СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей - Александр Щербаков

Самым тяжким испытанием для Спринглторпа оказалось прощание с полковником Федоровым, начальником русской технической миссии. Основная часть работ по эвакуации завершилась, всемирный сбор средств позволил приобрести технику, наскоро обучить свои кадры, и русские готовились к отъезду. В президентском бараке был устроен торжественный ужин для сотрудников миссии, а на следующее утро Спринглторп принял Федорова один на один в своем кабинетике.

— Господин президент, — сказал полковник после того, как закончилась официальная часть визита. — Мне поручено передать вам следующее устное заявление. Нашему правительству в общих чертах известно, что на острове ведутся работы определенного плана. Масштаб их довольно велик, официальных указаний о закрытом характере работ не имеется, так что в нашей осведомленности нет ничего предосудительного. В то же время ваше правительство предпочитает, по-видимому, уклониться от широкой огласки программы и целей работ. Наше правительство и наш народ на деле доказали глубокое понимание трагической ситуации, в которой оказалась ваша страна. Безусловно, это не дает нам права вмешиваться в ваши внутренние дела и требовать к себе особого доверия. Нет и международных установлений, которые могли бы регламентировать подобные программы. Но, как вы понимаете, такие операции способны глубоко затронуть жизненные интересы сопредельных стран. В связи с этим наше правительство выражает беспокойство и ожидает от вас действий, способных его рассеять. Ни в коем случае не указывая формы и содержания этих действий.

Полковник умолк. Настал черед Спринглторпа. Что он мог противопоставить словам этого человека, именно этого человека, которого глубоко уважал? За бешеную работоспособность и организованность, за бесконечную готовность помочь, пойти навстречу взвинченным островитянам, мечущимся на грани истерии и изнурения. Такому человеку нельзя было промямлить в ответ уклончивую любезность. И в то же время нельзя попросту отвезти его к Левковичу и показать все от начала до конца. Это вынудило бы русских занять четкую позицию. Какую? Ясно какую: массированное искусственное подводное извержение — такого никогда не было. И не должно быть. Ни один трезво мыслящий человек не способен одобрить такой прожект. Наоборот, он обязан воспрепятствовать ему. Ах, как хорошо трезво мыслить, когда твоя земля не ходит ходуном, обрушиваясь в океанские хляби!

— Полковник, — сказал Спринглторп. — Ведь вы не просто наблюдали, что у нас творится. Вы сами и ваши люди отдали нам часть своей жизни. Большего нельзя ни просить, ни требовать. Но подумайте: это для вас была только часть. Часть. Правда? А для нас — это вся жизнь. Не только наша. Это жизнь будущих поколений нашего народа. Мы отвечаем перед ними. Мы обязаны, свято обязаны испытать все пути, предпринять все попытки и в любой из них дойти до конца. До гибели, до сумасшедшего дома, до того, что всех нас перевяжет международная морская пехота. Вряд ли это случится, полковник, но, если случится, я обязан буду зубами грызть веревки, пока меня не пристрелят. Так думает каждый из нас, и я тут не исключение. Вы скажете, что это слепой первобытный национальный эгоизм. Да, это так с точки зрения любой другой нации. Но не с нашей.

Полковник молчал, и Спринглторп, сделав круг по кабинетику, продолжал:

— Я прекрасно понимаю, мы все прекрасно понимаем, что означают ваши слова. Это мягкое, но настойчивое предупреждение. Предложение утопить начатое в дискуссиях ученых авторитетов. Мы не пойдем на это. Пытаясь сохранить хотя бы часть своего дома, быть может, мы повредим еще чей-то. Я горячо надеюсь, что этого не произойдет. Но если произойдет, мы сто лет будем ходить голые и босые, мы будем каяться и расплачиваться. Будем. Но на своей земле, полковник. Поймите: вы — часть милостыни, которую нам подали. Должны были подать. Но нам нужно большее. И у нас достанет дерзости стребовать у человечества свою долю целиком! — Ошеломленный пылом собственных слов, Спринглторп помедлил и, одолев сухость во рту, закончил: — Я прошу вас, полковник, передать это вашему правительству. Одновременно с выражением глубокой благодарности за все, что ваш народ сделал для нас. Был бы очень рад услышать ваше личное мнение по этому поводу. Ни в малой мере не соединяя ваших слов с мнениями служебными и государственными.

— Господин президент, я офицер, — негромко сказал полковник. — Работая здесь, я выполнял приказ. Он был для меня большой честью. Рад, что наша работа заслужила высокую оценку. За нами, за нашей группой были сотни тысяч умов и рук, без них мы ничего не смогли бы. Я проникнут этим ощущением и хотел бы, чтобы об этом помнили все, с кем нам пришлось здесь работать. Чувства и мнения этих сотен тысяч наших земляков — это и есть мои личные чувства и мнения, я от них не отделим. Я вам их высказал И надеюсь, что вы отнесетесь к ним с должным вниманием. Уверен, что к вашим словам наше правительство отнесется со всей серьезностью. Они того заслуживают. Позвольте мне на этом попрощаться с вами и еще раз сказать, что наш народ относится к вашей стране с братским сочувствием. Именно поэтому он и послал нас сюда. При любых обстоятельствах не забывайте об этом, господин президент. Прощайте.

Существует, все же существует искусство, неведомое Спринглторпу! Искусство слияния себя и общества. Он всю жизнь нимало не нуждался в нем, а теперь… Теперь-то как трудно! Ах, как трудно. Тяжесть собственной нерешительности, неспособность глядеть вдаль и вширь подавляла Спринглторпа. И когда наконец оттуда, с неразличимого во тьме и туманах «Эльпидифороса» донеслись желанные слова, он почувствовал себя легко. Легко? Нет. Невесомо. Больше он ничего не мог сделать, ни на что не мог повлиять, все покатилось, как лавина, а он, покачиваясь, повис над ней, как некий символ, мишень, в которую били молнии запоздалых страстей, били жестоко и болезненно для него самого, но нечувствительно для дела. Пусть! Пусть бьют!

Он с честью выдержал неведомую для него процедуру заявления для печати с передачей по телевидению. Отец Фергус постарался на славу: не меньше сотни журналистов и телеоператоров кишело на борту американского самолета, в салоне которого прямо на эвакодроме Линкенни состоялась пресс-конференция. Полуослепленный, полуошпаренный ярким светом юпитеров, Спринглторп прочитал правительственное сообщение. Он знал его наизусть и ни разу не сбился:

«Отдавая себе полностью отчет в том, что предпринятая акция может вызвать обвинения в нарушении природного равновесия в бассейне западноевропейской котловины Атлантического океана, мы самым энергичным образом подчеркиваем, что стремимся как раз к обратному. Ибо неотвратимо надвигающееся исчезновение нашего острова в конечном счете означает гораздо большее нарушение этого равновесия, чем попытка хотя бы частично сохранить территорию, принадлежащую нашему народу».