Всем смертям назло - Вадим Давыдов

– Хорошо, – медленно кивнул понтифик, рассматривая жетон с изображением креста и сокола. – У меня тоже будет к вам просьба… я даже не знаю, как правильно к вам обращаться.

– Называйте меня Сантьяго, – улыбнулся Гурьев. – Я прибыл в Рим под этим именем – пусть так и будет. Я слушаю, падре.

– Хорошо, синьор… Сантьяго, – понтифик осторожно положил жетон обратно на стол. – Надо же, я только сейчас осознал, что всё это время мы беседовали по-итальянски… Я не уверен, что мы справимся со всем до того, как я предстану перед Господом. Поэтому прошу вас: когда мой преемник будет уже совершенно непоколебимо убеждён, что читает завещание окончательно выжившего из ума старика, дайте ему понять, что он – точно такой же окончательно выживший из ума старик.

– Обещаю, падре, – серьёзно кивнул понтифику Гурьев.

Лондон. Октябрь 1934 г.

Париж, 17 октября 1934 г. Ещё не улеглось эхо страшного преступления в Марселе, унесшего жизни короля Югославии Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барту, как у французского правительства появилась новая головная боль: крошечное княжество в горах, на границе с Испанией – Андорра. Как стало известно, на следующий день после марсельской трагедии, в среду 10 октября, в столице княжества группа военных-кондотьеров, возглавляемая неким Константином Полоцофф, предположительно – бывшим русским офицером, захватила ключевые пункты столицы княжества и при полной поддержке Совета Долин провозгласила суверенитет Андорры от Французской республики и Испании. Через четыре дня, в воскресенье 14 октября, состоялась коронация «Великого Князя Андорры Константина Первого».

Всё происходящее могло бы расцениваться как очередной фарс с участием ряженых путчистов, если бы не крайне странные, чтобы не сказать больше, действия и события, происшедшие буквально через несколько часов вслед за «коронацией». Ватикан в лице епископа Урхельского, ранее являвшегося одним из принципатов Андорры, заявил о признании андоррской независимости и власти «великого князя» Константина. Ожидается, что в ближайшие дни секретариат Апостольского Престола в Риме выступит с соответствующим заявлением. Не менее странными выглядят и одновременные заявления японских дипломатов в столицах Испании и Франции, в которых говорится об «увенчавшейся успехом многолетней борьбе свободолюбивого народа Андорры за равноправие и независимость». МИД Японии отказался комментировать события в Андорре, заявив, что «тщательно изучает ситуацию», но при этом «не видит никакой опасности, могущей послужить для роста напряжённости в Европе». Наш корреспондент в Париже срочно выехал в Андорру для того, чтобы на месте попытаться выяснить, что происходит. «…»

Мероув Парк. Октябрь 1934 г.

Несмотря на очевидный успех операции «Аваланш» [25], настроение в кают-компании было далеко не радостным: нелепая гибель короля Александра произвела на всех тяжёлое впечатление. Уже сделалось известным, что Карагеоргиевича предупреждали о готовящемся покушении и предлагали надеть под мундир панцирь. Более всех убивался генерал Матюшин, считавший себя в силах повлиять на ситуацию. Гурьев тоже был зол, как чёрт:

– Вы только посмотрите, что творится. Ему посылают лодку, а он…

– Яков Кириллович, да как же вы можете!…

– Забота о безопасности не может быть делом второстепенным, господа. А уж такое геройство и вовсе выглядит самой настоящей безответственностью, тем более – со стороны монарха, который собственному телу и здоровью не хозяин. Николай Саулович, господа, понимаю и разделяю ваши чувства. И даже «но» не говорю. Безумие какое-то.

– Мне следовало заниматься именно этим вопросом, а не Андоррой, – генерал был безутешен. – Я сумел бы найти рычаги, как-то воздействовать, я же знаю людей в свите его величества! Господи, ну, как же так?!

– Вот это совершенно эмоционально объяснимая, однако с практической точки зрения абсолютно бессмысленная позиция, Николай Саулович. Сейчас необходимо сделать всё, что в наших силах и по возможности облегчить последствия этой трагедии. Сегодня мы скорбим и не говорим о делах, а третьего дня я хочу увидеть ваши соображения по поводу раскладки политических сил в Югославии, о перспективах русских учебных заведений, – как мы сможем им помочь в сложившейся ситуации. Пускать это на самотёк ни в коем случае нельзя. Теперь у нас есть Андорра, – которая без вашего, Николай Саулович, вмешательства, могла и не состояться столь гладко. Так что давайте не будем заламывать руки от отчаяния – есть, чем ответить, как говорится. Записок ровным почерком мне не нужно, доложите устно, подумаем вместе, а потом оформите это документообразно в качестве руководства к действию. – И добавил, чтобы сказанное не выглядело слишком уж откровенным приказом: – Договорились, Николай Саулович?

– Договорились, – вздохнул Матюшин, встречаясь с Гурьевым взглядом.

– Ну, Яков Кириллович… Ещё неизвестно, как с Андоррой всё повернётся!

– А вот как пожелаем, господа, так и повернётся. На повестке дня сейчас – банк, потому что срочно нужны деньги. На сегодняшний вечер объявляю всех свободными от службы в знак траура по православному монарху и рыцарю, а завтра – будьте любезны, – Гурьев прищурился. – Мы на войне, и происшедшее только подтверждает это. Посему – раскисать и расслабляться запрещаю. Есть ли у господ офицеров вопросы?

– Никак нет, Яков Кириллович, – вздохнул, отвечая за всех, Карташев. – Только просьба.

– Слушаю.

– Разделите с нами тризну, Яков Кириллович. Как-то без вас неуютно будет, ей-богу.

– Хорошо, – без улыбки кивнул Гурьев. И добавил, уже много мягче: – Спасибо, господа.

Мероув Парк. Октябрь 1934 г.

– Порадуйте меня, Оскар.

– Нет ничего проще, Джейк, – Брукс улыбнулся. – Шесть и две десятых процента. Конечно, это даже не блокирующий пакет, но даёт нам полное право на участие в собрании акционеров. В том числе и внеочередном.

– Превосходно. Меморандум готов?

– Да.

– Ну, что ж. Тогда – покой нам только снится, Оскар. Готовьтесь вступить во владение и распоряжение.

– О, я давно готов, Джейк. Очень давно.

Виктор очнулся и попытался шевельнуться, но ничего не вышло. Шевелить он мог только головой, и то, как быстро убедился, в довольно-таки ограниченной степени. Он, тем не менее, повернул голову сначала влево, потом – вправо. То, что он увидел, повергло его в беспокойство. Страха он не испытывал – настоящего страха. Но… Виктора беспокоило, что он совершенно не помнил, как очутился в том положении, в котором находился сейчас – как и то, что рот был тщательно забинтован. Не слишком плотно, но ни заговорить, ни закричать не вышло. Он попытался ещё раз как следует оглядеться. Помещение было ярко освещено и представляло собой кубическую комнату практически без всякой мебели, если не считать за мебель кровать, в которой лежал сам Виктор, и металлический шкафчик, стоявший чуть дальше, чем следовало, чтобы до него можно было дотянуться лежащему на кровати. В стене справа от него угадывался проём двери – без косяков и порогов. В противоположной стене находилось нечто, похожее на массивный люк, выполненный как конструктивная часть стены. Помимо весьма необычных зрительных, присутствовала целая гамма весьма необычных ощущений иного рода. Во-первых, полнейшая, едва ли не осязаемая тишина. Во-вторых, чувство, что он находится внутри металлического сейфа наподобие банковского хранилища. В-третьих, непонятное лёгкое, почти незаметное, жжение в пенисе и в сфинктере. Чувство замкнутого пространства окончательно окрепло, когда Виктор понял, что помещение имеет металлические стенки.

Дверь распахнулась – медленно, как свойственно тяжёлой двери сейфа – и в помещение вошёл очень высокий молодой мужчина, одетый в нечто, напоминающее военную форму, безукоризненно подогнанную по его фигуре, представлявшей собой предмет чёрной зависти какого-нибудь античного дискобола. В руках у него были стул – обыкновенный, ничем не примечательный стул, из тех, что называют «венскими» – и массивная трость. Вошедший как-то очень ловко и необычайно быстро разбинтовал Виктору рот и сел так, чтобы Ротшильду не представляло чрезмерного напряжения смотреть на него.

– Здравствуйте, Виктор, – проговорил Гурьев, устраиваясь поудобнее и ставя Близнецов между колен. Знакомая вибрация хорошо ощущалась. – Можете называть меня «сэр», или «мистер», как вам больше нравится.

– Могу я называть вас «мистер ублюдок», сэр? – улыбнулся в ответ Ротшильд.

– Пожалуйста, – благосклонно кивнул Гурьев. – Это меня совершенно не трогает, как и все прочие оскорбительные прозвища на всех прочих известных вам, дорогой Виктор, языках и наречиях. У меня очень тренированная психика, и всякие детские фокусы, вроде громкого голоса, презрительных интонаций и так называемой обсценной [26] лексики, на меня никак не действуют.