Медвежья кровь (СИ) - Синякова Елена "(Blue_Eyes_Witch)"

Просто люди редко способны на сильные эмоции. Чистые эмоции. Без примеси едкой зависти, злорадства, скрытой ярости за то, что кому-то дается больше, чем ему.

За это я не любил людей.

Они оставались лживыми и ненастоящими даже наедине с собой, всегда играя роли, которые им были выгодны в той или иной ситуации.

Иля была другой.

Я не знал, была ли она такой до изнасилования или это страх стер все лживые эмоции, за которыми обычно прятались люди, стараясь казаться лучше, чем они были.

Главное, что то, какой она встретилась мне, было идеальным для моего звериного восприятия.

Дьявол, у меня было полно проблем, но я продолжал лежать в лесу и прислушиваться к тому, что происходило в доме.

А ведь мог подняться и попробовать найти себе подобных, чтобы понять много вещей, которые на данный момент меня совершенно не радовали.

Начать хотя бы с того, что, с большой вероятностью, я был предателем…

Тем, кто пошел против своего звериного рода.

И это было тяжело осознавать. Омерзительно. Но сны, которые я видел каждую ночь с тех пор, как сбежал из лаборатории, возникали в моей голове не просто так.

Я верил, чувствовал нутром, что это были не просто мои мысли, а куски воспоминаний, которые провалились куда-то очень глубоко, но не ушли во мрак совсем и безвозвратно.

В них было много смертей.

Очень много.

Я убивал людей, что не было новостью.

И я убивал себе подобных, видя их распахнутые от удивления и неверия глаза. В те моменты своих снов я был полон ярости и желания отомстить. Желания наказать кого-то через эти смерти. Унизить его и причинить боль.

Кем он был? Я не знал. Не мог вспомнить, как бы ни мучил свой поломанный мозг.

Когда пытался углубиться в эти мысли, головная боль становилась просто невыносимой, пульсируя в висках и затылке и открывая доступ для всех ненавистных запахов и ощущений, от которых я отгораживался все это время.

Иногда я мечтал о том, чтобы погрузиться в полнейшую тишину, чтобы поблизости не было ни одной живой души и я смог бы блаженно закрыть глаза и расслабиться. Впервые за чертовски долгое изматывающее время.

А еще во снах я слышал голос.

Не тот, который я помнил из лаборатории.

И не тот, который вывел меня в лес, не дав умереть.

Он пел. Сказания о нашем роде. О великом, свирепом, но справедливом Праотце.

Пел так, что я просыпался и не мог дышать.

Этот голос был мне дорог, даже если я не мог вспомнить, кому он принадлежит.

Он был жив? Или моим далеким воспоминанием, которое оказалось настолько сильным, что раз за разом я слышал его?

Когда восстановлю силы и отправлюсь дальше в поисках ответов на свои бесконечные вопросы, я смогу найти его?

Теперь я знал наверняка, что меня могут искать не только люди из лабораторий и та бравая братия, которой я был для чего-то нужен, но и Берсерки. Чтобы убить за предательство.

Я не мог понять, что могло случиться, чтобы я пришел к людям и сдался им. Что могло заставить меня пойти против себе подобных.

Но, видимо, теперь это уже было не важно.

— …Весь поселок гудит о твоем якобы муже, Иль!

Мне не нужно было даже напрягать слух, чтобы услышать голос матери девушки, и теперь я заинтересованно усмехнулся, приподнимаясь на локтях, и повел носом в сторону дома, чтобы сполна ощутить, как саму Илю тут же бросило в жар. А я улыбнулся.

Врать она не умеет.

Интересно, как будет выкручиваться?

Что ответить, она нашлась не сразу, и я остро ощущал ее смущение, стыд, а еще то, что пока не мог передать словами.

Что-то похожее на трепет.

Его невесомую и едва уловимую тень.

Но даже это отозвалось в моем теле моментальным возбуждением и жаждой касаний к ней.

— А то ты не знаешь всех поселковых, мама, — в конце концов ответила Иля, но я был почти уверен, что в этот момент она не смотрела в глаза матери, а изображала самую активную деятельность на кухне. — Чего только они о нас ни выдумывают! И ладно бы что-то хорошее. Хоть раз бы.

Ее мать в ответ только протяжно и тяжело вздохнула.

Она поверила.

И ведь Иля не солгала. Почти. Просто ушла от прямого ответа на поставленный вопрос — и только.

— Держись, любимая моя. Скоро папа вернется, и никто не посмеет даже косо посмотреть в нашу сторону, не то, что что-то сказать!

Я знал, что они обнялись и не сразу смогли отойти друг от друга. Чувствовал их беспомощность и то, как отчаянно они боролись и стояли против всех людей и этих обстоятельств, на самом деле став друг для друга необходимой поддержкой и опорой.

Они были хрупкими. И сильными одновременно.

Их ненавидели в поселке за то, что завидовали. И хотели. Считали высокомерными и слишком заносчивыми лишь по той причине, что они обе слишком отличались от всех жителей поселка.

Признаюсь, что даже я задался вопросом, каким образом родители Или попали в эту глушь и почему остались здесь, не стремясь вернуться в город. Ведь даже по тому, как говорила ее мать, становилось ясно, что она образованная и очень интеллигентная женщина.

Свою хрупкую, невесомую натуру Иля унаследовала от матери.

Она продолжала что-то говорить о своей работе, о людях в поселке, а я снова улыбнулся. Широко и хищно. Потому что Иля не могла сконцентрироваться на словах матери.

Она продолжала думать обо мне.

О том, через что нам предстоит пройти вдвоем.

И я знал, что скажу ей правду — мне тоже будет нелегко. Мы будем бороться вместе за то, чтобы ее жизнь и жизнь ее брата остались неприкосновенны.

Теперь эта идея пленила меня.

Забрала все мысли, заставляя нервно рыскать по лесу, чтобы просто успокоиться.

Я сам мог найти себе еду, что было куда удобнее и избавляло девушку от неловких попыток приготовить то, что мне понравится. Едва ли она до конца понимала, что я ем только живую, еще сопротивляющуюся плоть тех, кто был слабее меня и не смог убежать.

Морковка и фасоль — это, конечно, прекрасно. Но лишь как дополнение к основному сугубо мясному блюду.

За прошедшие дни, которые я провел вне дома, я успел неплохо перекусить и чувствовал, что, несмотря на швы и раны, сила начинает медленно, но верно возвращаться ко мне.

А вместе с ней усиливаются все ощущения и нарастающая во мне чувствительность ко всему, что происходило за много сотен километров от меня.

…И кошмары становятся все более объемными и реальными.

Просыпаясь в липком поту, я мог ощущать даже аромат крови во рту, словно на самом деле кому-то перегрызал глотку. Я чувствовал ауру страха и паники, которую впитывал в себя буквально кожей, упиваясь этим и возбуждаясь.

Еще до рассвета я нашел неглубокую речку, чье устье находилось поодаль, и тщательно вымылся, с блаженством погружаясь в привычную мне дикую стихию, частью которой был всегда.

Я смывал с себя кровь, оставленную после завтрака, и тяжелые мысли, сделав это как раз вовремя, потому что ощутил, что Иля проснулась и вышла из дома. В поисках меня.

Сдержала обещание.

Выбралась, пока мама еще спала, и несла с собой аптечку, заставив меня чувствовать себя очень странно, но, черт побери, это чувство было приятным — знать, что о тебе заботятся, каким бы ужасным ты ни был для всего мира. И непонятным для нее самой.

— Я здесь, девочка, — отозвался я, выходя на берег реки, и неторопливо опустился на какую-то корягу, чутко и жадно улавливая ее аромат и каждую грань хрупких дрожащих эмоций, где теперь мог отчетливо уследить трепет.

Тот самый, что появился совсем недавно.

Его никак нельзя было спугнуть, потому что даже я понимал, насколько это важно в нашей непростой истории.

Иля была взволнована предстоящей встречей со мной.

И смущена, что тоже было неплохим знаком.

По крайней мере, она шла ко мне в лес без страха за свою неприкосновенность, а значит, доверяла.

— Как прошла ночь?.. — девушка скованно остановилась напротив меня, рассматривая быстро и пользуясь тем, что я не мог видеть ее взгляда. Но ощущал всеми обостренными нервными окончаниями, едва сдержав мурчание, когда она запнулась на моем возбуждении и, конечно же, сразу покраснела, отчего аромат ее тела стал более сладким и насыщенным.