Дерзкие мечты - Дженнифер Блейк

В первые два дня ответа на ее письмо не последовало. На третий день пришло приглашение посетить дом Делакруа во второй половине дня.

— Ты послала ему письмо, не посоветовавшись со мной? — воскликнул Гилберт, держа в руках приглашение. Именно такой реакции ожидала от него Вайолетт.

— Мы с тобой много раз говорили о моем портрете, но ты все время был очень занят. Два дня назад, когда ты ушел и я осталась дома одна, мне в голову пришла одна мысль. Я решила, что мы так никогда и не узнаем, согласится ли Делакруа принять наш заказ, пока сами не обратимся к нему с предложением. Пришло время действовать. Может быть, я поспешила, зато посмотри, каков результат!

Он вздохнул, глядя на нее из-под густых седых бровей.

— Ты очень этого хочешь, не так ли? — спросил он наконец.

— Да, — просто ответила она, ничего более не добавив.

Нахмурившись, Гилберт задумался, постукивая приглашением по ногтю большого пальца. Наконец, когда Вайолетт, уже не имея сил сдержаться, собралась уговаривать его, он заговорил:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, мы пойдем.

Вайолетт открыла для себя, что шерри с маслинами очень хорошо сочетаются, смягчая горечь друг друга. Но они были лишь небольшим дополнением к разнообразию изысканных блюд и напитков, которые им подавали в салоне Делакруа. Человек с любыми пристрастиями, любой национальности мог выбрать себе там угощение по вкусу.

Диковинное сочетание шерри с маслинами предложил ей Аллин. Он мог это сделать, не привлекая ничьего внимания в толпе гостей, заполнивших комнаты, в которых проводился прием. Все присутствовавшие громко разговаривали о политике, об искусстве, философии и тысяче других вещей, большинство жестикулировали словно сумасшедшие.

Аллин также показывал и называл ей имена приходивших и уходивших знаменитых и не очень людей: разговорчивого Дюма-отца, загорелое лицо которого обрамляла пышная шевелюра, — недавно он опубликовал свои увлекательные воспоминания в десяти частях; поэта, писателя и литературного критика Теофиля Готье; нескольких членов правительства, нескольких актрис. Вайолетт увидела художников-новаторов Коро и Курбе, Домье и Милле, а также некоторых художников, близких к академическому направлению.

Делакруа оказался очаровательным человеком. Устроенный им прием подчеркивал силу и экстравагантность его личности. По такому случаю на нем был надет распахнутый жакет из синей парчи, а на голове красовался тюрбан со свисавшим к плечу свободным концом. Он ничуть не выглядел смешным в этом одеянии, напротив, он держал себя величественно и совершенно не обращал внимания на то, как на это реагируют окружающие. Он взял Гилберта за руку и сам представил его многим из наиболее интересных своих гостей. Лицо Гилберта выражало удивление оказанной ему честью.

Шло время, а о портрете никто не вспоминал. Вайолетт начала испытывать беспокойство. Наблюдая за тем, какие знаки внимания оказывают знаменитому художнику разные люди, она уже стала думать, что Гилберт был прав, а она проявила самонадеянность, рассчитывая на то, что Делакруа согласится писать ее портрет.

Держа спину прямо, Вайолетт сидела на бархатном диване с подлокотниками в виде лир и подушками с кистями и смотрела на Делакруа, Аллина и других гостей, говоривших без остановки. Они обменивались мнениями, используя специальные словечки и выражения, орудуя ими словно оружием в сатанинской войне умов. Она не могла понять, действительно ли они верят в то, что говорят, или просто отстаивают модную точку зрения, которая дает им возможность поспорить.

Аллин держался независимо, но именно он часто оказывался в центре самых горячих дискуссий. Он говорил убедительно, неожиданно вставляя резкие замечания, демонстрировавшие его ум, способность быстро реагировать на ситуацию и развитое чувство юмора. Казалось, он знаком со всеми присутствующими, и все знают его, особенно дамы. Его принимали тепло и дружелюбно, на лицах его собеседников была написана почтительность, возможно, неосознанная, и это казалось Вайолетт странным.

Она старалась не смотреть в его сторону, что давалось ей с трудом. Он был такой энергичный, такой живой по сравнению с другими мужчинами в зале. Невозможно было устоять против очарования его голоса, против сияния его смеющихся глаз. Льющийся с потолка свет газовых светильников дрожал в густых волосах Аллина, он выглядел очень привлекательно в своем темном строгом костюме. Неукротимая энергия сквозила в его бронзовом от загара лице, выделявшемся на фоне бледнолицых парижан.

Рядом послышался шорох шелка, повеяло благоуханием ландыша. Вайолетт повернула голову и приветливо улыбнулась приближавшейся женщине. Это была одна из актрис, кажется, ее звали Клотильдой. Впрочем, титулом актрисы она пользовалась больше для соблюдения приличий. Ее вечернее платье имело такой глубокий вырез, что, когда она наклонялась вперед, ее груди, лежавшие словно две куропатки в своих гнездах, открывались взору во всей своей красе.

С нескрываемым любопытством дама оглядела Вайолетт и, наклонившись к ней, заговорила:

— Так, значит, вы и есть та самая таинственная женщина?

Вайолетт качнула головой.

— О нет, полагаю, вы ошиблись.

— Наш Аллин не сводит с вас глаз весь вечер, даже тогда, когда делает вид, что не имеет к вам никакого отношения. Мы все догадывались, что у него кто-то есть. Он уже давно вернулся в Париж, но ни разу не показался в театре.

— Вы… Похоже, вы его хорошо знаете.

— Ну, конечно. Аллина все знают. Во всем мире нет такого места, где бы его не принимали как дома.

Голос женщины звучал наигранно, такими же были жесты, которыми она сопровождала свое высказывание. Вайолетт иронически приподняла бровь.

— Во всем мире?

— Вы подумали, что я имела в виду все кровати в Париже? Нет, могу вас заверить, хотя это было бы возможно, если бы он захотел. Но я говорила о Лондоне, Женеве, Брюсселе, Риме — он известен во всех столицах Европы, не говоря уж о королевских дворах. Я никогда не могла понять, чем это объяснить, разве только его неотразимым обаянием. Вы не согласны со мной?

— Да, вы правы, — холодно подтвердила Вайолетт.

— Ради бога, простите меня. Я не должна была говорить вам такие вещи, хотя бы потому, что ваша строгость и серьезность почти парализуют меня. Но скажите, вы позволите ему рисовать вас?

— Месье Массари?

— О боже, наверное, он хотел сделать вам сюрприз, а я все испортила! Он будет недоволен. Но вы ведь не скажете ему, правда?

— Здесь нет ничего, о чем стоило бы говорить, — ответила Вайолетт с обескураживающей вежливостью.

— О, вы очень умны и гораздо благоразумнее его. Аллин весьма искусно владеет кистью и палитрой, он мог быть одним из лучших художников, если бы у него было больше времени и меньше денег. Вы знаете, друзья и капитал — враги искусства, они душат вдохновение.