Иоанн Цимисхий - Николай Полевой

-- О святой муж! Не это ли и должно приводить его в отчаяние, когда он, человек, как другие, должен иметь нечеловеческие силы для побеждения страстей и обольщений, нечеловеческий ум для управления делами царства своего! И Божественный Учитель наш взалкал от сорокадневного поста в пустыне: как не взалкать душе человека в бесплодной пустыне славы, томясь в одиночестве степей величия!

"Есть басня языческая -- но и языческая мудрость также может служить в поучение христианина. Был в Индии царь, которому предложили исполнить все его желания. Чего же вожделел безумный? Чтобы все, к чему прикоснется он, превращалось в золото. Совершилось -- и хлеб, и плод, и яство золотело в руках его, и несчастный умер, томясь голодом среди громад злата. Не так ли поступаете вы, сильные земли? Не премудрости, не добродетели просите вы, но молите, да превращается все в руках ваших в славу, в победу, в злато, которого не знаете вы куда девать, в богатство временное, сокровище бедное, иже тля тлит и татие подкапывают. И горе тебе, владыка Царьграда, если ты отчаялся уже до толикой степени, что забыл молитву, забыл, что по молитве благочестивого Иезекия солнце удалялось от своего течения и тень солнечная отступала на семь степеней! Или забыл ты, что на главе властителя людей почиет дух Божий, с того дня, когда Господь избирает его из среды других людей, да властвуют во имя Его -- им бо царие царствуют и сильные пишут правду? Призывай Бога -- и услышит тебя, и приидет помощь Его от Сиона и сила Его от среды небес!"

-- О муж благочестивый! Могу ли я, грешен будучи, помышлять о примере Иезекия; но если кто более моего желал и желает счастия подвластным его, готов более моего жертвовать для блага своего царства -- пусть станет предо мною и вержет на меня осуждение!

И пустынник восстал со своего седалища; огромный рост его отразился исполинскою тенью. Он поднял перст, и тень руки его протянулась на позолоченной стене, как некогда таинственная рука, начертавшая на стене чертогов Вальтазара судьбу сего горделивого царя вавилонского.

"Владыка Царьграда! страшись даже и тени гордости! Ты ли осмелишься стать на суд пред Господом? Что твои добрые и благие помышления, если ты не исполняешь их на деле!"

-- Нет! Я истощаю все силы мои для исполнения их...

"Что же? -- возразил пустынник с усмешкою.-- Твое царство и благословляется славою и победами. Имени Никифора трепещут отдаленные народы Востока..."

-- Так, но не вижу ли тяжких наказаний и гнева Божия в язвах, посылаемых на царство мое...

"Ничего! Спроси философов -- они уверят тебя, что все это происходит естественно, от причин обыкновенных; что нет таинственных судеб Божиих в этой буре, свирепствующей теперь над Царьградом и губящей корабли и людей, когда ни единый волос не падает с головы человека без воли Божией! Спроси у математиков о причине землетрясения: они изъяснят тебе, что причиною тому некоторые пары, в недрах земли заключенные, переходящие в сильный ветр, который, не могши скоро вырваться из недр земли на воздух, по причине тесноты отверстий, крутится, волнуется, и таким сильным движением потрясает подземное пространство и колеблет все окрестные места, доколе, вырвавшись из своего заключения, не рассеется по воздуху..." {Лев Диакон. "Так эллины безрассудно изъясняли сие явление по своему мнению",-- прибавляет он.}

-- Отец святой! Я ждал от тебя отрады и утешения, как болящий от врача,-- сказал Никифор, скрывая гнев свой,-- а ты насмехаешься над моею скорбию.

"Что же могу я сказать, если ты думаешь благо и поступаешь благо, по словам твоим? Я не врач, а ты не болящий. Ты владыка Царьграда -- я бедный грешник, не знатного рода, грешник, не дерзающий даже, по слабости своей, облечь себя в платье инока, да не паду под тяжестью иноческого жития. Предвижу, что хочешь ты мне сказать: ты одерживаешь победы -- и не видишь конца врагам внешним, и победы не приносят пользы твоему царству; ты желал бы любви подданных -- они не любят тебя; ты желал бы правосудия от судей своих -- и видишь одно хищение, мзду, корысть и искривленные весы правосудия; ты хотел бы видеть процветающую мудрость в царстве своем, и, едва допустишь ее предстать пред тебя, говорить тебе,-- видишь одно тщетное мудрование, одну прелесть бесовскую в душах и умах лжемудрецов..."

-- Ты угадал мои мысли.

"Я доскажу тебе их до самой глубины твоего сердца! среди своего величия, ты трепещешь даже за собственную жизнь твою; потрясающий пределы Востока оружием -- ты боишься измены, хитрости рабов твоих; ты опасаешься -- жены своей!"

Никифор содрогнулся невольно.

"Недавно, когда торжественно и гордо вступал ты во храм Божий, бедный юродивый подал тебе записку, в которой было написано: "Трепещи, Никифор -- близка смерть твоя!" И с тех пор ты трепещешь смерти своей, и записка не расстается с тобою..."

-- Вот она! -- воскликнул Никифор, вынимая записку из своего кармана.

"Еще более: сего дня, не более, как с час, подали тебе другую записку, в которой было написано: "Никифор! берегись нынешнего дня -- блюдись той, которая уже погубила твоего предшественника!" -- В трепете, ты послал осмотреть чертоги жены твоей, разведать: не скрывается ли там убийца; велел умножить стражу окрест дворца твоего; по всему Царьграду ходят воины твои и ища злодеев, грабят и бьют невинных подданных твоих".

-- Вот эта другая записка! Не знаю, как она очутилась на этом столике.

"Вели пытать окружающих тебя -- может быть, они скажут, что хотели испугать тебя, испытать твое мужество ложным слухом. Поди в свою оружейную -- там уже давно ожидает тебя постельничий твой: он еще раз осмотрел весь дворец, все тайные чертоги жены твоей -- поди к нему".

Молча встал Никифор и вошел в оружейную. Действительно, там ожидал его верный слуга, некогда бывший дядькой его, постельничий Михаил. После прихода своего от Феофании Никифор действительно увидел на столике записку, ужаснулся, велел Михаилу тщательно осмотреть весь дворец свой и особенно отделение Феофании.

"Великий повелитель Царьграда и всего Востока!-- сказал постельничий, преклонив колено.-- Исполняя твое высокое повеление, еще раз осмотрел я, по приказу твоему, все отделения дворца и ничего не нашел, что бы могло смутить в сию ночь сон твой. Всюду тишина; верность блюдет входы и выходы твоего жилища; заговорщики посажены в тюрьму, по твоему приказу, окованы двойными цепями. Царьград спокоен и исполнен воинами, которые не пропустят ни единого подозрительного человека без осмотра. В гавани умножена стража".

-- Кто находится на страже около Вукалеона?

"Твой любимый легион стальноносных".

-- Раздана ли им новая награда?

"Они приветствовали тебя кликами радости, когда раздавали им твою новую милость".

-- А пирующие в чертогах супруги моей?

"Весь чертог, где происходит пир, окружен воинами, и ни один из пирующих там не будет пропущен без осмотра при выходе, без наблюдения о том, куда идет он -- я сам спешу туда".

-- Нет! Ты останешься здесь. Михаил! бодрствуй, умоляю тебя во имя Бога, и -- не будет меры милости моей, если завтра Никифор останется еще на царьградском престоле!

"Государь! позволь мне, ничтожному рабу твоему, сказать: тебя смущают ложными опасениями!"

-- Вот где кроется главный смутитель мой!-- воскликнул Никифор, ударив себя в грудь.-- Иди, Михаил! И горе тебе, если сон прикоснется очам твоим в сию ночь!

Михаил удалился. Несколько минут в безмолвии стоял Никифор. "И я не усну в нынешнюю ночь -- если только не усну сном вечным,-- сказал он.-- Завтра оставлю я Царьград -- пора в битвы, пора в шум воинский -- там сделался я императором Царьграда, там и безопасен я буду. Здесь изныло сердце мое. Мне кажется, что в этом постоялом доме владык Византии самые стены дышат изменою. О, солнце! взойди скорее, разгони лучами своими темноту ночи и темноту моих сомнений! Как сладостно отдохнул я, когда за два часа перед сим пришел с доверенностью к Феофании... А теперь опять тревога, опять сомнения!.. Мне надобно послать стражу к дому Цимисхия... И она показалась мне такою смущенною. Отчего? Что могло тревожить ее? Велю окружить ее стражею, призову ее к себе -- отдам ее в заключение на эту гибельную ночь... Но могу ли надеяться на чью-либо верность? Как прокрался в опочивальню мою тот, кто положил эту ужасную записку? Ее положила человеческая рука. Неужели чудо совершилось для моего предостережения? Велик Господь, хранящий бытие последнего червя!.. Впрочем, по всем вычетам Синезия и товарищей его, судьба благоприятствует мне... Не согрешил ли я однако ж, вопрошая о судьбе моей тщетную мудрость человеческую? Боже милостивый! пойду испытать судеб твоих от сего вдохновенного старца -- он грозен, как судьба; как будто мечом, обоюдоострым, поражает он словами своими...