Заговор королевы - Вильям Энсворт

В эту минуту явился де Гальд, и, чувствуя, что все взоры устремились на него, этот представитель щегольства и этикета исполнил свое поручение в совершенстве. Передача им приглашения вполне походила на театральную сцену.

Когда узнано было желание короля, общество снова пришло в движение. Напрасно де Гальд подымал как можно выше свой жезл, покрытый лилиями. Напрасно пожимал он плечами, отпускал самые трогательные увещевания, напрасно присоединял он к ним мольбы, а к мольбам — угрозы. Он не мог удержать волны любопытных, стремившихся вперед, подобно студентам, чтобы присутствовать на свидании Кричтона с королем. Однако когда толпа гостей и придворных оказалась в нескольких шагах от его величества, то из уважения к присутствию государя не двинулась далее.

Шум затих, когда Кричтон, представленный де Гальдом, отвесил королю грациозный низкий поклон.

Музыка также умолкла. Музыканты вытянули шеи, чтобы видеть происходящее около короля, а лакеи, прислуживавшие у столов с прохладительными напитками, пользуясь случаем, распивали с товарищами стаканы кипрского вина.

Как раз в это время августейшая группа увеличилась с приближением прелестной Маргариты Валуа и ее фрейлин, почти столь же прекрасных, как и она сама.

Королева Луиза со своими скромными фрейлинами уже удалилась, так как до нее дошел слух, что ее августейший супруг проявил признаки новой страсти.

Генрих III не ожидал от своего двора такого пламенного выражения восторга Кричтону и отнюдь не был им доволен, но он слишком глубоко изучил притворство и коварные принципы своей матери, чтобы чем-либо внешне проявить свое неудовольствие. Напротив, он приветствовал этого ученого, увенчанного лаврами, самой ласковой и самой лживой улыбкой, вместе с тем милостиво протягивая ему руку. Вероятно решив, что этого изъявления дружбы недостаточно, он тотчас же поднял коленопреклоненного Кричтона и, открыв ему объятия, радушно расцеловал его.

Неумолкаемый гром рукоплесканий, последовавший за этим проявлением любезной снисходительности, доказал Генриху, что он верно предугадал эффект, который будет вызван столь радушным приемом. К тому же, несмотря на свое явное недоброжелательство, он не мог и сам остаться свободным от влияния этой сцены. Подобно всем его окружавшим, он чувствовал и признавал величие и могущество познаний. Он знал, что находится в присутствии самого сильного ума того века, и, на минуту забыв Эклермонду, почти уверил себя, что он в самом деле тот милостивый государь, за которого принимали его придворные.

Однако же была одна особа, смотревшая иначе на его поступки, но она молчала.

— Да здравствует король! Да здравствует наш добрый король Генрих! — кричал Шико, удалившийся при приближении Кричтона. И, обращаясь к виконту Жуаезу, стоявшему около него, добавил: — Кажется, что Большая улица Святого Иакова служит главной дорогой к милостям его величества. Отныне мы все станем студентами, и я променяю мою дурацкую щелкушку на фолиант, мой шлем на круглую шапочку, а мой камзол на длинный сюртук, предписанный в Наваррской коллегии. Что вы на это скажете? Год или два тому назад наш милый Генрио принялся изучать латынь по грамматике Дедона — что же, никогда не поздно учиться. И если добрейший Пантагрюель предложил девять тысяч семьсот шестьдесят четыре заключения, как утверждает его историк, доктор Алкофрибас, то почему бы не предложить и мне такое же число спорных тезисов?

— Я не вижу этому никаких препятствий, — отвечал виконт. — По всей вероятности, твои заключения будут столько же вразумительны и неопровержимы, как заключения софистов, и так как говорят, что противоположности сходятся, то ты можешь быть настолько близок к Кричтону, насколько дозволит черта, проходящая между высотами глупости и глубинами мудрости. Покуда же обрати внимание на твоего государя и повелителя — я думаю, что он готовится даровать Кричтону милость, равно достойную того, кто ее жалует, и того, кто ее получает.

И Жуаез говорил правду. Приказав Кричтону преклонить колена, Генрих снял у себя с шеи цепь ордена Св. Духа низшей степени и, надев блестящие знаки на шею ученого, вынул свою шпагу из ножен со словами: "Во имя Бога и нашего господина и покровителя Святого Дионисия, мы жалуем тебе, Иаков Кричтон, звание кавалера-командора Святого и честного Креста ордена. Сохраняй его блеск незапятнанным. Но это излишне. Имя Кричтона порукой тому, что не будет запятнана его слава".

Восторженные восклицания приветствовали этот милостивый поступок монарха.

Кричтон был глубоко тронут этими знаками отличия. Голос, которым он отвечал, свидетельствовал о волнении.

— Ваше величество пожаловали мне такое отличие, которое я нашел бы более чем достаточным вознаграждением долгой и ревностной службы и значительных достоинств. Но так как я не имел счастья обрести подобных совершенств и не признаю за собой подобных достоинств, то считаю себя совершенно не заслуживающим награды, которую вы мне пожаловали. Но это соображение, уничтожая всякое мнимое право на это отличие, вместе с тем увеличивает мою благодарность вашему величеству. Эта милость не следует за заслугой, как в обыкновенных случаях, но предшествует ей. Я могу предложить вашему величеству одну только преданность. Моя жизнь отныне принадлежит вашему величеству, и при первом вашем слове я пожертвую ею за вас. Восхищаясь вашими подвигами при Жарнаке и Монконтуре, я поставлю себе задачей под вашим знаменем, государь, сделать себя достойным святого и славного ордена, которым вы меня наградили, и хоть немного заслужить эту высокую честь за рыцарские подвиги.

— Мы принимаем вашу преданность, рыцарь Кричтон, — отвечал Генрих. — Нам приятны ваши уверения, и, клянусь Святым Михаилом, мы не менее гордимся вашей любовью, чем наш дед Франциск I любовью своего брата по оружию Баярда, рыцаря без страха и упрека. Обряд возведения вас в это достоинство будет совершен в пятницу в церкви Августинов, где вы произнесете присягу ордену и приложите вашу подпись под его статутами. По окончании торжества вы будете обедать в Лувре со всей конгрегацией кавалеров, командоров ордена, и в то же время наш казначей отсчитает вам обычное жалованье в восемьсот крон.

— Государь, вы осыпаете меня милостями…

— Ба! — прервал Генрих. — Мы не желали бы, чтобы наши подданные превзошли нас в выражениях своего восхищения. Вдобавок, — прибавил он с улыбкой, — может быть, наши поступки не настолько бескорыстны, как кажутся с первого взгляда. Но мы ничуть не сожалеем, что включили в наш, вновь учрежденный и любимый нами орден такое имя, как имя несравненного Кричтона, которое прольет на нас более славы, чем само заимствует от нашего ордена, и мы так же охотно принимаем вашу преданность, как вы ее нам предлагаете. Может статься, что при случае мы напомним вам ваши слова и действительно потребуем от вас услуг.