Обитель теней - Средневековые убийцы

Так повелось теперь в их королевстве. Никто не защищен от обвинения. Развратный советник, конфидент и, по слухам, любовник короля, сэр Хью ле Диспенсер, забрал всю власть. Король и Диспенсер одержали победу в последней гражданской войне и теперь преследуют всех, выступавших против них. Рыцарям, баннеретам,[8] даже лордам грозит арест и варварская казнь. Даже настоятелям приходится остерегаться.

Настоятель, которого доверенный советник короля счел «ненадежным», схвачен и замешен этим… этим слащавым щеголеватым шутом, Джоном Кузанским, которого во всем монастыре занимает только кухня.

Он не понимает и не желает понимать святой миссии монашества, существующего лишь для того, чтобы спасать души людей мира сего посредством тщательного соблюдения молитв и служб. Новый настоятель им не защита. Он и в настоятели попал потому только, что его брат близок к королевскому советнику Хью ле Диспенсеру.

Брат Лоуренс проводил взглядом юнца, спешащего к умывальне, чтобы умыть руки. Он помнил, каким восторженным и порывистым был сам в его возрасте.

Лицо его застыло. То было давно. Очень, очень давно.

День святого мученика Георгия,[9]

Бермондсийские болота

Старуха Элен так щурилась от зарядившего с утра косого дождя, что едва разглядела его под грязью и отбросами. Мерзкая погода, да еще так неожиданно. Они издавна привыкни к дождливому лету и осени, но последние два года больше стояло вёдро, и еды летом хватало, и меньше помирало народу. А в это лето, похоже, дома снова затопит. Пришлось ей на всякий случай снова поднимать все добро на крышу. С утра она побывала на рынке, и когда отправлялась к дому — у Темзы в Суррее, — еще светило солнце. На небе ни облачка, а если ветер задувал — так когда это его не было?

А вот на обратном пути вдруг налетел с реки темный дождевой шквал, и ничего не оставалось, как пригнуть голову пониже да поспешать домой, пока совсем не промокла. Теперь уж поздно думать. Холодный ручеек, стекающий по спине, подсказал ей, что подлый дождь уже промочил все насквозь. Теперь, даже если развесить одежду над очагом, к утру все равно будет сырой и тяжелой. День дождит — два мучаешься.

Хибарка ее стояла к востоку от монастыря, и, проходя мимо, она отвернула голову, сдерживая дрожь. Сейчас, в предвечерних сумерках, место казалось недобрым. От одного вида страх пробирал. Она еще в бытность соплячкой вечно куда-нибудь забредала, и родители, чтоб удержать ее дома, рассказали ей историю призрака. С тех пор ей уж не хотелось шляться по округе. Рассказ о высокой призрачной фигуре, заманивающей путников, чтобы их утопить, из поколения в поколение помогал родителям припугнуть неугомонных и непослушных детей.

Но она-то его видела! Серого призрака на болоте. Пусть ей твердят, мол, перебрала эля и испугалась вышедшего на болота монаха, но она-то знает: призрак это был!

Так она понимала, и никто ее не разубедит. Уж точно не какой-то убогий священник. Услышал о ее рассказах про видение на болотах и пришел уговаривать «не дурить».

Элен приостановилась, прищурившись и сердито выпятила губу.

— Дурю, стало быть! — повторила она, словно продолжая спор с кем-то невидимым. Пусть катится к дьяволу. Можно подумать, сам монастырь — оплот чести и добродетели! В последние годы никто уже в это не верил. Вот и настоятеля недавно взяли. Ага, самого Уолтера де Луиза, — за то, что помогал освободить из Тауэра изменника Мортимера.

Элен обходила монастырскую стену, поглядывая искоса на серые взбаламученные воды реки. Если хорошенько присмотреться, на берегу всегда найдется что-нибудь, что разумная женщина может подобрать на продажу.

В мире совсем, почитай, не осталось любви. Так считала Элен, и никто ее не переубедит. Она была женщиной богобоязненной, и ее очень даже беспокоило, что Господь их покинул. Даже Святую Землю отобрал, а это уж яснее ясного показывает, что Он отвернул лик свой от заблудшей паствы своей.

Она заметила что-то в низких кустистых тростниках и приостановилась. Дождь лил стеной, и очень хотелось под крышу, а не в грязи прибрежной вязнуть, разбираясь, нет ли там чего годного на продажу, но бедность пересилила. Ворча себе под нос, она с упреком взглянула на небеса и свернула в ту сторону. Для нищих каждый пустяк чего-то стоит, а беднее ее мало найдется.

Она была еще малявкой, когда слышала, как священник предвещает беду. Незадолго до того крестоносцы потеряли Святую Землю. Она частенько вспоминала его пророчества. Глад, да-да, и война, и мор. Ну, мора на людей, хвала Господу, не случилось, зато мерли овцы и другая скотина, а это тоже большая беда. Потом и голод настал. Господи, спаси! Девять лет тому назад в округе за лето каждый десятый помер от голода. Бывало, как выйдешь на дорогу — непременно увидишь какого-нибудь бедолагу: еле плетется, а потом упадет и помирает в пыли. Сколько было мертвецов. А сколько голодали и уже надеждой расстались!

Ей на минуту вспомнился ее Томас. Его улыбка, его веселые объятия, его любовь…

Зря. Уж почти два года минуло. Она нашла его наутро после праздника поклонения веригам святого Петра, на следующий день после того, как видела призрака на болоте. Вот потому-то и призрак показался: предвещал смерть мужа.

Давешней ночью ей снова почудился тот призрак. Высокая темная фигура на болоте, в плаще с капюшоном.

— Больше уж у меня мужа не возьмешь, — шепнула она про себя.

После его смерти жить стало трудно. Вокруг все больше народу побиралось. Слабые, голодные, хромые и увечные — все стекаются к Лондону, всех тянет в великий город: богатых и бедных, в надежде и в отчаянии. Он вбирает их в себя, а после выплевывает кости, высосав из них жизнь.

«В такую погоду в город не доберешься». — подумала она, глянув на бурную реку. Мост в дождевой пелене, как в густом тумане, хотя до него немногим больше полумили. Напротив, на дальнем берегу реки, — королевский Тауэр, где до побега держали изменника. Без лодки ему бы сюда не перебраться. Не то чтобы Элен его видела. Он еще до ночи переплыл реку и сел в седло. В ту ночь, когда умер муж Элен.

Тауэр даже в таком тусклом свете представал мерцающим белым видением. В молодости — когда о скрюченной старой карге под пятьдесят и помину не было — она частенько засматривалась на крепость, представляя в уме богатых лордов и леди, собиравшихся там. Теперь он наводил страх — темница для лишившихся королевской благосклонности, вроде настоятеля Уолтера де Луиза. Он ведь и сейчас там.

Эта штуковина находилась между ней и Тауэром — торчала из-за кочки у самой воды. Закряхтев от натуги, она шагнула поближе, оскальзываясь и бранясь. Тонкий жидкий ил здесь вместо земли. Раз она чуть не растянулась во весь рост, но все же добралась до кочки, и тогда увидела, что это было. Не бревнышко, а длинная, тонкая, изящная рука, торчащая из песчаного намыва.

Послушник Джон, спотыкаясь, бродил по галерее, хмуро уставившись в книгу, стараясь извлечь смысл из написанных слов.

По каким-то меркам жизнь его была трудна, но послушник был счастлив и охотно остался бы здесь навсегда, чтобы трудиться во славу Божью. Он трудился с неподдельной радостью, с чувством, что пока он остается здесь — все хорошо. Правда, он еще не принял монашеского обета — слишком был молод, — но обязательно примет. Если, конечно, позволит новый настоятель.

Настоятель Джон Кузанский оставался еще неизвестным лицом. Когда послушник вступил в монастырь, настоятелем был Уолтер де Луиз. Лоуренс не раз говорил, что настоятель — из тех редких людей, которые преуспевают в мире, несмотря на их неизменную доброту и великодушие. Удивительный человек. Такому хочется подражать… как и брату Лоуренсу, конечно. По слухам, Лоуренс сам вышел на топкое болото, чтобы помочь пресловутому изменнику и мятежнику Мортимеру бежать из Тауэра. Лоуренс, конечно, никогда не приписывал себе этой заслуги. Он был слишком скромен.

Да, друзья Джона никогда не понимали его желания стать монахом. Им нужны были женщины, деньги, эль или случай приобрести известность и славу. Многие готовы были даром растрачивать жизни в турнирах или битвах, затеянных ради престижа военачальника и добычи, взятой мечом. Зачем все это?

Джон всегда метил выше. Стоило ему только пожелать, он мог бы вступить в орден воинствующих монахов — госпитальеров, но, по совести, он не мог этого сделать. Ведь в таком случае ему пришлось бы жить в миру, а мирская жизнь его ничуть не привлекала. Он еще мальчиком решил отказаться от нее и при первой возможности представился епископу и просил позволения посвятить жизнь служению Богу.

Он ни разу не почувствовал искушения изменить свой выбор. И все же, услышав пронзающий душу вопль, вырвавшийся у Элен, он предчувствовал ужасы, способные потрясти даже его твердую, как сталь, веру.