Безумие толпы - Пенни Луиза

Когда видео закончилось, интервьюер взялся за профессора Робинсон.

– Вы даете понять, что ваши предложения – это в некотором роде проявление доброты, но не говорите ли вы на самом деле: «Да поможет вам Бог, если вы заболели, потому что общество здесь бессильно»? Мы все видели, что происходило в пансионатах для пожилых людей во время пандемии, а вы теперь предлагаете делать то же самое в рамках государственной политики?

– Во-первых, я ничего не говорю. Статистика говорит сама за себя. А пандемия научила нас тому, что нужно сделать все возможное, чтобы больше никогда, никогда не допустить такой трагедии. Никто не должен умирать подобным образом. Это предотвратит…

Гамаш выключил трансляцию, и Колетт заметила, что его правая рука слегка дрожит.

– Она очень хороша, верно? – сказала почетный ректор.

– Да, умеет себя подать на интервью. – Он знал, что это довольно далеко от «очень хороша». – Насколько близко вы знали отца Эбигейл?

– Что вы имеете в виду?

– Похоже, вы были с ним в довольно близких отношениях.

Она улыбнулась и села рядом с ним.

– Пожалуй, да. Но это не то, о чем вы подумали. Он был старше. И для меня стал кем-то вроде наставника и старшего брата в одном лице. Это скорее была встреча интеллектов, а не сердец.

– А его жена, мать Эбигейл? Что она думала о ваших отношениях?

– Я ее ни разу не видела. Она умерла. Почему вас это интересует? Это было сто лет назад. Может, вам лучше сосредоточиться на живых?

Он улыбнулся:

– Я и прежде гонялся за призраками, но сейчас нет, просто хочу получить полное представление о Робинсон. Потеряв мать и отца, она, вероятно, привязалась к вам.

– Да нет. После Оксфорда она уехала в Британскую Колумбию, а мы с Жан-Полем вернулись в Квебек.

– И у Эбигейл больше не было никого из близких? Ни брата, ни сестры?

– У нее была Дебби. Казалось, этого достаточно. – Она улыбнулась. – Что сейчас конструирует ваш подозрительный ум?

Он тоже улыбнулся, и морщинки от уголков глаз разбежались по всему лицу.

– Ничего. Издержки профессии – видеть призраков там, где их нет.

– А сообщники?

– Ну, тут я абсолютно уверен: они есть.

Он поднялся, подошел к книжному шкафу, вытащил том, который приметил, заходя в кабинет. Рассмотрев обложку, он повернул книгу в руках, показал Роберж.

Почетный ректор рассмеялась:

– Муж подарил, когда мы обручились.

Она взяла книгу, посмотрела на обложку так, как смотрят на любимое лицо.

Книга называлась «Как манипулировать статистикой».

Гамаш снова услышал донесшийся с кухни шум детских голосов и понял, что интервью, видимо, завершилось. Достав телефон, Арман проверил аккаунт Эбигейл Робинсон в соцсетях и увидел, как число подписчиков увеличивается прямо на глазах. С такой же скоростью, как счетчик американского госдолга, который он видел в Нью-Йорке. А теперь с той же тревогой он смотрел, как растет армия фолловеров профессора Робинсон. Барометр дефицита нравственности.

Арман сунул телефон в карман и направился к двери кабинета. В конце коридора он увидел инспектора Лакост, которая разговаривала с Эбигейл и Дебби. Он поймал взгляд Изабель и кивнул.

Они уходили.

Он повернулся к почетному ректору:

– Пожалуйста, не выпускайте их за территорию дома. Пока мы не поймаем сообщника.

– А если вы его никогда не поймаете?

– У вас большой дом…

Она рассмеялась:

– Постараюсь. Bonne année[52], Арман. Будем надеяться, что новый год начнется лучше, чем кончился старый.

– На все воля Аллаха. Bonne année, Колетт.

Лакост выехала с подъездной дорожки и спросила:

– И что вы думаете о почетном ректоре? Она как-то причастна?

– Да, причастна. Только я не знаю, каким образом.

Жан Ги стоял у двери и нажимал кнопку звонка. В этой квартире жила звукооператор.

Бовуар уже опросил осветителя, который сказал, что он всю лекцию проспал в будке в конце зала.

Осветитель не говорил по-английски и накануне вечером выпивал с друзьями. Лекция по статистике на английском языке абсолютно его не интересовала. Парень изучал театральное искусство в университете и подрабатывал осветителем только ради денег.

Он сообщил Бовуару, что, после того как старый коп велел ни на миг не отключать свет во время лекции, делать особо было нечего. И он задремал. Проснулся, только когда затрещали хлопушки.

Нет, он не видел, кто это сделал. Когда он открыл глаза, хлопушки уже смолкли и в толпе началось что-то вроде паники. А потом раздались выстрелы.

– Я испугался до усрачки. Ostie[53].

– Записал что-нибудь на телефон?

– Я занимаюсь светом, а не звуком.

– Понятно, – сказал Бовуар срывающимся голосом; его терпение было на исходе. – Но из будки все хорошо видно. Она находится в дальнем конце зала и расположена довольно высоко. Если кому-нибудь хотелось записать лекцию, то лучше места не найти. Верно?

– Ну да. Но мне-то зачем все это записывать?

– Тебе незачем, а кому-то другому могло понадобиться. – Он посмотрел на парня пронзительным взглядом. – Никто тебя не просил сделать запись? Может, даже предлагали заплатить?

– Записать лекцию? Без письменного разрешения администрации? Это противозаконно.

– Merci, – сказал Бовуар. – Теперь я спрошу тебя еще раз, потому что ты мне нравишься и я не хочу, чтобы у тебя были крупные неприятности из-за воспрепятствования следствию по делу о попытке убийства. Ты уверен, что не записывал лекцию?

– Слушайте, работа здесь не пыльная и платят хорошо, я бы не хотел ее потерять из-за противозаконной записи. Меня все время просят, в особенности ребята, которые хотят потом нелегально продать запись какого-нибудь выступления. Вы сами сказали: вид отсюда – лучше не бывает. Но я не занимаюсь такими вещами. Любой, кто посмотрит запись, сразу скажет, откуда велась съемка, и я буду по уши в дерьме.

– Ты в последнюю неделю заходил в здание?

– Нет. Зачем?

– Никто не просил тебя пронести что-нибудь внутрь?

– Типа хлопушек? – Когда парень понял, что инспектор не ответит на его вопрос, его глаза широко раскрылись. – Вы говорите про пистолет? Вот было бы классно.

Шеф ошибается, думал Бовуар, возвращаясь в машину. Этот парень не хорек. Он росомаха.

Теперь ему предстоял разговор со звукооператором. Он остановился на подъездной дорожке к ее дому, с крыши которого ему махал огромный Пер-Ноэль. Из машины Жан Ги заметил «стадо» новогодних северных оленей на газоне перед домом, у всех мигающие красные носы. Забавно.

Ему типа понравилось.

Пришла эсэмэска от Изабель: они с Гамашем ехали в местное отделение полиции допрашивать стрелка – Эдуарда Тардифа.

«Скоро приеду», – ответил он, потом поднялся по ступенькам крыльца и принялся звонить.

– Ну, что удалось выяснить? – спросил Гамаш полчаса спустя.

Начальник отделения, которого они хорошо знали по прежним расследованиям, уступил им свой кабинет.

– Я говорил с осветителем и звукооператором, – сказал Бовуар. – Оба студенты театрального факультета.

Он не стал доставать свои записи. Не требовалось. Запоминать особо было нечего.

– Осветитель говорит, что он спал, пока не затрещали хлопушки. Он говорит, что ни для кого не записывал лекцию, но это маленький говнюк. Сомневаюсь, что он подчиняется правилам.

Гамаш подавил улыбку. Именно такими словами начальник отделения описал в свое время агента Бовуара, когда Гамаш нашел того в подвале.

– А звукооператор? – спросила Изабель. – Она что-нибудь видела?

– Нет. Ее вообще пригласили только утром. Она появилась за час до Робинсон, а в зале не была с начала каникул. Она все время оставалась в закулисье. До сих пор еще опомниться не может. Я попросил нашего психолога поговорить с ней.