Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

- Ну и радуйтесь на здоровье, - покосилась на подругу Маша: "Эти мне восточные женщины - самое простое возводят в культ". - Только Альке не говори, - Надо же уезжать, - вздохнула Рабигуль. - Я там с ума сойду.

- Научишь Алика, - снова сказала Маша и глубоко задумалась. - Как некстати подвернулся этот Алжир. А если съездить месяца на два?

- Я ведь тебе говорила: если я уеду, он не будет жить, - напомнила Рабигуль, сняла руку с Машиного плеча, судорожно переплела пальцы.

- Да ну? - засмеялась Маша. - Так уж и не будет?

Рабигуль встала, нервно заходила по комнате. Остановилась, круто повернулась к Маше.

- А вдруг? - сказала она. - Ведь он поэт.

- Значит, обязательно неврастеник? - подсказала Маша.

- Не обязательно, - обиделась за Володю Рабигуль. - Но чувства развиты не так, как у грузчика.

Если с ним что случится, как мне жить?

Испуг Рабигуль передался Маше, хотя она еще пыталась шутить.

- Схватить бы его за шиворот, встряхнуть да спросить: "Отвечай как на духу, сукин сын..."

- Машенька, не надо! Как можно этим шутить?

- По-моему, он слишком любит себя, - не сдавалась Маша.

Так проспорили они до полуночи.

- Оставайся у меня, - предложила Маша. - Холод-то какой собачий. Скорей бы лег снег, станет теплее.

- Нет, пойду, - встала с тахты Рабигуль. - Что-то я стала неважно спать даже в своей постели.

- Еще бы, - встала и Маша, - когда так мотают нервы. А музыку свою покажи старику завтра же.

- Покажу.

- Не тяни, подруга.

- Да я боюсь.

- Старика все боятся.

На улице было сухо и холодно. Снег, просыпавшийся накануне, превратился в лед под ногами. Ветер дул, казалось, со всех сторон. Рабигуль поскользнулась, быстро, автоматически сдвинула со спины виолончель, попыталась удержать равновесие, прижимая драгоценный инструмент к груди, но все-таки грохнулась на асфальт. Кто-то помог ей встать.

- Спасибо.

Какой-то кавказец смотрел на нее восхищенным взглядом, но Рабигуль поблагодарила его так мрачно, что он не посмел предложить ей руку, чтобы проводить до метро. "Такая красивая и такая сердитая", - сокрушенно подумал он. В его сознание такое противоречие не вмещалось.

***

А Володя в это время сидел в кабинете и старался выжать из себя хоть что-нибудь. Ничего, ничегошеньки, однако, не получалось. Он бросил в отчаянии ручку, встал, заходил по кабинету Толстый ковер заглушал звук шагов. Болел затылок, противные мушки мельтешили перед глазами. "Надо проветрить" Володя открыл форточку. Холодом, стужей потянуло с улицы. Дом напротив" через пустырь, гордо именуемый сквером, глядел в пустоту темными окнами. Луна укрылась в тяжелые тучи, звезд не было и в помине. "Да уж, это не Пятигорск..." Тоска навалилась смертная.

Скрипнула дверь - Соня прошла в ванную, - звякнуло что-то на кухне, и снова Соня протопала в ванную. "Когда я работаю, меня нельзя отвлекать! разозлился Володя. - Ведь знает: не выношу посторонних звуков!" Теперь она спустила в унитазе воду.

"Ну что еще может быть?" Выйти бы сейчас и все высказать! Но он не хотел видеть жену с ее бигудями над узким лбом, близко посаженными глазками, в которых появится тут же покорная готовность выслушать все, что он скажет, и она будет молчать, молчать, а он почувствует себя в конце концов дураком и последней сволочью. Да и потом: он разве работает?

Ничего же не получается! Да не работает он, просто прячется. Неужели с ним как с поэтом все кончено?

Озноб пробежал по телу. Что же он будет делать? Чем заполнит жизнь? Ведь ему еще нет пятидесяти. Помирать вроде рано, до пенсии далеко, да и какая она, эта пенсия, разве на нее проживешь? Многие поэты с возрастом переходят на прозу - когда нет уже свежести чувств. Но ведь он любит, и он любим. В чем же дело? Почему ему не пишется? Не хватает страстей?

В его любовном сюжете нет драмы?

Тихо, как вор, прокрался Володя к двери, выглянул в коридор, на цыпочках подошел к спальне. Розовый свет струился через стекло: Соня читала. Володя выключил телефон из розетки, перенес в кабинет, включил. Радостно забилось сердце. Сейчас он услышит свою Рабигуль! Он скосил глаза на часы. Поздно вообще-то, но она сказала "когда угодно". Поздно, но очень хочется.

Рабигуль сняла трубку сразу.

- Это ты? - сказала так нежно, что душа Володи переполнилась счастьем.

- Я звоню просто так, - заторопился Он, - чтобы услышать твой голос. Я тебя, солнышко, не разбудил?

- Нет, что ты. Я только-только вернулась от Маши.

- И что же вы делали? - подозрительно спросил Володя.

Маша ему не нравилась: слишком иронична и мужиков видит насквозь.

- Милый, я опять принялась за свое, - с той же нежностью в голосе сказала Рабигуль.

- За что? - не понял Володя.

- Пишу музыку, - радостно ответила Рабигуль - так, словно ни минуты не сомневалась, что Володя тоже обрадуется. - Маша читала ноты, а потом даже отыграла, после меня.

- Ты таскала к ней виолончель? - уязвленно спросил Володя. - Ведь скользко!

- Ага, - засмеялась Рабигуль. - На обратном пути я даже упала. Но это же пустяки. А знаешь как интересно, когда пьесу для виолончели играет скрипка!

Володя молчал. Он тут страдает и любит, ему не пишется, а она...

- Але, але. - Рабигуль дунула в трубку.

- Я здесь, - выдавил из себя Володя. - И что сказала твоя знаменитая Маша?

- Сказала, что хорошо, - снова обрадовалась Рабигуль. - Завтра покажу старику.

- Какому еще старику?

- Дирижеру... Маэстро...

- Поздравляю, - злясь и ревнуя, сказал Володя. - Ну, пока.

- Нет, подожди, - заторопилась Рабигуль. - Поговори со мной еще. Я так рада, что ты позвонил!

Иногда так хочется услышать твой голос, просто нестерпимо хочется, а ведь я не могу... - Она споткнулась на полуфразе и замолчала.

"Конечно, ей хорошо: свое отыграла, исписала нотами полтетради, отчего бы не поболтать", - неслись в голове Володи несправедливые мысли. В глубине души, краем сознания он чувствовал, что они мелки и ничтожны, но ничего с собой поделать не мог. Самой природой назначено: мужчина во всем должен быть сверху - всегда и во всем, вот как они с Соней.

С Рабигуль даже на равных быть невозможно.

- А ты написала? - задал он сакраментальный вопрос, но счастливая Рабигуль поняла этот вопрос по-своему.

- Конечно! - воскликнула она. - Я же говорю: все написала, а уж потом показала Маше. Глупенький, - ласково засмеялась она. - Как же иначе я предстану перед стариком? Мы его все боимся. Машка сказала: "Здорово!" Теперь можно.

Володя молчал.

- Здорово придумали люди, да? - не замечала его молчания Рабигуль. Упрятали музыку в ноты, она в них затаилась, живет, ее еще нужно оттуда вытащить, и тогда она зазвучит во всю свою мощь. Правда, здорово?

Редко его сдержанная Рабигуль бывала так разговорчива. Радость, взволнованность плескались в голосе - низком, волнующем Володю всегда. И она не понимала, не понимала его! Ведь он имел в виду письмо к Алику, а она о нем, видать, и думать забыла! Что ей Алик? Что даже он, Володя, Когда пишется музыка? Ему ли не знать это удивительное, всепоглощающее чувство, когда Вселенная расширяется и другая действительность открывается перед тобой, ты в ней живешь и властвуешь, ты в ней хозяин и ее покорный слуга. Ему вдруг стало стыдно: он, что ли, завидует?

Он, мужчина, завидует женщине, которую любит! Да он с ума сошел!

- Гулечка, поздравляю, - сказал Володя раскаянно. - Наши говорят, что самое трудное - написать вторую книгу. Первая пишется как бы сама собой - ну вот как поют соловьи: весь свой опыт, все переживания вкладывает писатель в первую книгу, а вот если получилась у него и вторая, тогда он пошел по верной стезе.

Наверное, так и в музыке.

- Наверное! - с благодарностью подхватила его мысль Рабигуль. - Там, в Пятигорске, музыка рождалась сама собой - еще и влюблена я была безумно, - а теперь...

- А теперь? - насторожился Володя. - Теперь ты не влюблена?

- Нет, что ты, - смешалась Рабигуль. - Просто теперь нет уже того трепета, той неуверенности, тревоги...

- Это хорошо или плохо?

- Наверное, хорошо. Мне кажется, теперь я могу любить тебя спокойно и смело.

- Тогда напиши своему Алику, - мгновенно воспользовался моментом Володя.

- Зачем? - жалобно спросила Рабигуль.

- Чтобы любить спокойно и смело, - не без злорадства объяснил Володя. Сколько, в самом деле, можно прятаться? И потом висит этот твой Алжир. Раздражение охватывало его все сильнее. - Ты помнишь, о чем я предупредил тебя?

- Да. - Голос Рабигуль упал до шепота.

- Так и будет! - забывшись, на всю квартиру закричал Володя. - Я на ветер слов не бросаю. Жить после такого чудовищного предательства будет незачем!

"Кого, интересно, он там пугает? - усмехнулась в соседней комнате Соня. - Какая дурочка ему верит?

Да у него любой прыщ на носу вызывает истерику: "Я знаю, чувствую, это - рак!" - Она повернулась на спину, отложила книгу. - И почему на каждого мужика, даже такого никчемного, как мой Вовка, всегда находится женщина, готовая верить, любить и прощать?" На какое-то мгновение ей захотелось встать, сунуть ноги в тапки, быстро пройти коридорчик - тапочки мягкие, и она давно, еще в пору взлета Вовкиного поэтического гения, научилась ходить бесшумно, - рвануть дверь да и войти, чтобы прекратить этот балаган, но она передумала. "Чем бы дитя ни тешилось..." - зевнула Соня. Жаль дурочку на том, другом конце провода, да уж тут ничего не поделаешь: пока сама не обожжешься... Но Вовка-то, Вовка!