Этот лучший из миров (сборник) - Виктория Токарева

Он действительно был похож на Онисимова, но я могла спутать. С тех пор, с седьмого класса, с моих четырнадцати лет, столько воды утекло. Да и видела я его издалека, через дорогу.

Я посмотрела на его руки. Такие руки не могут украсть или убить. А ласкать они могут.

– До свидания, – попрощался Не Онисимов. – Извините, пожалуйста.

Я закрыла за ним дверь и почувствовала, что идти обратно на балкон мне не хочется. У меня пропал настрой.

Я вошла в ванную, напустила горячей воды, легла и стала медленно оттаивать, как курица после заморозки. Тепло входило в меня постепенно, слоями, проникая все глубже. Я ощущала тепло как счастье – настолько реальное, что его можно было потрогать рукой.

Разморозившись окончательно, я достала шампунь «Зеленое яблоко», вымыла голову и высушила ее феном. Горячая струя обвевала мои волосы, и они струились вокруг моего лица.

Далее: я стерла с ногтей старый лак и сделала свежий маникюр. Надела свадебное платье: на белом батисте белое шитье, в свое время оно было сшито из югославской занавески и стоило немыслимо дорого по тем временам. А сейчас нормально. Сейчас изменилось понятие цены. Я надевала его раз в жизни, на свадьбу. С тех пор оно висит в моем шкафу, как экспонат в этнографическом музее, отражающий мою историю и мое славное прошлое.

Одевшись, как невеста, я достала из холодильника начатую бутылку шампанского, села за кухонный стол и открыла газ – все четыре конфорки и духовку. Резко запахло чесноком. Голова как будто наполнилась газом и стала легкой.

Только не подумайте, что я сумасшедшая. Просто я похожа на самолет, в котором кончилось горючее, и он начал планировать. А потом в нем нарушилась центровка – и он пошел вниз. Именно в этом состоянии вы меня и застали. В состоянии извне.

Я налила шампанское и выпила. Стены кухни вздрогнули и закружились в ритме медленного вальса с ударением на сильную долю. Мне показалось, что я даже слышу этот вальс. Мне захотелось встать и покружиться вместе со стенами. В эту минуту раздался звонок в дверь. Я решила, что звон стоит в ушах, но в ушах не может звенеть так настырно и панически. Потом звон прекратился и начался стук: колотили кулаками, ногами, а потом стали разбегаться и ударяться всем телом. Я поняла, что, если сейчас не встану и не открою, дверь вышибут.

Я подошла, отодвинула задвижку. Сняла цепочку. На пороге стоял Не Онисимов. Он увидел меня в белом платье и офонарел во второй раз.

Потом решительно отодвинул меня в сторону и пошел сразу на кухню, будто он не в гостях, а у себя дома. Не Онисимов закрыл все конфорки и распахнул окно. Из окна в кухню шагнул морозный воздух. Он был слишком тяжелым, чтобы летать.

– Зачем вы открыли газ? – строго спросил Не Онисимов.

– Грелась, – ответила я.

– То вам жарко, то вам холодно, – недовольно сказал он.

– А ваше какое дело? Что вы шастаете туда и обратно? То в окно, то в дверь?

– Потому что вы мне не нравитесь.

Он посмотрел прямо в мои глаза, я сняла очки, чтобы не видеть его так отчетливо.

– Ну почему вы так себя ведете? Вас обидели?

– Я же не задаю вам вопросов, – сказала я.

– Можете задавать.

– Почему вы удрали через балкон? Муж пришел?

– Да, – подтвердил Не Онисимов и кивнул головой. – А вы откуда знаете?

– Из анекдотов. Типичная ситуация. Он пришел – и не вовремя.

– Да. Мы не договаривались.

– Это понятно. Это можно не объяснять.

– Я не хотел его видеть. Дело в том, что я убил его жену.

Это был неожиданный поворот типичной ситуации. Я надела очки и, прозрев, глядела на моего незваного гостя.

– Из ревности? – спросила я.

– Я врач. Хирург. Я сделал ей операцию.

– Ах, вот что… Неудачная работа. Брак. Ну что ж… Это бывает во всяком деле.

– Неудачная работа? Это операция века! Такую операцию делал только Дебейки! Вы слышали это имя?

– Нет, – созналась я.

Не Онисимов с презрением посмотрел на меня, как будто Дебейки – это Шекспир. Я, кстати, и Шекспира тоже не читаю. Я смотрю его в театрах.

– Дебейки – первый хирург в мире, который предложил вшивать в сердце клапан из тефлона. До этого были шариковые клапаны, шарик выполнял роль непосредственного клапана, но он так стучал, что человек напоминал заведенные часы. Тикал на пять метров вокруг. Потом были лепестковые клапаны, потом пытались приживить клапан от свиньи. Дебейки первый предложил тефлон. Знаете, что такое тефлон?

– Нет.

– Вы ничего не знаете. Это сверхпрочный синтетический материал, из него делают сковородки, на которых можно жарить без масла. Тефлоновый клапан практически не изнашивается.

«Как первая любовь», – подумала я. Если бы того фараона оперировал Дебейки, то сейчас нашли бы мед и клапан.

– Вы вшили такой же клапан? – догадалась я.

– Не вшил. Вклеил. Я пошел дальше Дебейки. Я пять лет вместе с учеными разрабатывал органический клей, который потом постепенно рассасывается. Клапан вживляется без единого шва, без травмы сердечной мышцы. А главное – время. Раньше такая операция шла пять часов. А теперь сорок минут. Как при удалении аппендикса. Я шагнул на сто лет вперед. Я практически избавил людей от страха перед сердечными заболеваниями. Сердца можно будет ремонтировать, как моторы в ремонтных мастерских. Я звонил Дебейки. Он меня ждет вместе с моей больной. А она не выздоравливает.

– Почему?

– Не борется. Говорит, что устала. А когда человек не хочет жить – это смертельно опасно. Потому что все здесь. – Не Онисимов постучал пальцем по виску. – У меня был случай: я оперировал очень тяжелую язву, совершенно не верил в успех. Больной – шофер грузовика, обслуживал рыбный холодильник. Ел одну рыбу, как кот. И пил, по-моему… Но это не важно. Я боялся, что он умрет на столе. Но обошлось. Довел операцию до конца. Через час пошел посмотреть его в реанимации, а койка пуста. Я заглянул под койку: думал, упал. Никого нет. Побежали искать. Я захожу в туалет, смотрю – он сидит и курит. Мозг не принял тяжести агрессии. И, представляете, он выздоровел… А здесь… Такая операция в Америке стоила бы полтора миллиона долларов.

Не Онисимов налил себе шампанского и выпил.

– Хотите? – предложил он мне, хотя предлагать должна была я, а не он.

– Спасибо, – я села к столу.

Не Онисимов тоже сел, но пить не стал, а, подперев лицо рукой, застыл в скорбной позе.

Я посмотрела на его невзрослую макушку, и в мое сердце вошла игла жалости.

– Но ведь вы ни при чем, – с убеждением сказала я. – Вы сделали все, что от вас зависело. А как она… это уж ее дело.

– Операция сама по себе, в отрыве от больного, не существует. Лучше пусть он выживет после плохой операции, чем умрет после хорошей… А тут еще муж пришел «спасибо» говорить. Коньяк принес. Французский.

– Значит, это ваша квартира? – удивилась я.

– Конечно. Я живу в соседнем подъезде.

– Я вас никогда не видела.

– И я тоже никогда вас не видел.

– А муж, значит, у вас сидит?

– Не знаю. Наверное.

– А почему нельзя было уйти через дверь?

– Неудобно уходить, когда к тебе пришел человек. А так я просто исчез. Без объяснений. Одно дело уйти, другое дело исчезнуть.

– И все-таки неудобно, – возразила я. – Вы должны вернуться.

– Я должен быть в больнице.

– А который час? – не поняла я.

– Это не важно. Я должен быть возле нее. Вернее, не должен. Я просто не могу быть ни в каком другом месте.

– Так идите…

– Я не могу вас бросить.

– Почему?

– Я уже сказал: вы мне не нравитесь.

– Но вы же не можете быть сразу в двух местах.

– Пойдемте со мной, – попросил Не Онисимов.

Я надела поверх свадебного платья дубленый халат. Сняла золотые босоножки и сунула ноги в валенки. Не Онисимов был в свитере и джинсах. В чем исчез, в том и остался.

– Дать вам что-нибудь? – спросила я.

– А что у вас есть?

– Ничего. У меня нет мужских вещей.

– Тогда одеяло, – нашелся Не Онисимов. – Одеяло у вас есть?

Одеял у меня было два. Одно пуховое. Другое ватное.

Я вынесла пуховое одеяло, поскольку оно было легче. Не Онисимов накрылся им с головой.

Одеяло ему очень шло.

Больница состояла из нескольких белых корпусов, и в темноте казалось, что корпуса в медицинских халатах.

Мы вошли в одну из дверей, стали подниматься на второй этаж.

– А почему меняют клапаны? – спросила я.

– Старый приходит в негодность. У нее был такой клапан, что я не понимал, как она вообще жила.

– А отчего они портятся?

– Не «они», а он. Митральный клапан. Между предсердием и желудочком.

– А почему он приходит в негодность? От переживаний?

– От ревматических атак.

– Вы же не врач. Вы не поймете.

Мы вошли в кабинет. Не Онисимов сбросил одеяло на диван, достал из шкафа халат. Вышел из кабинета, но тут же вернулся.

– Идемте со мной! – велел он. Видимо, боялся оставить меня без присмотра.

В коридоре горел слабый свет. Было пустынно. Больные спали в своих палатах. «И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь во сне». Я пропустила «ее». «Жизнь ее во сне».