Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина - Андрей Сердюк

Было-было.

В зале, помнится, тишина неловкая повисла. Но Виктор произнёс через микрофон уходящему вслед: «Чёрненькими нас всякий полюбит, а вы нас беленькими полюбите!» — и отпустило. И даже аплодисменты сорвал он этой фразой, — слависты оценили шутку.

Кстати, в тот лондонский его приезд Березовский (П. Еленин), говорят, пытался с ним встретиться. Но что-то там, видать, у него не сложилось. Не состоялась встреча.

У него с опальным олигархом к тому времени странные взаимоотношения сложились. В форме заочной пикировки. Началось с того, что Виктор в одной своей известной книге вывел Березовского — ну, не самого, конечно, Березовского, а некую проекцию его мифологизированного образа на полотне массового сознания — в образе одного второстепенного героя. Правда, хотя и второстепенный то был герой, но зато явлен был в ключевом (не для развития сюжета, а для подтверждения ярким примером основной мысли романа) эпизоде. Борис Абрамович, судя по всему, удосужился тот роман, название которого в те времена у всех на слуху было, прочитать, и, видимо, затаил обиду. И не на то, похоже, что в романе он был прорисован персонажем отрицательным и даже омерзительным, вовсе нет. Плевать он на это хотел. Ему, быть может, даже это польстило. А на то он обиделся, что кто-то его, величайшего комбинатора всех времён и народов, посмел в придуманный не им мир поместить. Разве мог он такое потерпеть! Нет, никак не мог Борис Абрамович Березовский, по своей ментальности и темпераменту, быть объектом чужой реальности, мог он быть только субъектом (причём единственным) своей собственной. И подсуетился он, — нашёл вскоре, как и чем Виктору ответить. В ту карнавальную пору, когда отнимали у него первую телекнопку, затеял он, кто помнит, шумную пиар-кампанию с передачей контрольного пакета акций ОРТ группе «интеллигентов». Им лично отобранных. По не очень ясным критериям. В этот список включил он и его, Виктора. Мало, кто сообразил, зачем. Но сам-то Виктор этот посыл расшифровал. Мол, вот тебе, Пелевин, получай, — ты меня в свои придумки поместил без спросу, а я тебя — в свои. И мои схемы покруче твоих будут. По любому.

Виктор, стыдно вспоминать, узнав об этом случайно из газет (кому и когда, спрашивается, чтение газет пользу приносило?), не удержался, и куда-то там даже сдуру позвонил. В какой-то там оргкомитет. Хотел выяснить, на всякий случай, что за акции и кто держатель реестра. Попутал дьявол, случился грех. Хорошо ещё вовремя проинтуичил, какоё это всё фуфло. И не стал вдаваться и ввязываться. Остановился вовремя. Не дал себя окончательно шутом выставить.

Но от мобильника после того звонка в тот самый оргкомитет настолько пёрло серой, что трубу пришлось сменить. А они тогда вовсе не сто баксов стоили, между прочим.

Вот так вот, — были дни весёлыя…

Где, кстати, едем?

За оконцами таксо витрины кромсали как попало пространство летящих сквозь и прямо улиц на сотни миллиардов скользких брызг, которые, ссыпаясь на поляны земляничных вспышек, вминались тут же резиновым шуршанием и визгом в плёс мокрого от слёз асфальта. И фонари на эстафете света струили вяло жёлтым, подсвечивая коды кривого от порывов ливня. И ливень затухал. И в сон клонило… Но пару резких поворотов. Спуск по щебню. Какие-то «хрущобы». Старушка у подъезда под зонтом. Потусторонний тихий разговор — и сдали задом. Всё, командир, кажись, добрались. Сдаётся мне, шта энта нужный дом.

Уходишь ты, Варвара…. Волчица подлая… И подлая при том…

— Чего, говоришь, командир? — не разобрал водила.

— Счётчик не вырубай, говорю, я скоро, — ещё раз попросил Виктор.

Гришковец не открывал долго. Хотя Виктор кулаков не жалел и тарабанил настойчиво, — соседи по клетке и те дверью скрипнули, — здрасте, бдительные вы наши!

Звонка в природе не имелось, — вот в чём весь сикось-накось, гром и молния. Но оно и понятно. Квартирка арендованная, — чего ж на модернизацию чужого тратиться. Дураков нету.

Ну, ещё разок. Тук-тук-тук, — кто-кто в теремочке живёт? Кто-кто в неказистом… Тишина.

Хотел уже спускаться не солоно, когда за дверью зашуршало. Кто-то в глазок сподобился. Потоптался, решаясь. Ну, а затем ключ в замке трижды провернулся, дверь приоткрылась, и стёкла знакомых очков сверкнули, наконец, в полумраке.

— Ну, здравствуй, Женя. Разбудил?

— Да нет… Просто… — Гришковец непроизвольно коснулся рукой до буро-жёлтого синяка на скуле, и ещё зачем-то глянул Виктору через плечо с опаской.

— Войти-то можно?

— Да, конечно. Входи, — пригласил Гришковец.

— Я в комнату проходить не буду, я ненадолго, — попав в прихожую, объяснил Виктор. — У меня, Женя, к тебе дельце есть небольшое.

— Какое дельце?

— Сначала ответь, — ты свою знаменитую коллекцию с собой возишь или как?

— Коллекцию?.. Да, после того, как квартиру в Кенигсберге грабанули, с собой всегда стараюсь. Как передвижник.

— А сейчас?

— С собой.

— Слушай, а у тебя там фишки есть?

— Не понял. Какие ещё фишки?

— Обычные. Из детских игр. Помнишь, пешечки такие пластмассовые. Разноцветные. Помнишь? Ну, вспомни, игры такие со стрелочками, с кубиками…. «Знай Правила движения», «Приключения Винни-Пуха», «Морское сражение», «Монополька» позже… Помнишь?

— Ну.

— Фишки там в комплекте были. Помнишь.

— А! Ну да, конечно.

— Так есть у тебя такие фишки?

— Не знаю.

— Жень, ты тормоз, да? Или просто медленный газ?

— Чего ты… Просто глянуть надо. Всего не упомнишь.

— Ну так давай глянем!

— Давай.

Гришковец неторопливо сползал в комнату за стулом, взгромоздился на него и нырнул в антресоли.

А Виктор подумал, что вот Гришковец хотя и гений, а ведь не погнушался простому человеку помочь. Хороший человек. Отзывчивый. И за что его только Михайл Михайлович так приветил? Хотя, ведь Михайл Михайлович тоже гений. Бесспорно. Ну вот. Это ворон ворону глаз не выклюет, а гений гению… Ещё как! Запросто.

А евгениальный Гришковец тем временем, погремев какими-то банками, уронив себе на голову вязанку старых книг, пару раз чертыхнувшись, и один раз чихнув, вытащил, наконец, кряхтя, огромный фибровый чемоданище. Без ручки, конечно.

Во чреве этого бегемота обнаружилось много милой сердцу всякого советского ребёнка трухи: целый выводок щербатых шариков из мутного технического стекла, а также — стальных легированных из раскуроченных подшипников; рота оловянных солдатиков; десяток гуттаперчевых ирокезов; несколько единиц боевой игрушечной техники; моделька синий «копейки» с выломанным капотом; круглая коробочка из-под мятного зубного порошка, хранящая горсть изумрудов из бабушкиной броши; два рулона пистонов; стопка «переводок» с любимыми дембелями гэдээровскими красотками; обёртки от первых советских жвачек «Калевала»; бронзовая медаль «За оборону Сталинграда» и алюминиевая памятная «Пуск Саяно-Шушенской ГЭС»; толстенький кляссер с марками на оригинальную тему «Флора и Фауна»; пионерский значок с картаво-кудрявым мальчиком; театральный номерок «ТЮЗ — г. Челябинск — 1254»; засушенный майский жук в пожелтевшей спичечной коробке производственного объединения «Гомельдрев»; пассик от магнитофонной домовины «Днепр»; офицерский крылатый значок «Специалист 1 класса», открытка с Гойко Митичем в роли Большого Змея; почётная грамота «Победителю второго этапа Всесоюзного пионерского марша „Мой труд вливается в труд моей республики“»; и самопальный свинцовый кастет; и пара подклеенных эпоксидной бобин; и девятнадцать пулек для «мелькашки» в распечатанной коробке; и лента от бескозырки с надписью «Отважный»; и зелёная кокарда с отцовской полевой фуражки; и отцовский же жёлтый парадный ремень с золотой овальной пряжкой; и пуговица от фирменных штанов «Ли Купер», и несколько монеток номиналом в пять злотых; — и много чего ещё, — и помимо того: «чижик», с выжженными на его гранях рунами, и теннисная ракетка с выщипанными по незамысловатому узору шипами; и разнокалиберные игральные кубики, и — ура! — искомые фишки.