Тайнопись - Михаил Гиголашвили

Когда она вернулась домой, дверь её комнаты стали запирать особенно тщательно и открывать только на еду. Но как быть с проклятым туалетом?.. Васька Шнайдер и тут помог — соорудил «трон»: вынул из стула сидение, а под стул подвесил ведро с крышкой. Теперь бабушка часами с недоумением рассматривает это чудище. Открывает крышку, смотрит в ведро, не понимая, что к чему: на стуле вроде бы сидят, а в ведре вроде бы воду держат, но чтобы вместе?..

— Писи-каки! — кричит зять, символически снимает штаны и жестами показывает, что бабушка должна делать.

— Пш-ш! Пш-ш! — вторит ему Васька Шнайдер, дергая воздух — «спускает воду». В другой руке он держит для наглядности ленту туалетной бумаги и рвет её на ровные отрезки, которыми потом выразительно шуршит.

— Зря мы так кричим! Дело не в ушах, а в голове! Не в глухоте, а в маразме! Она просто уже ничего не понимает! — нервно причитает внучка.

А бабушка скорбно смотрит на этих клоунов и качает головой. Что им надо? Чего они цирк устроили? Голову морочат стульями и лентами.

Так и сидит она целый день, ложкой в замке ковыряет или в треснутое зеркало смотрится. Иногда замок клацает, внучкин муж поднос с едой прямо на злосчастный трон ставит. Вот и всё. Из-за двери обрывки разговоров слышны. Бабушка слышит слова, так и сяк ворочает их в уме, но не знает, с какой стороны к ним подступиться, где ухватить, чтобы понять все эти рыг-лу, вам-пад, шит-слы, ет-ма… «Ним-но-ша?.. Бе-те?..» — перебирает она обломки слов, не зная, где их клеить или вязать.

Трудно стало жить. Ложка за щекой застревает. Каша мимо рта течет. Ветры-воры по квартире гуляют. Кошки ноги царапают. Злыдни-дети покоя не дают. Кабулема полная одолевает…

Через какое-то время бабушка вдруг почувствовала себя лучше. Кости как будто утихли. Ноги могли стоять. Сила появилась в руках. И даже мысли стали превращаться в понятные слова. А главное было то, что ей стало ясно: скоро отсюда уезжать. Самой ли, с мужем или таксистом, но уезжать навсегда. Вещей она уже не собирала, узелков не вязала и всякую дрянь по коробкам не рассовывала. Зачем?.. Там, дома, всё есть. Там ничего не надо. Всё лишнее. Только то, что ты и что в тебе. Только это и брать. А всё остальное мешать будет.

«С пустыми руками идти легче! — глядя на снежинки за окном, мечтательно думает бабушка. — Пора. Нельзя опаздывать. Отец ругать будет. Муж недоволен. Дети плачут. Надо спешить».

Как-то ранним утром она проснулась от шума. Какая-то толкотня шла в шкафу. Как будто дети внутрь залезли и пихаются… Или под столом это?.. Нет, вот уже в коридоре бегают… Смех, шепоты, хохоточки… Наверно, дети-бандиты в школу не пошли, в прятки играют… А может, заперлись в шкафу и открыть не могут?…

Она в голос позвала их, но никто не ответил. Никого. Она села в кровати. И увидела над собой серую длинную тень. Стоит над кроватью, пристально смотрит, руками шевелит. То ли крестит, то ли зовет. Бабушка приглядывается: что такое?.. Нет, стоит, не уходит. Руками-рукавами медленно водит. Муж — не муж… Внучка — не внучка… Серая и сердитая, видно… Торопит:

— Вставай!

Даже чулки не дала натянуть:

— Пошли, ничего уже не надо!

— Как не надо? — упирается бабушка, заветный узелок из-под матраса вытаскивая.

Тень узелок отняла и на пол бросила. Потом бабушку крепко за плечи схватила и из постели вытянула. По ребрам бьет, в спину толкает:

— Пора!

«Таксист, наверно, — думает бабушка под тычками. — Сволочь… Не терпится ему!.. Не видит — идти не могу?»

Хотела крикнуть: «Не торопи! Счетчик включи!» — а вышло птичье:

— Чет-чик! Ют-чи!

Тень начала гонять её по комнатам. Взашей тащит к окнам, где задвижки прибиты гвоздями. Вдоль стен гонит. Вокруг стола вертит. Что-то кричит. А слова у бабушки то в ногах, то в желудке, то в темени отдаются. Как будто по всему телу маленькие рты распахнуты и зло что-то кричат. «Что? Когда?» — смятенно ищет бабушка выход.

Вдобавок в комнату откуда-то ворвалась шалая черная птица и тоже стала панически шарахаться по стенам, биться под потолком. Звенит в абажуре, путается в занавесках, проскакивает черным комом, задевает крыльями.

Бабушка в страхе слушала перебранку тени и птицы:

— Лови мяч!

— Еще удар!

— А скалкой по скулке?

— А моталкой по болталке?

Наконец, тень утащила бабушку в коридор, усадила её на табурет в прихожей, приказала:

— Тут ждать! — а сама, обвившись вокруг дверной ручки, змейкой ушла в замочную скважину.

Сидя у вешалки и чутко ко всему прислушиваясь, бабушка в замешательстве теребила подол халата. Кого ждать?.. Неизвестно. Кто-то придет. Надо встретить, хорошо встретить… Угостить… Гость издалека… Что-то важное должен принести. Или, наоборот, унести?.. Ничего не пожалеть… А что есть?.. Ничего. Вот один костыль — и всё…

Ждать стало невмоготу. Бабушка украдкой костылем ткнула входную дверь. И дверь вдруг открылась! Из неё пахнуло темным холодом. Надо идти.

Она выбралась из квартиры и постояла в холодной темноте. И начала по стенке двигаться к лестнице. Из подъезда дуло. Где-то ехали машины, хлопали двери, кричали голоса. Но бабушке никто не мешал спускаться вниз: медленно, одной ногой, как дети. Постоит — и дальше. Костылем нащупает ступеньку — и ногу на неё ставит.

Так удалось добраться до низа. А там куда?.. Опять по стенке ползти, так вернее. Вот еще дверь. Открыта. А оттуда уже могильным льдом тянет. Тьма морозом зевает. И ступени в омут ведут.

Чем ниже — тем холоднее. Перил на лестнице нет. Она стоит, переложив костыль в правую руку и ошарашено приникнув к шершавой стене подвала. Столько времени ждала света, солнца, тепла, а тут — мороз, тьма и могила!.. Стоять невозможно. И идти — некуда.

Где-то хлопает белье под ветром, лает собака, бубнит радио, стукает дождь по жести. А впереди мерцает маслянисто-черная лужа. Что это?.. Опять муж бензин разлил?.. Или татарин-дворник во дворе барана резал?..

Она стала слепо шарить костылем в пустоте и покатилась вниз. Очнулась на бетоне. Боль в ноге, в голове. Тьма, мороз, могила.

«Да-ку-ба-ду?» — панически думает бабушка, пытаясь ползти, но боль держит на месте, даже тащит назад. Только там, где нога соприкасается с мерзлым бетоном, боли меньше. «Где люди?» — хочет думать она, но выходят какие-то уроды в колпаках, визжат:

— Дюди-юди! Яди-дяди! — пляшут и поют, блестя золотыми нашивками, машут перьями; глаза их горят зеленым, а чешуя отливает перламутром.

Привалившись к ледяной стене, она пытается костылем отгонять проклятых карликов.

Потом всё стихло. Её стало казаться, что вокруг не так уж и темно. И даже тонкая полоска света сочится из-под невидимой двери. Где свет — там тепло, люди. Она проползла немного. Но сил не было тянуть дальше тяжелое тело.

Свет из-под двери прерывается шагами — кто-то нетерпеливо ходит там. Вот это главный гость и есть. Пришел и ходит. Ждет. И свет включил. Наглый!.. Распоряжается, как у себя дома!..

Она пытается ползти, но не сдвинуть заледенелых ног. Рукой не шевельнуть. В голове — зуд и пение уродов. Радио где-то хрипит. Чайник на плите свистит. И собака истошно воет. Но где это всё?..

От этих далеких звуков она внезапно ощутила тяжкое одиночество. Страх. Одна. Никого. Никто. Никогда. Одна. Сама. И никто… И ничего… Но что надо этому гостю?.. Что он принес?.. Куда ведет?.. Зачем пришел?..

Она стала вертеть головой, но ничего, кроме мглы, не смогла разглядеть. А в углу что-то копошится. Как будто мыши борются. Или курицы зерна в пыли ищут?.. Нет, это лилипуты в цирке танцуют!.. Лили ли, лили ли…

«Проклятые гномы!» — хотела крикнуть бабушка и кинула в них костылем. Но костыль, зацепившись за угол стены, ударил её по лбу резиновым наконечником. Её повело влево, но она всё равно в панике попыталась подползти к полоске света из-под двери. Постучать — может, помогут?.. Боль из бедра уже затопила живот. Вот-вот пойдет наверх, затопит сердце…

Вдруг дверь распахнулась. Бабушка успела разглядеть: какие-то голубоватые овалы, склонившись над столом, макают черный хлеб в белую соль, большой горкой насыпанную прямо на столе.

«Вот и пришла», — успела подумать бабушка, как будто узнавая знакомые голоса. Но тут пахнуло розовым жаром. Да не комната это, а печь!.. Свет и жар ослепили её. Боль затопила сердце. Уроды завизжали, кинулись хватать за ребра и кишки. И она упала навзничь, еще слыша, но уже не понимая криков:

— Вот ты где, бабулька! А мы тебя ищем! Бегаем всюду! Куда ты ушла?

— Шла! Ла! А! — поскакало пустое эхо по подвалу, откуда только что умчалась душа, оставив на бетоне кости в мешке кожи.

А где-то наверху святой Петр уже гремел отмычками, отпирая заднюю калитку царства небесного, чтобы тайком впустить новую постоялицу. Ну и что, что не нашла пути к главному входу?.. Всё равно достойна обитать среди равных. С веками старый ключник стал сговорчив и даже добродушен.