Уддияна, или Путь искусства - Илья Артемьев

— Ты сам его почему не носишь? — спросил я, удивляясь подарку.

— Не нравится он мне, — поморщился друг. — Да и зачем — я целый день дома сижу.

— А мне почему предложил?

Друг пожал плечами.

— Не знаю. Пригодится, — и больше я не смог вытянуть из него ни слова.

Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. «Пусть будет, — решил я.

— Так оно надежнее».

Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал ощущать его, занявшись другими делами.

Я раздумывал, что делать со своей жизнью. Тара привлекала и отталкивала одновременно, как бездна, в которую хочется прыгнуть без оглядки; жену я просто любил — тепло, по-домашнему, как любят плюшевого мишку или старые, навевающие воспоминания тапочки. Как быть? Я спрашивал совета у друга, но тот пожимал плечами. Пространство… Как сформировать это пространство? Я вспоминал, до чего хорошо и покойно было с Халидом, как уверенно вел он меня своими тропами — теперь, столкнувшись с реальной проблемой, я любил его трепетно и нежно.

Я остался один — один на всем белом свете со своими неразрешимыми вопросами. Я остался один — и вдруг вспомнил… Мы тогда практиковали «врастание».

— Ты приходишь в этот мир один и уходишь один, — говорил Халид. — Никто не составит тебе компанию в могилу. Почему ты так боишься одиночества? Посмотри вокруг: люди пользуются другими, как инвалиды — костылями и думают, что это и есть любовь, забота. Отбрось костыли — и человек упадет, потому что никто не научил его стоять на своих двоих! И эти несчастные требуют от своих костылей исправной службы, а отказ считают подлостью, предательством. Вот ты, например, — ты ушел из дому, и твоя мама почувствовала, что ее жизнь кончена, не так ли?

Она убеждена, что отдала тебе все: любовь, нежность, заботу, а ты наплевал на нее. Да, она отдала все лучшее — тебе, а теперь хочет, чтобы ты был ею — той, которой она когда-то не стала. Нет тебя — нет ее! Вот в чем весь фокус.

Этот фрагмент всплыл в памяти совершенно неожиданно. Боже, сколько же я забыл! И снова вспомнился Халид — неизвестный Халид:

— Все, что я говорю, я говорю не тебе, а твоим клеткам. Ухо улавливает любой звук, но ум отсеивает все то, что ему не по зубам. Информация уходит вглубь. В свое время она вернется, Карлитос. Надеюсь, ты не будешь стенографировать вслед за мной?

Я понял, я понял, я понял!! Все о пространстве, все о ритме, все о своих чувствах. Я бросился к телефону и позвонил жене:

— Нам надо поговорить!

— О чем? — безразлично спросила она.

— Обо всем, — и мы договорились о встрече. Поздно вечером — раньше она не могла. В нашем любимом пустынном парке.

В ожидании я бродил по аллеям — сейчас, когда я пишу эти строки, подмывает накропать какую-нибудь пошлую сцену, но не поднимается рука. Она появилась внезапно — легкая, бесшумная и удивительно похожая на Тару. От неожиданности я икнул. Мы сидели, затем долго в молчании шелестели опавшей листвой. Фонари подсвечивали осень рыжеватым, спокойным светом, и на душе становилось легко и прозрачно. Я не находил слов, чтобы начать разговор, а она не торопилась с вопросами.

Внезапно в конце аалеи появились двое и направились прямо к нам. Сердце неприятно екнуло, я весь сжался, предчувствуя беду. Один, низкорослый крепыш, попыхивал сигареткой, другой, повыше и пошире в плечах, шел вразвалку и размахивал руками. Дойдя до нашей скамейки, они остановились.

— Сидим? — развязно спросил низкорослый. — А час-то поздний.

Мы промолчали.

— Хорошенькая, — бросил низкорослый приятелю. — Скажи?

— Ха, — ответил тот, — еще бы. Пойдемте, барышня, прогуляемся, — и он бесцеремонно ухватил жену за локоть. Она дернулась, но хватка у парня была что надо.

— А ты, писюн, сиди! — бросил низкорослый мне и ласково положил руку на плечо.

Я оцепенел, как будто снова вернулся «страх опоссума». Жена в ужасе переводила взгляд с них на меня. Нужно было действовать, но я замер в страхе.

Высокий резко дернул мою спутницу за руку, вынудив встать.

— Пошли-пошли, девочка. Поздно уже, — ухмыляясь, произнес он. — Того и гляди, хулиганы пристанут. А мы ж порядочные парни, да Серый? — он подмигнул низкорослому и бросил мне: — Сиди, чмошник. Рыпнешься — пеняй на себя.

Они начали удаляться, и с каждым шагом тело цепенело все больше. Я чувствовал, как рушится моя жизнь, но сделать ничего не мог. Парочка двигалась по направлению к кустарнику. Я попытался встать, но низкорослый, оскалившись, достал из кармана отточенный скальпель и легонько полоснул мне по курке.

— Сидеть! Ты не понял? — и с оттяжкой ударил меня по лицу. Слезы брызнули из глаз.

И в этот момент я почувствовал зов. Он шел из правого кармана куртки — оттуда, где лежал злобный, безжалостный, жаждущий крови нож. Какая-то волна заставила меня вскочить. Низкорослый тупо уставился на меня:

— Ох… л пацан! Пеняй на себя.

Но он не успел договорить. Нож вылетел из кармана куртки и исчез в животе низкорослого. С ужасом наблюдал он, как кровавое пятно расплывается по футболке, а затем грузно, по-неживому осел на землю. Я смотрел на свою руку, залитую кровью человека. Бурое пятно расползалось по асфальту. Из кустов выскользнул Серега и остолбенел, переводя взгляд то на меня, то на хрипевшего приятеля.

— Пац-цан… — губы его тряслись. — Ты че, ты че, пацан?

Я молча развернулся к нему; в свете фонаря кровь на лезвии выглядела призрачной, как в фильме про вампиров. Попробовав крови, нож уже не мог остановиться.

— Стоять, — беспомощно пролепетал человек, который еще минуту назад собирался изнасиловать мою жену. — Не надо, ты че?

Я знал, что убью его, убью, как бешеную собаку. Похоже, теперь им овладел «страх опоссума»: он не шевелился, а только повторял: «Ты че, ты че…» Нож знал свое дело: изощренно, хитро, до тонкостей. Он наметил место, где пульсировала сонная артерия. Этот звук, трепет крови в человеческом теле, теле жертвы, чуяла каждая моя клетка, и шептала: «убей!»

— Не смей!! — раздался немыслимый по силе и громкости женский голос, — это был голос Тары, Рама, Халида, это кричал Джамшед, мастер Ножа, странствующий воин. Это кричала Вселенная — это был голос моей жены…

Нож мгновенно утратил свою силу и выскольнул из пальцев. Она стояла, растрепанная, страшная, с округлившимися глазами и кричала, выла: «Не смей!» Я не посмел…