Три мести Киоре 2 (СИ) - Наталия Корнеева

class="p">Отложив приборы, Доран вышел из-за стола, не дожидаясь ответных прощаний, не дожидаясь, пока какой-то лакей предложит его проводить — трудно заблудиться в прямом коридоре.

Мягкие сумерки спускались на Тоноль пеленой мороси, но поездки в надушенном экипаже, который предложили, он бы не выдержал. Мелкая взвесь капель липла к лицу, к рукам, к мундиру, пленкой легла на эполеты, смазав рисунок. Идти домой было всего три улицы. Три улицы, наполненные тяжестью, смутными мыслями, тревогами.

Раньше ему казалось, что, случись в его жизни брак по расчету, он вытерпит любую. Теперь же… Впору самому делать ставки, как скоро закоренелый вдовец избавится от навязанной жены и ее семьи. Но мысли о Паэте таяли, как растаял за серой хмарью ее дом, ее родители. Морось прибила пыль, увлажнила дорогу, кусты и стены. Темная громада его особняка не манила, возвращаться туда не хотелось. Незачем. Не к кому. И самое грустное, что, когда у дома появится хозяйка, для Дорана ничего не изменится.

— Ваше сиятельство, вы сегодня так рано, — кланялся дворецкий. — Желаете отужинать?

— Нет, я поел, — качнул он головой, меняя ботинки на домашние туфли.

Сумерки сменились мягкой ночью, и он смотрел в нее из кабинета, пока краски вечера совсем не пропали, поглощенные чернотой. Ему нужно найти Киоре. Человека, к которому у него так много вопросов, но все они стали неуместны перед лицом чего-то страшного, что нависло черной тучей над Тонолем.

Да, это точно так. Сначала — чудовища и странная арена, а уже потом он будет выяснять, одно ли лицо ученица Кровавой Эши и баронета Ниира Таргери. Пока же… Пока он забудет об этом.

Да. Забудет. Так проще, чем разбираться в том темном клубке чувств, который сжимал сердце.

В гардеробной хранился старый костюм, оставшийся еще со времен, когда они с Паоди любили сбегать с учебы в трактиры и таверны.

— Ваше сиятельство, он же не поглажен… — сетовал дворецкий, осветивший лампой комнату с костюмами.

— Неужели? Он чистый и как будто новый, — не согласился Доран и провел рукой по ткани.

Серый, теперь немного старомодный, с черной рубашкой без верхней пуговицы, костюм сел на Дорана так, словно его вчера сшили — отражение в ростовом зеркале улыбнулось. Спасибо службе, в отличие от многих сверстников он не растолстел и — что удивительно — не приобрел залысин, хотя в голове, оказывается, уже мерцали ниточки седины, не замеченные раньше. Тут же он нашел ботинки попроще и черный плащ с капюшоном — вещь древнюю, но до сих пор популярную среди людей. Из кабинета он забрал револьвер, свечи и зажигалку, спрятал всё по карманам.

Он набросил капюшон плаща на голову — морось превратилась в затяжной, мелкий дождик, и фонари отражались в лужах — словно огонь рассыпали по дорогам. Навстречу ему нес на плече лестницу фонарщик, счастливый, как никогда раньше, даже в такую погоду — его профессия стала одной из важнейших для города, ведь там, где горел свет, туманные чудовища не ходили.

Доран шел по пустым, тихим улицам, и брызги разлетались из-под ног. Богатые, роскошные особняки почтительно держали дистанцию друг от друга и перемигивались горящими окнами, словно спрашивая друг у друга, как дела.

Вскоре особняки закончились, их сменили небольшие дома на две-три семьи и респектабельные многоквартирные строения. Фонари здесь стояли уже гораздо дальше друг от друга, зато людей ходило намного больше. Все они, поглядывая на небо, спешили домой, а первые этажи домов обзавелись интересными украшениями из связок свечей и огнив — для несчастных, что окажутся одни в темноте.

Город шумел и завершал дневные дела.

— Ма-а-а-ама-а-а, — плакал ребенок, но вскоре засмеялся — мать вернулась, и не одна, а с утешительным леденцом на палочке.

— У-у-у, скотина жадная! — заплетавшимся языком проклинал ростовщика пьяница, державшийся за стенку.

— Лови его, лови!.. — бежали патрульные за воришкой-беспризорником.

Из Догира с вечерней службы степенной процессией выходили люди, и громко вслед им причитали просившие милостыни нищие.

— Подайте! Подайте! — клянчили они стайкой голодных птиц, подвывая.

Доран протиснулся мимо, но одна из нищенок, сидевшая у самой мостовой, схватила его за штанину, и ветошь соскользнула с ее головы с множеством перьев.

— Я вижу твое будущее, — прошептала колдунья, заглядывая огромными глазами в его душу. — Вижу многое…

Чудо, что Доран услышал ее тихие слова среди шума.

— Иди за мной, — велел он.

Бродяжка поднялась, пошлепала босыми ногами по камню, уцепившись за его плащ, чтобы не отстать в людском потоке.

В первом же трактире Доран бросил хозяину на прилавок целый серебряный, и тот сразу подхалимски заулыбался, потирая руки:

— Господин, если вам нужна девушка на ночь, возьмите из моих, а то от этой еще подцепите чего-нибудь!.. Уж не серчайте, может, она и красивая, да кто ж за ее здоровье поручится!..

Одного взгляда Дорана хватило, чтобы хозяин заткнулся и протянул ключ с номерком, маленький, ржавый. В крохотной комнате с одной кроватью Доран жестом предложил колдунье сесть, но она гнездом из тряпок пристроилась у стены на пятках.

— Ты колдунья? — он снял плащ, бросил его на кровать, сел рядом, и деревянный каркас неприятно скрипнул.

— Колдунья, — с улыбкой согласилась женщина.

— Что ты забыла в империи? Зачем ты здесь?

И нечего было гадать — ему попалась та самая колдунья-предсказательница. Она сидела у стены грязным кульком, но почему-то лицо ее словно светилось, один ее вид, один ее взгляд успокаивал, прогонял тревожные мысли, делая все заботы если не незначительными, то хотя бы не смертельными.

— Этого потребовала моя сила, — подернутые пеленой глаза смотрели сквозь плоть, и Доран невольно ощутил пробежавший вдоль позвоночника морозец. — Не гневайся, большой человек, подобный пустынному волку! Я не колдую в империи, а от моего дара видеть будущее вреда нет. Если тебя беспокоит то, что я говорю в городе, я больше ничего не скажу!

Снизошедшее спокойствие смягчило неприятное ощущение, что его обманули, как ребенка. Но Доран ничего не мог сделать колдунье — не существовало закона, запрещавшего жителям хааната находиться в Лотгаре, это была своего рода словесная договоренность. А ее речи… Если бы сыск ловил каждого сумасшедшего, который нес какую-то чушь на улицах Тоноля, тюрьма превратилась бы в приют для душевнобольных. Посадить ее за решетку Доран мог, но стоило ли?

— Ты сказала, что увидела мое будущее.

Колдунья качнулась, водопадом заструились перья, дрогнули и опали, она поправила ветошь, подтянула упавшее с плеча рубище, и губы беззвучно задвигались.

— Соврала я, большой человек. Я хотела увидеть тебя ближе, присмотреться. Ты истерзан болью. Ты престал жить из-за нее.

— Что за