Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг

ничуть не менее реальный – ведь он внушает мне неподдельный страх, а огонь причиняет боль. Что касается психического процесса, провоцирующего страх перед призраками, его природа для меня скрыта, как и природа материи. Мне не приходит в голову объяснять огонь иначе, нежели через химические или физические понятия, и точно так же я не пытаюсь объяснять свой страх перед призраками иначе, нежели через психические процессы.

Тот факт, что непосредственный опыт дается нам только психически и что непосредственно постигаемая реальность поэтому может быть только психической, объясняет, почему для первобытного человека духи и магические воздействия столь же реальны, что и физические события. Первобытный человек еще не разделил свой исходный опыт на противоречивые составляющие. В его мире дух и материя пронизывают друг друга, а боги продолжают бродить по лесам и полям. Дикарь подобен ребенку, родился пока не целиком, заперт пока в своей душе, как во сне, пребывает в мире, не замутненном теми затруднениями в понимании, какие свойственны зачаткам разума. Когда этот примордиальный мир распадается на «дух» и «природу», Запад присваивает себе именно «природу», в которую склонен верить по своему темпераменту, а потому все больше запутывается в ней с каждым новым и болезненным усилием обрести духовность. Восток же, с другой стороны, признает превосходство духа и объясняет материю как иллюзию (Майя [77]), в азиатской грязи и нищете мечтая о возвышенном. Но ведь планета одна, и человечество на ней одно, следовательно, Восток и Запад не могут поделить мир пополам. Психическая реальность существует в своем изначальном единстве и ожидает, пока человек достигнет такого уровня сознания, когда уже не будет верить в одно и отрицать другое, когда станет признавать обе составляющие как единое психическое.

На идею психической реальности, будь она признана обществом, можно было бы указывать как на важнейшее достижение современной психологии. Мне представляется, что всеобщее признание этой идеи – лишь вопрос времени. Рано или поздно ее примут, ибо лишь она позволяет нам понимать разнообразные проявления психического во всей их самобытности. Без нее нам неизбежно придется объяснять наш психический опыт способами, которые будут грубым насилием над доброй половиной психических элементов, а с помощью этой идеи мы сумеем воздать должное той стороне психической жизни, что выражает себя в суевериях и мифологии, в религии и философии. Эту сторону психического нельзя недооценивать. Истина, взывающая к органам чувств, может удовлетворить рассудок, однако она никоим образом не затрагивает смысл человеческой жизни и наши истинные чувства. При этом очень часто именно чувство определяет выбор между добром и злом; если оно не приходит на помощь рассудку, последний обыкновенно оказывается бессильным. Неужели рассудок и благие намерения уберегли нас от мировой войны или какой-то иной катастрофической глупости? Порождал ли рассудок какие-либо великие духовные и социальные перевороты, будь то, например, переход от античности к средневековью или стремительное распространение исламской культуры?

Будучи врачом, я, разумеется, не вовлечен прямо в решение этих животрепещущих вопросов, а лечу больных. До недавнего времени медицина исходила из предположения, что болезнь нужно трактовать и лечить саму по себе; однако сейчас слышны голоса, объявляющие такой подход ошибочным и зовущие лечить не саму болезнь, а больного человека. Те же требования предъявляются ныне к лечению душевных недугов. Мы все решительнее переносим внимание со зримых заболеваний на человека в его целостности. Мы начали понимать, что психические страдания не являются четко локализуемыми и строго вычленяемыми, что это симптомы ложной установки, принимаемой личностью. Поэтому бессмысленно рассчитывать на подлинное исцеление благодаря лечению, которое затрагивает саму болезнь; лечить нужно личность в целом.

Вспоминается в этой связи крайне поучительный случай. Некий чрезвычайно разумный молодой человек составил подробное описание своего невроза, обстоятельно изучив специализированную медицинскую литературу. Он принес мне плоды своих изысканий в виде превосходно написанной монографии, пригодной к публикации, и попросил объяснить, почему, несмотря на этот труд, до сих пор не исцелился, хотя вроде бы давно должен был это сделать. По прочтении рукописи я вынужден был признать, что, если исходить из понимания каузальной структуры невроза, юноша и вправду должен быть здоров. Но, поскольку болезнь никуда не делась, следовало допустить, что его жизненная установка в чем-то принципиально ошибочна, пускай симптомы этого и не показывают. Приступив к лечению, я обратил внимание на тот факт, что юноша частенько проводил зиму в Ницце или Санкт-Морице. Я уточнил, кто, собственно, оплачивает эти поездки, и в разговоре выяснилось, что любившая его бедная учительница народной школы едва не уморила себя голодом, чтобы дать юноше возможность побывать на зимнем курорте. Подспудное желание ощутить угрызения совести и объясняло невроз, а также и то обстоятельство, почему все его научные изыскания оказались тщетными. Принципиальная ошибка заключалась в нравственной установке. Юноша счел мой подход в высшей степени ненаучным, ведь мораль не имеет никакого отношения к науке. Сам он считал, что аморальность, которой он в глубине души стыдился, преодолима посредством научного мышления, и не признавал никакого конфликта, ибо возлюбленная давала ему деньги по собственной воле, без принуждения.

С научной точки зрения можно относиться к этому как угодно, но факт остается фактом: подавляющее большинство цивилизованных людей не в силах мириться с подобным поведением. Нравственная установка – это реальный фактор, с которым необходимо считаться психологу, чтобы не допускать трагических ошибок. Также ему надлежит помнить о том, что определенные религиозные убеждения, со стороны неразумные, являются жизненной необходимостью для множества людей. Перед нами снова встают психические реалии, способные вызывать и излечивать душевные заболевания. Сколь часто я слышал от пациента: «О, если бы я только знал, что моя жизнь имеет какой-либо смысл или цель! Тогда бы не понадобилось себя изводить!» Богат такой пациент или беден, имеет семью или нет, достиг чего-то или нет – все это ничего для него не меняет, поскольку внешние обстоятельства не придают смысл его жизни. Скорее, здесь следует говорить об иррациональной потребности в так называемой духовной жизни, а тому, как ее утолять, не учат ни в университетах, ни в библиотеках, ни даже в церквях. Пациент отвергает то, что предлагается там, ибо все это предназначено для головы, но не для сердца. В таких случаях признание важности духовного фактора со стороны врача жизненно необходимо, а бессознательное пациента приходит нам на помощь, выражая эту витальную потребность в сновидениях, преимущественно религиозных по содержанию. Отвергать духовный источник таких сновидений – значит лечить неправильно и обрекать себя на неудачу.

Общие представления о духовной природе суть неотъемлемые составляющие психической жизни. Мы обнаруживаем их у всех народов, обладающих более или менее артикулированным