Высота смертников - Сергей Михеенков

— Рядовой Дюбин, — представился тот и сделал шаг вперед.

— Рядовой Дюбин, вы своей несознательностью только что поставили весь отряд под угрозу гибели. Другого такого случая быть не должно. И не будет. С этой минуты мы — боевое подразделение. Под ружьем я вас через фронт не поведу. Назад теперь тоже дороги нет. У кого есть возражения или заявления?

— Есть заявление! — поднял руку боец небольшого роста. Он где-то еще в лесу, до стычки на дороге, подобрал каску и теперь ходил в ней. Каска казалась большой и сидела на голове бойца как гриб. Под ремешком торчал острый подбородок.

— Говорите.

— Когда кормежка будет?

— Будет кормежка, ребята. Будет. Углубимся в лес, найдем удобное место и остановимся. Нужно помыться, перевязать раненых и приготовить еду. Продукты у нас есть. Нет только подходящего котла.

— Я свою посудину отдаю. Для общества мне ничего не жалко. — И боец ловко, одним движением снял каску.

Шеренга засмеялась. Танкисты опустили винтовки.

— Ну вот, Курсант, взвод наш и сформирован. — И младший лейтенант Нелюбин похлопал Воронцова по плечу.

— Пора выступать?

— Пора. Пока не хватились, уйти надо подальше.

— Взвод! Слушай мою команду! Шагом марш!

И только что сформированный взвод курсанта Воронцова начал свой марш. Никто из них еще не знал, что ждет их впереди.

Глава десятая

Ранним утром в начале сентября командир 5-й танковой дивизии[1] 46-го танкового корпуса 4-й полевой армии группы армий «Центр» генерал-майор Фейн, воспользовавшись затишьем, установившимся на фронте, наконец-то выбрался в лес на охоту. Он отдал необходимые распоряжения, исполнение обязанностей командира дивизии на время своего отсутствия возложил на начальника штаба, в группу сопровождения приказал включить опытного радиста с рацией. Он оттолкнул от себя все обстоятельства, все возможные последствия своего решения, потому что только так на несколько часов можно было что-то изменить в своей жизни и стать не генералом и командиром нескольких тысяч своих солдат и офицеров, а просто господином Густавом Фейном, охотником в русском лесу. Которому хочется побродить по перелескам и лесным полянам и подстрелить парочку тетеревов. Кто знает, думал генерал, возможно, если дела так пойдут дальше, и русские, непрерывно атакуя, будут вводить в дело новые и новые дивизии, эти края придется вскоре покинуть. А туристом после войны он сюда уже вряд ли попадет.

Сопровождали генерала Фейна во время его прогулки по русскому лесу Радовский и здешний егерь Еким.

Когда-то, лет тридцать назад, когда все в этом мире было иным, отец Екима служил псарем у помещика Алексея Георгиевича Радовского и играл в «чижика» и лапту со своим сверстником и сыном того самого «пана Радовского», как звали старого усадебника здешние мужики, Георгием Радовским. Многое с тех пор изменилось. Особенно люди. Но одно осталось прежним — леса. Еким их знал как никто другой. Радовский отыскал его еще зимой. Еким жил в соседней с усадьбой деревне. Давно женился. Жену выбрал из здешних красавиц. Старшему его сыну было уже пятнадцать лет.

Фейн был одет специально для охоты. Однако его одежда и снаряжение походили больше на наряд, а не на экипировку. И это развеселило Радовского в первые минуты, когда он его увидел. Тирольская шляпа с изящным пером, лайковые галифе, короткая просторная темно-зеленая накидка из великолепной непромокаемой материи. Даже пуговицы на френче из светло-серого бобрикового драпа имели рисунок в виде оскаленной морды разъяренного вепря. Коричневая, уже повидавшая виды, кожаная сумка-ягдташ с двумя гирляндами плетешек для подвешивания дичи. Под накидкой виднелась патронная сумка из козловой кожи, с медными застежками. Но больше всего Радовского удивило ружье генерала. На плече у него висела одностволка центрального боя, по всей вероятности, французского производства. Что, впрочем, Фейн тут же и подтвердил, похлопав ладонью в лайковой перчатке по изящной ореховой ложе:

— Лепаж в Льеже, Георгий Алексеевич. Великолепный бой. Лепаж — триста сорок один. Сталь — букетный дамаск «Бостон». Вы удивлены, что — одностволка?

— Признаться, да.

— Двустволку возьмете вы. Там, в машине, все для вас приготовлено: ружье, патронташ, прочее… А я давно отказался от двуствольных ружей. Стрелять на охоте надо один раз. Есть у меня и еще одна одностволка — вашего, Тульского Императорского завода. Двенадцатый калибр. Великолепный бой. Незаменимая уточница. Но — тяжеловата. А мы сегодня будем много ходить. И я подумал, что Лепаж для такого случая будет самым подходящим ружьем.

Дратхар послушно сидел в машине и выглядывал в дверную щель, видимо, все же томясь закрытым пространством. Фейн придирчивым взглядом окинул Радовского и нашел, что одет он вполне «по-боевому». На Радовском были высокие сапоги, накидка и кепи «древесной лягушки». Обычно так он уходил на боевую операцию. Вот что имел в виду генерал.

Они подошли к серому «опелю». Дратхар сразу заволновался, забил лапами по стеклу, и генерал, с восторгом глядя на своего любимца, засмеялся. Радовский, оценив экипировку и снаряжение генерала, про себя отметил, что, похоже, для генерала охота уже началась. Генерал говорил громко, как если бы он принимал гостей где-нибудь в своем поместье, показывая им разные диковинные вещи, предметы его гордости и увлечения. Да, на войне, здесь, под Вязьмой, после того, что тут натворили осенью прошлого года и весной нынешнего, видеть немца, одетого в изысканный костюм охотника… Понимает ли генерал, что Россия — это не тирольский пейзаж. Впрочем, ему на это решительно наплевать. Сегодня — охота. Променад по лесу в сравнительно глубоком, в понимании фронтовика, тылу. А завтра — снова то, что было вчера и позавчера, и все эти безумные месяцы, которые уже начинают складываться в годы.

Ружье, которое лежало на заднем сиденье машины и которое предназначалось ему, восхитило Радовского. И Фейн сразу уловил этот взгляд и, довольный восторженной реакцией компаньона, улыбнулся улыбкой радушного и щедрого хозяина. Немцы, давно замечено, по природе своей народ довольно скупой. Но Радовскому судьба послала убедиться в обратном.

Стараясь быть сдержанным, он все же с жадностью разглядывал ружье. Точно такую курковую двустволку с гравировкой трех колец на левом патроннике и надписью «SPECIAL GEWER-LAUF STAL FRID. KRUPP A. G. ESSEN» он видел в самом начале четырнадцатого года в Москве, в магазине Биткова на Большой Лубянке. Он даже запомнил, сколько стоил тот прекрасный «Зауэр», в который сразу же, как только взял его в руки, влюбился. Сто двадцать пять рублей. Таких денег у Радовского тогда не оказалось. И он отложил покупку до весны. Но весной захворал отец. А летом в воздухе пахло уже не охотничьим порохом…

— Прекрасный экземпляр, не правда ли? — Глаза Фейна сияли от удовольствия. Что ж, он, старый солдат, тоже отдал бы многое, чтобы оказаться сейчас подальше от этой мясорубки, где-нибудь на озерах в Чехии или на побережье, под Данцигом или Кенигсбергом, где утка и гусь летают стаями и где за одну зорю он, случалось, расходовал до двух дюжин зарядов.

Побережье… Кенигсберг… Где это? И как далеко это далеко теперь! Как далеко!.. Вязьма спутала все расстояния. Вязьма, Вязьма… Непроходимые болота. Где тоже гнездится утка. Но ее здесь, конечно же, значительно меньше. Но тетеревиные тока здесь весной, должно быть, хороши.

Радовский взял ружье в руки.

— Это — Зауэр и Сын. Изготовлено в Зуле примерно в тысяча девятьсот восьмом — девятьсот четырнадцатом годах. Я не ошибся, господин генерал?

— Да, девятьсот одиннадцатый год. Вы знаете толк в оружии. Это видно по вашему взгляду. По тому, как вы взяли это ружье в руки и как держите его.

— А вы наблюдательный человек.

— Я охотник, господин Радовский. — И Фейн засмеялся. — Но эта полусадочная двустволка привезена с моей родины не теперь. Давно. Может, сразу после ее изготовления. Это — трофей.

Радовский вопросительно посмотрел на генерала.

— Да-да, мой друг, она взята летом прошлого года где-то под Каунасом. Мне ее подарили позже, уже под Москвой. А тогда, летом, мы еще транжирили свои последние счастливые дни во второй линии. Приводили себя в порядок после драки с новозеландцами в Греции. Задали мы им тогда трепку… — Фейн на мгновение потускнел, взгляд его подернулся тенью. Должно быть, какие-то не совсем приятные воспоминания внезапно захватили его. Но так же мгновенно он стряхнул с себя морок прошлого и, вновь сияя улыбкой, кивнул Радовскому: — Берите, мой друг, оно — ваше.

Радовский не поверил своим ушам. По всей вероятности, генерал оговорился. Он замер, невольно оцепенев. И Фейн это заметил и повторил, уже спокойно, как о давно решенном:

— Примите, Георгий Алексеевич, это ружье в качестве моего вам подарка. В знак благодарности за то, что вы согласились сопровождать меня по угодьям вашего имения. По сути дела, я у вас в гостях. — Генерал оглянулся, внимательно посмотрел на Радовского и, чтобы разрушить его оцепенение, сказал: — В моих словах есть какой-то изъян?