Песцы - Николай Шпанов

Две недели пробивались мы через бесконечные льды, преграждавшие нам путь. Льдины точно сговорились не пропускать нас к земле: они громоздились друг на друга, образуя высокие торосы; расступались у наших ног в широкие полыньи. Гренмальм слабел у меня на глазах. Он не мог уже итти без отдыха дольше часа. А что такое час в подобном походе? Нам нужно было итти как можно скорее, потому что здесь не только каждое движение, каждый шаг, но даже самый отдых требует расхода драгоценных калорий. А у нас их было так мало. В конце концов Гренмальм должен был отдыхать перед каждым сколько-нибудь значительным препятствием. Он сгибался под тяжестью небольшой сумки с жалкими остатками своего провианта так, точно на спине у него была огромная ноша. На каждом шагу мне и Рамиано приходилось помогать Гренмальму. Ну, скажите сами, можно ли было так итти? Нет, так не могло продолжаться. Для нас было ясно, что если мы будем двигаться подобным образом, мы никогда не увидим земли. Мы никогда не передадим людям известие от наших товарищей, оставшихся на льдине.

К концу второй недели случилось то, чего следовало все время ожидать. Большой торос перегородил нам путь у самого края широкой трещины. Мы с Рамиано без труда перебрались через этот торос и только преодоление трещины потребовало от нас некоторых усилий. Не то было с Гренмальмом. Он бессильно опустился перед препятствием, даже не решаясь сделать попытку его перейти. Так оставался он неподвижным на льду больше часа. Наконец, мы не могли больше ждать, и стали его уговаривать двигаться за нами. Гренмальм с трудом поднялся и стал взбираться на скользкую поверхность тороса. Он уже не шел, а полз на четвереньках. Несколько раз он срывался с ледяного холма и скользил вниз, оставляя на снегу кровавые следы своих израненных рук и ног. Кажется, в третий раз ему удалось добраться до вершины тороса. Здесь он снова остановился отдохнуть. Наконец, он стал спускаться в нашу сторону, где торос граничил с широкой трещиной. Несмотря на то, что мы очень опасались падения Гренмальма в эту трещину, мы не могли ему ничем помочь — мы сами были слишком слабы. Мы могли быть только бессильными зрителями. И случилось то, чего я боялся: у Гренмальма не хватило сил, чтобы преодолеть трудный спуск с тороса. Он сорвался с его крутого края и покатился в воду. Мы ничего не могли поделать. У нас не было средств предотвратить неизбежное. Гренмальм падал в воду. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как он будет тонуть. Но оказывается он последним отчаянным усилием оттолкнулся от тороса и выбросил корпус на льдину. Когда я открыл глаза, то увидел Гренмальма лежащим на краю полыньи с ногами, опущенными в воду. У него не было даже сил держаться за льдину. Его тянул за руки Рамиано, чтобы не дать соскользнуть со льда. Я пришел на помощь Рамиано и мы вытащили Гренмальма на лед. Мы сняли с него брюки и белье и отжали из них воду, но сушить их было не на чем. У нас не было огня. Когда Гренмальм одевал белье, оно шуршало и ломалось, точно сделанное из коры. Не могло быть и речи о том, чтобы сейчас же двигаться дальше, хотя сам Гренмальм и твердил все время о том, что необходимо во что бы то ни стало итти, чтобы не отморозить себе ноги. Но силы его были истощены. Он не только не мог итти, но даже подняться со льда. Что нам оставалось? Мы не могли бросить его в таком положении. Пришлось сделать десятый за этот день вынужденный привал. Пожевав пеммикана, мы заснули. Спустя несколько часов Гренмальм разбудил нас и сказал, что он достаточно отдохнул и нужно двигаться дальше. При этом он говорил таким тоном, точно провинился перед нами в чем-то большом. Мы отлично понимали, что он ни в чем не виноват. Я только знал, что больной не должен итти в поход со здоровыми и, тем более, больной не может быть начальником здоровых… да, не может.

Мы собрались в дальнейший путь. Гренмальм тоже поднялся. Наблюдая за его лицом, я видел, как он стиснул зубы и почти закрыл глаза. Но он не издал ни звука. Он уже сделал несколько шагов и я думал, что все обошлось благополучно, но вдруг со стоном он опустился на лед. Все было понятно. Первой раз я увидел тень отчаяния в глазах Гренмальма, неподвижно уставленных куда-то в сторону. Вся его фигура как-то сразу осунулась. Казалось, он совершенно забыл о нас. Но, заметив мой наблюдающий взгляд, он сразу выпрямился и без всякой тени отчаяния на каменном лице совершенно спокойно сказал:

«Ну, друзья мои, песенка спета. У вас в таких случаях говорят: Finita la commedia. Ноги отморожены бесповоротно».

Оба мы с Рамиано должны были этого ждать и все-таки это было для нас неожиданно. Что будет дальше? Мысли вихрем летели у меня в голове, но я не находил решения.

Через минуту, по-мальчишески весело, Гренмальм мотнул головой и поднялся снова. Из закушенной губы текла кровь. Подавляя стоны, вырывавшиеся у него при каждом шаге, Гренмальм пошел впереди нас, как настоящий начальник. Но сами понимаете, что он мог сделать, когда каждый шаг стоил ему больше, чем стоил нам переход? Наши переходы делались все короче. Отдыхая между переходами, Гренмальм все дольше оставался на льду. У нас на глазах он превращался в живой труп, обтянутый блестящей темной кожей. Едва передвигаясь с Гренмальмом, мы напрасно теряли силы. Ах, как нужны силы в этих льдах людям, идущим за жизнью. Вместе с временем, которое мы проводили около больного Гренмальма на привалах, все бледнее делался признак надежды на то, что мы дойдем до земли. Да, сударь, двигаясь так, мы напрасно тратили силы. Я чувствовал, что наше питание слишком недостаточно, необходимо было увеличить порцию. Гренмальм сначала согласился, уверяя нас, что до земли уже не так далеко. Мы полагали, что прошли половину пути. Но через день Гренмальм категорически запретил нам употреблять в пищу более 300 граммов в сутки, сказав, что, вероятно, придется на днях уменьшить и эту порцию. Это было абсурдом. Если мы урежем порцию, мы совсем не сможем двигаться и никогда не доберемся до тех плотных паковых льдов вблизи берегов Норд-Остланда, которые обещает нам Гренмальм. На нашем пути вставали все новые и новые льды. Из-под толстого снежного покрова глядели голубые бока разломанных льдин толщиною больше метра. Нагромождаясь друг на друга, они вставали перед нами все такими же непреодолимыми барьерами, как и прежде. Ровных полей, по которым мы могли бы передвигаться несколько более быстро, не было видно. Гренмальм ошибался или умышленно лгал, желая нас обнадежить. Быть может, он и в себе хотел удержать угасающую надежду.

А надежда в нем гасла. Должна была гаснуть. Какую надежду на спасение может иметь человек, ноги которого совершенно распухли и потемнели? Пальцы правой ноги сделались совершенно черными. Гренмальм уже почти не шел, он все время полз на четвереньках, как собака. Иногда, поднимаясь на ноги, он пытался сделать несколько шагов, но это нас только задерживало, так как он немедленно падал на лед и не мог подняться, несмотря на видимое напряжение железной воли. Я даже не представляю себе, как хватало у него сил ползти за нами. Если Гренмальм еще двигался, это были его последние движения. Теперь уже не он вел нас, а мы вели его. Мы двигались медленно, непозволительно медленно. Время терялось безвозвратно. Так не могло продолжаться.