимала, что все это лишь фламандские манеры, и не принимала поведение Маргариты близко к сердцу.