Максим Горький - Анри Труайя

Несмотря на эту травлю, Горький не сдавался. Он без устали работал над большим пролетарским романом «Мать» и над пьесой «Враги». На написание романа «Мать» Горького вдохновили события 1902 года на заводах Сормово, и за прототипы своих героев – рабочего Павла Власова и неграмотной крестьянки Ниловны – он взял реальных людей, с которыми ему довелось столкнуться во время пребывания в Нижнем Новгороде. Произведение это, редкое по силе выразительности, повествует о том, как простые и грубые люди осознали, какие красоты обещает социализм. Рабочий Власов постепенно освобождается от рабских привычек, тянется к свету разума и вступает в революционную борьбу, а его мать, Ниловна, понимая, что рабочие являются жертвами многовековой несправедливости, берется, презирая опасность, распространять листовки. Впрочем, эти рабочие стремятся не только к эгоистическому улучшению своей судьбы – они требуют радикального изменения человеческих взаимоотношений. Они хотят изменить лик мира. Опубликованный в 1906 году в одном американском журнале, затем отдельной книгой в Нью-Йорке и Лондоне, на русском языке роман появился в полном виде только в Берлине. В России сначала появилась только первая часть, жутко купированная, – в 1907 году в сборнике «Знание», который к тому же был быстро изъят из продажи полицией. Комитет по делам прессы даже решил отдать автора под суд за пропаганду произведения, которое настраивает на совершение тяжких преступлений, разжигает враждебное отношение рабочих к классу собственников и призывает к восстанию и неповиновению. Эта драконова мера не помешала подпольному распространению берлинского издания на русском, тысячи экземпляров которого тайно пересекали границу. Со своей стороны, левая пресса Германии, Франции, Италии публиковала этот роман в переводе, в виде фельетона или приложения к ежедневникам. В конечном итоге запрещенная «Мать» имела больше успеха, чем если бы она была разрешена. Пьеса «Враги», пропитанная все тем же духом классовой борьбы, также была в России запрещена. Но казалось, каждый удар по Горькому шел его реноме только на пользу. Во время своего посещения Соединенных Штатов он написал, ядовитым пером, серию политических анафем в адрес тех, кто пустил его к себе на порог: «В Америке», «Город Желтого Дьявола», «Мои интервью»…

В цикле «Мои интервью» в ходе воображаемых бесед с сильными мира сего он клеймит американский капитализм, немецкий милитаризм, алчность французских финансистов… В других рассказах он живописует ужасы буржуазной демократии, которая, прикрываясь фальшивой моралью, строит свое процветание на нищете народа. В Нью-Йорке он видел символ рабского служения человеческого рода Доллару: «Кажется, что где-то в центре города вертится со сладострастным визгом и ужасающей быстротой большой ком Золота, он распыливает по всем улицам мелкие пылинки, и целый день люди жадно ловят, ищут, хватают их. Но вот наступает вечер, ком Золота начинает вертеться в противоположную сторону, образуя холодный, огненный вихрь, и втягивает в него людей затем, чтобы они отдали назад золотую пыль, пойманную днем. Они отдают всегда больше того, сколько взяли. Ком Золота – сердце города. В его биении – вся жизнь, в росте его объема – весь смысл ее. Для этого люди целыми днями роют землю, куют железо, строят дома, дышат дымом фабрик, всасывают порами тела грязь отравленного, больного воздуха, для этого они продают свое красивое тело. Это скверное волшебство усыпляет их души, оно делает людей гибкими орудиями в руке Желтого Дьявола, рудой, из которой он неустанно плавит Золото, свою плоть и кровь». И еще: «Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо. Ее глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, я всюду видел, но ужас нищеты Ист-Сайда – мрачнее всего, что я знаю. В этих улицах дети жадно ищут в коробках с мусором, стоящих у панелей, загнившие овощи и пожирают их вместе с плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, они дерутся, как маленькие собачонки… В ожидании пищи, в мечтах о наслаждении быть сытыми, они глотают насыщенный ядами воздух, и в темных глубинах их душ рождаются острые мысли, хитрые чувства, преступные желания».

Таким образом, в Соединенных Штатах, так гордящихся собой и своим счастьем, своим порядком и своей промышленной мощью, Горький не видел ничего, кроме лжи, пустоты и эксплуатации слабых сильными, бедных богатыми. И Европа, по его мнению, ничем не лучше. Куда податься, чтобы убежать от этого проклятия империализма и капитализма? После его атак против «французского буржуа и правительства, разрешившего Иудин заем», данного царю, не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в Россию. С другой стороны, он так поносил в своих памфлетах народы Западной Европы, что и там был бы нежеланным гостем. Писатель-эмигрант Д. Философов резко написал об этом в своей статье «Конец Горького» в вышедшем в Париже журнале «Русская мысль»: возможно, Европа действительно ужасна, а может быть, кажется таковой, в особенности русскому, но Горький ругал ее таким тоном, выдав свое полное незнание истинного европейского духа, и, что самое главное, придал своей агрессии форму столь мало художественную, что всякий человек, даже самый пристрастный, испытывает неодолимое желание встать на защиту Европы; с опрометчивостью варвара Горький бросил оскорбление всей Франции: «Возлюбленная моя! Прими и мой плевок крови и желчи в глаза твои!» Но Франция не шелохнулась, а за Горького – стыдно. Человек, который потушил огонь своей души грязной водой материализма, только и может, что превратиться в самодовольного буржуа средней руки сам.

Поскольку практически единственной страной, которой Горький не бросил оскорблений, осталась Италия, именно там он и решил искать убежища. Прежде чем уехать из Штатов, на собрании американских рабочих он заявил, что собирается пересечь океан, чтобы по другую его сторону быть ближе к революции и продолжить работу во имя свободы.

30 сентября (13 октября)[31]1906 года он, с Марией Андреевой, покинул Нью-Йорк, направляясь в Неаполь. Там он был принял итальянцами с триумфом. С трудом удерживаемая карабинерами, радостная толпа рвалась к отелю «Везувий», где остановился Горький, с криками: «Да здравствует Горький! Да здравствует великий писатель! Да здравствует русская революция!» 15 (28) октября 1906 года, во время одной конференции, он сказал своим внимательным слушателям, что, когда говорят о его революционной деятельности, он смущается от стыда, ведь в огромной армии русской революции он всего лишь простой солдат. Считая их горячий прием данью уважения революционной России, он поблагодарил их от себя, от лица своей родины и от лица мирового пролетариата.