Последний разговор с Назымом - Вера Тулякова-Хикмет

Вот и я. Вчера слушал твой голос и был самый счастливый человек в мире. Все время думаю о нас: о тебе и обо мне. Я вернусь и обязательно научусь хорошо, по падежам писать по-русски. Любить тебя так и не писать об этом по-человечески, с ума можно сойти! Ты, милая, понимаешь, что я пишу? Я если совсем не заболею – 15-го уезжаю отсюда, т. е. в понедельник, в понедельник! И вот. Пиши, меня не забывай. Иногда, т. е. каждую минуту думай обо мне. Целую, радость моя.

А вот – открытка на студию, очередная добыча моего кадровика. Всего несколько слов.

Привет всем. Хороший город Варшава, но Москва лучше всех.

А в этом конверте шуршат стихи. Они называются турецким словом «хасрет» – тоска. Первое слово, которое я запомнила на твоем языке. Так приятно, что в этом слове я и твоя далекая родина однажды соединились.

Сто лет не видел твоего лица,

не обнимал тебя,

в глазах твоих не отражался,

не задавал вопросов белизне ума,

к теплу твоих колен не прикасался…

Сто лет меня ждет женщина одна,

мы с нею как два яблока теснились

на яблоневой ветке,

а потом

упали с дерева

и раскати лись…

И между нами

время —

во сто лет,

дорога —

во сто лет,

и в полутьме я

той женщины

ищу повсюду след,

сто лет ищу,

сто лет бегу за нею…

Назым

Ко мне на студию несколько дней подряд летят открытки от тебя из Праги:

Привет из Праги. Она так будет выглядеть, когда ты приедешь, чтобы смотреть нашу пьесу. Тауфер уже начинал перевести. Привет Рае и всем друзьям в студии. Целую всех и тебя. Назым

Вера! Вера, Вера! Привет. Вот еще раз Прага. Здесь вчера смотрел интересное зрелище. «Латерна магика». Может быть, они поставят нашу пьесу. Привет друзьям. Целую.

Прага

Все благополучно. Уже тоскую, т. е. все время. Скоро

вернусь. Привет всем. Целую всех и тебя.

Лейпциг

Вера, любимая моя. Получил от тебя еще одно солнце, т. е. (нарисовано солнце), и у меня в сердце, т. е. (нарисовано сердце) сделалась, как весенняя ветка, т. е. (нарисована ветка в цветках). Как я люблю тебя, этого ты не можешь представить себе. Хорошая, умница моя. Я обязательно учусь по-русски писать. Я даже в Москве каждый день буду писать тебе письма. Без тебя мир для меня (нарисован земной шар в огне) вот так. Читал тысячу умноженную на тысячу раз твои старые письма. Вчера ночью твой голос был очень грустный. Я до утра (нарисован открытый глаз) не спал, не закрыл глаз. Ты очень устала, и я не могу помогать тебе. Радость моя, хочу тебе сказать самое Важное, то, что не сказал во всю свою жизнь: я люблю тебя.

И твоим мелким почерком аккуратные строчки стихов:

В объятиях моих вы голые —

город, вечер и ты.

Ваш свет бьет в лицо мое,

это волосы

пахнут так

или цветы?

Чье-то сердце стучит

над голосами,

над нашим дыханьем —

тук-тук.

Это чье?

Города,

вечера

или твое?

А может быть, мое?

Где кончается вечер,

где начинается город?

Где кончается город,

где начинаешься ты?

Ощущаю

под кожей своей

ваше тепло,

тепло наготы.

Ваша кровь в моих жилах

смешалас ь

с кровью моей…

Вы во мне —

город, вечер и ты.

Тогда я еще не знала, что стихи пишутся трудно, а особенно выношенные, выстраданные. А ты посылал их мне много, по нескольку в одном письме.

В эти знойные дни

думаю о тебе.

О твоей наготе,

о шее твоей,

кистях рук,

о ноге твоей,

спящей на темной тахте,

точно белая птица,

о словах, которые ты говорила.

В эти знойные дни

думаю о тебе.

Я не знаю, что в памяти больше осталось

из того, что встает перед глазами:

твоя шея, руки,

нога твоя голая

или слова,

которые ты говорила,

отдаваясь любви моей…

В эти знойные дни

думаю о тебе.

Я раздеваю свое одиночество,

свое одиночество,

немного похожее

на смерть.

Назым И перешагнув границу в Бресте, по дороге в Москву, торопишься обрадовать меня, шлешь телеграмму:

Привет из Бреста. Назым

Ты приехал. Позвонил, сказал, что будешь ждать за углом через девять минут после окончания моей работы. Мы встретились, ты назвал шоферу адрес Акпера. Ты повернул ко мне свое лицо и молча смотрел. На лице твоем впервые я не увидела радости, а одно страданье. Господи, как ты измучен разлукой, как тебя сокрушила тоска. Мы вошли в дом Акпера. В прихожей стояла огромная коробка. Ты волоком протащил ее в комнату, открыл и стал вынимать множество каких-то забавных игрушек, украшений, красивой одежды – все, что в твоем представлении могло обрадовать меня. Ты сел на пол у моих ног. Больше всего меня растрогали мелочи, какие-то заколочки, булавочки, разные штучки-дрючки, о которых ты подумал. Я играла этими вещицами, я им действительно радовалась, а потом сложила все в кучу и сказала, что ни надеть, ни взять ничего не могу. Не могу принести эти вещи в свой дом, как краденые, сказала, что так мы, в конце концов, и до денег дойдем, погубив все…

– Мы должны жить вместе – ты и я, понимаешь? – взмолился ты. – У нас не флирт, не роман, неужели ты не понимаешь, что это судьба? Я хочу заботиться о тебе, жить как нормальный мужик со своей любимой бабой, семьей. Не мучай меня.

– Не надо об этом, – попросила я. – Вы же знаете, это невозможно.

– Но почему, милая, – вскрикиваешь ты. – Мы же любим друг друга, и если у нас есть друзья – они поймут нас! Только обрадуются нашему счастью. Говори с Вольпиным, он твой друг.

– Я говорила с ним.

– Что он? Ты все ему рассказала?

– Да. Ему объяснять ничего не нужно. Он-то все давно понимает.

– Что он советует?! Ты же доверяешь ему?