Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы - Георгий Андреевский

Милиционер 17-го отделения милиции Егорченков 24 февраля 1929 года в состоянии довольно приличного алкогольного опьянения влетел в Иерусалимскую церковь, где проходило крещение младенцев, и, громко матерясь, угрожал закрыть храм. Никакие уговоры на него не действовали, а когда его попытались вывести, он стал скандалить и набросился на церковного сторожа Колесина. Сторож попытался укрыться от него в алтаре, но Егорченков извлек его оттуда и избил. С большим трудом удалось доставить этого «стража порядка» в 44-е отделение милиции на Новодубровской улице.

Егорченков оправдывался тем, что боролся с религиозным дурманом, однако рвения его начальство не оценило и из милиции уволило.

Примером особо опасного проявления служебного рвения может служить поступок, а вернее, преступление, совершенное в 1926 году милиционером Фитинским. А дело было так. В Подмосковье жил бандит Львов. Население Орехово-Зуевского района его боялось и не знало, как от него избавиться. Львова, конечно, нужно было арестовать, но милиционеры никак не могли застать его дома. Но вот однажды милиционеру Фитинскому повезло. Зашел он к Львову, а тот сидит у самовара и чай пьет. Что делать? Надо бы арестовать, да боязно: бандит-то опасный и наверняка вооружен, да к тому же силен, как черт, при желании может в окно выкинуть. И завел тогда Фитинский с ним разговор, стал «давить на психику». Говорил о его старушке-матери, которая нуждается в помощи, о его жене, детях, о том, какая будет скоро светлая и прекрасная жизнь, как ценят люди добро и честный труд, как плохо их обижать, как подло пропивать награбленное, накопленное людьми тяжелым трудом и т. д. и т. п., и до того договорился, что бандит не выдержал, бросился перед Фитинским на колени и стал клясться завязать с преступной жизнью и прийти с повинной в милицию. Фитинский, обрадованный своим успехом в деле перевоспитания отъявленных бандитов, тоже расчувствовался и пообещал пойти с Львовым по всем инстанциям и добиться для него амнистии. На том и расстались. Придя в родное учреждение, Фитинский о своей психологической победе доложил начальнику Петру Забелину. Но вопреки всем ожиданиям, услышал не похвалу, а несколько весьма нелестных и непечатных выражений в свой адрес, которые сводились к тому, что вся милиция района сбилась с ног, разыскивая Львова, а он, Фитинский, с ним чай пьет и ведет дурацкие разговоры, чем только дискредитирует милицию. Короче говоря, Фитинскому, если он хочет оставаться в милиции, было предложено задержать Львова до 1 июля 1925 года, а если для этого потребуется убить Львова, то и убить. Фитинский покраснел как рак, ему стало стыдно смотреть в глаза товарищам. Вдруг всю свою «педагогическую поэму» он увидел совершенно в другом свете: он трус, который не смог задержать опасного преступника. Что скажут люди, узнав о том, что он, вместо того чтобы схватить бандита, стал с ним болтать черт знает о чем, как какой-то вшивый интеллигент? А что, если Львов обманул его и теперь смеется над ним, а что, если он кого-нибудь уже ограбил или убил? Отвращение к себе смешалось в Фитинском с ненавистью к Львову. Теперь он от него не уйдет! — решил Фитинский и поклялся показать, какой он мужчина. Вскоре такой случай представился. Был тихий летний вечер. Солнце клонилось к закату. В теплом прозрачном воздухе носились жуки и стрекозы. Большие красивые бабочки застывали на зелени листьев. Все дышало усталостью и покоем. Фитинский подошел к дому, вернее к бараку, в котором жил Львов. Бандит районного масштаба мирно сидел на скамеечке около полногрудой жены и наблюдал, как перед ним, на траве, резвились два его сына, Фома и Никита. Фитинский подошел к Львову и завел разговор о том, что пора, мол, ему, Львову, написать ходатайство во ВЦИК о помиловании. В благодарные глаза Львова он старался не смотреть. Нужно было решаться. Снова уйти ни с чем он не мог. Наконец, порывшись в портфеле, как бы ища бумагу и карандаш, Фитинский достал из портфеля пистолет и выстрелил в раскаявшегося. Тот упал, то ли от пули, то ли от неожиданности, но тут же стал подниматься. Фитинский выстрелил в него второй и третий раз. Львов упал и затих. Кричать стали его жена и дети. Никто не ожидал такой страшной развязки. Вернувшись в отделение, Фитинский накатал рапорт на имя Забелина. Он писал: «Согласно вашему устному приказу доношу, что сегодня мною убит бандит Львов». Начальство опять возмутилось. Забелин кричал: «Заставь дурака Богу молиться!..» Все понимали, что совершено убийство и за него придется отвечать. И, действительно, дело на Фитинского, Забелина и Савина, непосредственного начальника Фитинского, который и передал ему указания Забелина о доставлении Львова в милицию живым или мертвым, было передано в суд. Адвокаты Трайнин и Бруштейн утверждали, что в действиях их подзащитных нет состава преступления, и настаивали на прекращении дела, однако суд все же объявил всем троим общественное порицание и запретил им на три года занимать милицейские должности. Но Верховный суд приговор отменил за мягкостью назначенного наказания. Вторым судом Фитинский был приговорен к лишению свободы. Справедливость восторжествовала.

Вернемся же теперь к тем гражданам, кто представлял собой порочные сообщества Москвы и с кем милиция вела борьбу.

Если проститутками был оккупирован весь центр, то гомосексуалисты облюбовали его отдельные места. Таким местом, в частности, был сад «Эрмитаж». До 1934 года государство особенно в личную жизнь гомосексуалистов не вмешивалось. Только 7 марта 1934 года, накануне Международного женского дня, наверное, решив сделать подарок женщинам, оно ввело уголовную ответственность за мужеложство. В уголовном кодексе появилась статья 154-а. 7 марта стало «черным днем» гомосексуалистов Советского Союза.

В 1934 году Московский городской суд рассматривал дело в отношении группы гомосексуалистов, существовавшей с 1927 года. Основателем ее был некто Царев, который называл себя «Катенька». Этим именем он подписывал письма своему любимому Елину, так и писал: «твоя Катенька». Нежность, с которой мужчины относились к своим собратьям по полу, вызывает умиление. Например, один из членов этой компании Ровин, отдыхавший на курорте, в письме Цареву и Елину просил отпустить к нему другого гомосексуалиста, Жиляева, называя его ласково «толстопузеньким». Компания часто собиралась в квартире «баронессы» по имени Петр. Устраивала групповые сношения.

В одном из уголовных дел 1933 года мне попались показания о таком гомосексуальном «бдении». «В притоне на стенах рядом с Лениным и Сталиным, — сообщает очевидец, — висел портрет бывшей царицы, порнографические открытки. Вывешивался плакат, регламентирующий программу разврата: «До 12 часов ночи выпивка в таверне, затем сладострастное утоление своих желаний. Хозяину будут принадлежать двое по выбору». После выпивки, возбуждающих танцев и «цыганщины», которую исполнял «Вася-стеколыцица», определяются пары и группы. Сначала просто обнимаются, исследуя «достоинства» своих партнеров, потом на полу, диване, кроватях, распространяя отвратительный запах, марая все окружающее экскрементами и вазелином, матерщинясь и визжа «для страсти», ползают друг по другу люди, не разбирая, рот ли, рука, задний проход, хватают со стола закуску, пьют мочу, облизывают мышечное кольцо заднего прохода…»

Да, отвратителен человек, ищущий наслаждения на путях, противоречащих природе! Алкоголики, наркоманы, токсикоманы по сути своей те же онанисты, убегающие от нормальной жизни в свой ничтожный, противоестественный мирок. Алкоголь, наркотики, подобно Цирцее, превращают человека в животное, невзирая ни на его способности, ни на возраст.

Обследование несовершеннолетних, проведенное в Москве в 1922 году, показало, что восемь тысяч обследованных детей, от восьми до четырнадцати лет, — это дети «легкой степени преступности»: попрошайки, воришки, хулиганы. Еще восемь тысяч детей, от четырнадцати до шестнадцати лет, нуждаются, по своей причастности к преступной деятельности, в крепких принудительных условиях труда, а четверть из них составляют «тяжелые выродки, нуждающиеся в совершенно особых условиях воздействия».

Все эти «выродки» отравляли жизнь москвичей. Нужно было принимать жесткие меры. В июне 192ö года вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР об усилении ответственности за хулиганство, в декабре 1927 года — постановление «О мерах к усилению борьбы с самогоноварением», установившее, наряду с административной, уголовную ответственность за изготовление спиртного, а в 1928 году в Москве и некоторых других больших городах открылись широкие двери вытрезвителей. Вопрос об открытии вытрезвителей давно назрел. Доставляемые в отделения пьяные не давали работать, загаживали помещения. Теперь их стали доставлять прямо в вытрезвители. Держали в вытрезвителях задержанных не более двадцати четырех часов. С рабочих, крестьян, служащих, инвалидов, кустарей и красноармейцев за обслуживание брали по 2 рубля, а с прочих граждан (нэпманов, творческих работников и др.) — 5 рублей.