Химеры - Елена Ткач

— Кто приедет? — тот, подражая Борису Ефимовичу, тоже залпом выпил коньяк и сидел, чувствуя как горячая волна растекается по всему телу, как разом спало напряжение и потеплела душа.

— Отец Валентин, любимый мой человек! Он священник. Живет здесь, в Москве, а приход у него в Раменском, точнее сказать, в Быково — это километрах в тридцати под Москвой. А храм у него — фантастический, не храм, а волшебный сон! Один из последних шедевров Баженова. Ну, ты увидишь…

— Да? — удивился Саня, — а когда?

— Когда батюшка скажет. Он минуточек через сорок появится. Эх ты, надо бы его чем-то вкусненьким угостить, а у меня как на грех… Ага, постой-ка… мука есть, сахар и яйца, яблоки… испечем шарлотку! Давай-ка, отрок, за мной! Почистишь яблоки, а потом картошечку — вот тебе фартук, нож и продукт! Так… ну, благословясь…

Борис Ефимович заметно оживился и ринулся в маленькую кухню, также как и все комнаты в доме, скрытую за занавеской. Только эта в отличие от других была из яркой веселенькой льняной ткани, расцвеченной зелеными и красными огурцами и помидорами по синему полю… Саня направился вслед за хозяином и принялся чистить яблоки под аккомпанемент арии Тореадора, которую тот довольно лихо насвистывал. Старик как будто напрочь забыл обо всем, хотя в первые минуты услышанное явно здорово его ошарашило…

«Ну, и самообладание! — поразился Сашка, в который раз восторгаясь своим учителем. — Свистит себе, как ни в чем не бывало. А перед ним стоит чудище, готовое съесть племянницу, которое довело его до слепоты… стоит себе и яблоки чистит! Вот это человек!»

Раздался телефонный звонок, старик отряхнул руки, испачканные в муке, вытер их полотенцем и, шаркая шлепанцами, заспешил к телефону.

— Да, я слушаю! А-а-а, Оленька, рад тебя слышать! Ага… ага… так! Да, понимаю. Похоже на то… Самое интересное, что я только что ему позвонил. Да, представь! Едет. А по какому поводу? — он покосился на Сашку, тот сделал страшные глаза, и старик жестом успокоил его и приложил палец к губам: мол, не волнуйся, не выдам! — Да, видишь ли, есть у меня нужда. Совсем в грехе закоснел твой старикан! А серьезно… ну, нужно по делу одному посоветоваться. Дело тонкое и без батюшкиного благословения не знаю, как к нему подступиться… Да, понял, скажу. И попрошу, — не беспокойся. Да, понял я, понял! Как можно скорее, да… Хорошо, Оленька, как будет какая-то ясность, перезвоню. Сразу же. Ну, целую… — он положил трубку, налил себе коньяку, выпил и зажевал яблоком.

— Моя тетя? — догадался Саня.

— Она самая. О маме твоей беспокоится. Передала в двух словах приблизительно то же, что ты мне говорил. Только со своим комментарием. Просит помочь ей связаться с батюшкой. Да-а-а, ну, ребята, вы и влипли в историю! — он невесело хмыкнул, дернул головой и принялся мешать тесто. Но ты не дрейфь, мужик, раз батюшка взялся помочь, все будет в полном порядке, это я тебе обещаю!

— Борис Ефимович… — осмелел Сашка, — а, как вы думаете, отчего это… ну, все, что произошло? И как это может быть, что во мне будто кто-то другой поселился?

— О, дружок, не думаю, что смогу ответить. Знаю только, хоть это тебя и не слишком утешит, что мы все как бы раздвоены, в каждом есть свет и тьма. Нам всем нужна помощь, всем! Слишком много в нынешнем мире зла… Впрочем так оно всегда было: человек обречен на борьбу с собой. Он должен всю жизнь расчищать завалы в своей душе, если так можно выразиться… ну, ты понимаешь. Чистить, драить себя, искупать зло, которое совершил, вольно или невольно… На то нам жизнь и дана. Но про это тебе батюшка лучше моего объяснит. А почему именно с тобой? Думаю, ты боялся. Боялся будущего: что не сумеешь стать мужиком, что не сможешь чего-то добиться… это страх подсознательный, скрытый, но от этого ещё больше давящий. Страх — жуткая сила, он раскрывает двери, за которыми — тьма… И тот, кто крадется во тьме, только и ждет, чтоб ему приоткрыли, чтоб пустили в святая святых — в свою душу… Демоны питаются нами. Нашим живым огнем — мыслями, чувствами…

— И я впустил?

— Похоже на то… И, конечно, мама твоя, не желая того, сильно страху твоему разрастись помогла. Тебе нужно было поговорить с ней, попытаться что-то объяснить… Но чего ж после драки руками махать — теперь биться надо. Всерьез! О! — он вздел кверху указательный палец, когда в дверь постучали. — Отец Валентин!

— Не слышу приветственных кликов! — густым звучным басом провозгласил вошедший. — Борис, ты не прав!

Это был очень крупный рослый человек с живым выразительным лицом, густой рыжеватой бородой и смеющимися зелеными глазами. Если бы не выступающий под толстым свитером обширный животик, он бы всей своей статью походил на былинного богатыря. Поглаживая концы свисавшего на грудь шарфа, он пропел звучным хорошо поставленным голосом:

— Я-аа себя-а-а под Ле-е-ниным чи-и-щу-у, чтобы плы-ы-ыть под Ле-ениным да-альш-е-э-э… — ну как? Сойдет для Бродвея?

— Что это, батюшка? — сдерживая смех, вопросил Борис Ефимович. Как видно, он привык к розыгрышам и шуткам, с которыми являлся к нему старый друг.

— Это? «Рок опера: Владимир Ленин — супер-Сталин»! Стихи Маяковского, музыка моя!

— Рок-опера? И где же исполнять будут?

— На Бродвее само собой, это будет мировая премьера! Друг мой, ты отстал от жизни, я это произведение уже второй год сочиняю…

— Ах, простите, батюшка, не знал. Пройдемте в комнату.

— Пройде-е-емте, пройде-е-мте, дру-у-у-зья-а-а-а! — отец Валентин привстал на цыпочки и легко закружился, как балерина, взмахивая руками на манер умирающего лебедя… Надо сказать, что его грации всерьез позавидовал бы не один профессиональный танцовщик… — Только, Боря, ты, видимо, недопонял: не рок-опера, а «Рок опера» — это название такое, означает тяжкую судьбу, предопределение, выпавшее несчастному оперу… ну, то есть, энкеведешнику.

Он вплыл в комнату, ахнул при виде накрытого стола, который хозяин успел украсить тонко нарезанным сыром и ветчиной, поданными на голубом блюде Кузнецовского фарфора, на дымящуюся картошечку, сбрызнутую маслом и посыпанную зеленью, на тонко нарезанные подрумяненные в тостере ломти белого хлеба, влажную селедочку, украшенную кружочками лука… В центре стола горели две красных свечи в бронзовых начищенных до блеска подсвечниках, а между ними примостилась уже знакомая початая бутылка коньяка, запотевшая «Праздничная» водка и две бутылки «Боржоми». Да, хозяин постарался на славу!

— Друзья мои, это же настоящий пир! А по какому поводу? - поинтересовался отец Валентин, принюхиваясь к запахам, доносящимся с кухни. — Неужели… нет, быть не может, — моя любимая шарлотка!

— Она самая! — разулыбался Борис Ефимович. С появлением отца Валентина, он словно помолодел, расцвел, перестал шаркать домашними туфлями — у него как будто сил втрое прибавилось… — А пир в вашу честь, батюшка! Давненько не имел чести принимать столь дорогого гостя.

— Ах! — взвел очи горе отец Валентин. — Я смущен!

Гостя усадили на почетное место во главе стола, но тот прежде стал перед иконой Спасителя, которую Сашка только теперь приметил, пропел «Отче наш» и благословил яства и питье.

— Батюшка, водочки или коньячку? — склонился над ним радушный хозяин.

— Спасибо, мне бы «Боржомчику»…

— Как, вы мне компанию не составите? — расстроился тот.

— Не в последний раз, Боренька, — он тут же перевел разговор на другую тему. — Ты меня с юным другом своим не познакомил…

— Ах, виноват! — расстроился старый художник, — совсем плохой стал, простите великодушно старого дурня! Батюшка, это мой ученик, причем, заметьте, самый талантливый, Саша Клычков. Племянник Олюшки, вы ведь её помните?

— Как же не помнить… ты меня удивляешь! Ага, значит, самый талантливый? Что ж, очень рад.

Сашка как-то не осмелился присесть и стоял, во все глаза глядя на странного батюшку, который сочиняет оперы для Бродвея и вплывает в комнату в ритме вальса… Потом все же сел, зацепив и едва не опрокинув при этом стул.

— О, какая селедочка! Что, сам ловил? — поинтересовался батюшка у хозяина, который между тем, налил себе рюмочку водки, торжественно поднял её, отставив локоть и, по всей видимости, готовясь произнести тост.

— Батюшка, вы путаете, я в молодости куропаток стрелял, ну, там, всяких перепелов… А рыбная ловля — не моя стихия!

— Не твоя? А, значит я перепутал, прости! Так, за что пьем?

— Батюшка, а может все-таки рюмочку? Такую ма-а-аленькую, а?

— Нет, дорогой мой, я за рулем!

— Так вы же иной раз — и когда за рулем… — не унимался хозяин.

— Боря, мы собрались не за этим. — Отец Валентин вмиг посерьезнел, отрицательно покачал головой, выражение сладкого довольства разом слетело с его лица, и лицо это тотчас сделалось таким серьезным и строгим, а перемена была так разительна, что у Сашки просто челюсть отвисла. Он впервые видел столь необычного человека!