Консул - Зоя Воскресенская

— У вас в руках самая дорогая реликвия, — сказал Оскар Александрович. — Не волнуйтесь, она надежно упакована.

Ирина положила сверточек на стол, под истлевшей газетой в салфетке, ставшей коричневой на сгибах, было "что-то". Это "что-то" было завернуто еще в бумагу… И вот в руках Ирины маленькая, величиной в две спичечные коробки, фотография на толстом картоне. Владимир Ильич! Такой фотографии Ирина нигде не встречала. Молодой Владимир Ильич с аккуратной бородкой, длинными усами, закрывающими верхнюю губу, с таким знакомым необычайно чистого рисунка выпуклым лбом. Фотография стала такой же желто-коричневой, как и газета, как и опилки. Полустершимися золотыми буквами внизу вытеснено: "Ю. Мебiусъ. Москва". А на обороте надпись: "Товарищу Оскару Ал-чу въ память совмЪстной жизни 1897–1900 гг.". Подписи нет. Но почерк знакомый, его, ленинский! У Ирины захватило дыхание.

— Оскар Александрович! Это же бесценное сокровище!

— Да. И это единственное сокровище у меня. А вот еще брошюрка Владимира Ильича. И две тетради. Надежда Константиновна переводила для меня "Капитал" Карла Маркса. У них в Шушенском эта книга была только на немецком языке. Я писал под ее диктовку, а она потом исправляла мои ошибки в русском языке. Вот видите, — показал Энгберг листки общей толстой тетради, исписанные корявым почерком, и сверху правка Надежды Константиновны легкими, изящными строчками, написанными тонким пером.

Ирина рассматривала реликвии зачарованными глазами.

— Оскар Александрович, — сказала она строго, — такие сокровища нельзя хранить на чердаке в опилках. Они там истлеют. А вдруг пожар? Или полиция нагрянет? А? Для таких реликвий есть специальное хранилище в Москве. На века. Передайте туда. Я вас умоляю…

Оскар упрямо покачал головой:

— Вы хотите сделать меня нищим. Это же единственное, что у меня осталось. Вот брошюру и общие тетради возьмите, а фотографию — ни-ни.

— Спасибо! — обрадовалась Ирина. — Разрешите сделать с фотографии копии? Я верну ее вам завтра же.

— Я за это попрошу вознаграждение! — сказал Оскар Александрович, улыбаясь.

Ирина удивилась:

— Пожалуйста. Любую цену.

— Обижаете вы меня, Ирина, не знаю, как вас по батюшке, если думаете о деньгах. Цена будет такая — книга воспоминаний Надежды Константиновны Крупской.

Ирина вспыхнула.

— Простите меня. — сказала она, — я не имела в виду деньги. — Завтра вы будете иметь эту книгу, хотя она у меня в одном экземпляре.

Ирина сидела в вагоне и крепко прижимала к груди сумку. Она боялась крушения поезда. В такси боялась автомобильной катастрофы. Не утратить бы…

На следующий день вечером была у Энгберга. Привезла две отлично изготовленные копии с фотографии. Пожелтевший от времени подлинник на копии получился четким, сочным, черно-белым.

— Да ведь копии-то получились как новенькие, лучше настоящей… Оставьте мне обе копии, а себе возьмите оригинал.

— Я его перешлю в Музей Владимира Ильича Ленина, в Москву. Это бесценный дар. И вот вам книга Надежды Константиновны Крупской. Я заложила страницы, где она пишет о вас. "Очень хороший товарищ", — писала о вас Надежда Константиновна.

Глава 20

ОБСТАНОВКА НАКАЛЯЕТСЯ

Захаров пришел домой в неурочный час, в самый ливень. Он был раздражен. Зло отпихнул ногой Джулли, повесил на вешалку мокрый плащ, кинул на полку шляпу, прошел в столовую, развернул газету и сидел, потирая пальцами виски.

— Обедать будешь? — спросила Катя.

— Нет!

— Что-нибудь случилось?

— Не твоего ума дело! — огрызнулся Захаров. — Сиди на кухне. Если кто придет — меня нет дома. Буду поздно вечером.

Катя послушно отправилась на кухню, за ней побрела обиженная Джулли.

"Что могло произойти?" — думала Катя. За последний год дела у Петра поправились. Он стал часто ездить в Берлин, совершал какие-то выгодные сделки. В доме появилась новая мебель, даже холодильник. Кате выдавались деньги "на булавки", и значительные. Деньги она прятала, а из своего сундука, в который Петр никогда не заглядывал, стала постепенно вынимать наряды, купленные к Пушкинскому вечеру. Стали чаще приходить гости, главным образом мужчины, которые уединялись с бутылкой виски в столовой, куда Кате вход был запрещен. Из отдельных возгласов, доносившихся до нее, она понимала, что говорят о политике, о том, что Германия стала большой силой, все чаще произносилось слово "война".

А жизнь Кати после Пушкинского вечера перевернулась. Пришла она на концерт уверенной, почти счастливой. Но вот вышла на сцену Вера Давыдова в строгом белом платье, на плечах белая меховая накидка, за поясом алые тюльпаны. Голова увенчана косой, как лавровым венком. Молодая, ослепительно прекрасная и взволнованная. Артистку встретили вежливыми аплодисментами. Вера легким кивком головы дала знать аккомпаниатору, что она готова. И зазвучала ария Леля из оперы "Снегурочка": "Туча со громом сговаривалась: "Ты греми, гром, а я дождь разолью. Спрыснем землю весенним дождем…" Как весеннее половодье, звеня, сверкая, полилась песня.

Публика наградила артистку бурными аплодисментами.

А затем вышел на сцену Сергей Лемешев, осветил зал очаровательной застенчивой улыбкой.

"Что день грядущий мне готовит…" Несравненный голос Лемешева. "Ах, Ольга, я тебя любил, тебе единой посвятил рассвет печальный жизни юной…" Столько поэтической выразительности и нежной страсти вложил певец в образ Ленского. В зале плакали. Катя еле сдерживала рыдания.

Артисты выступали по очереди. Уже не аплодисменты, а восторженная овация сопровождала каждый номер.

И вот снова на сцене Вера. В волосы воткнут высокий белый гребень, и чашечка тюльпана прильнула к косе.

"Кармен… Кармен…" — пронеслось по залу.

Вера щелкнула кастаньетами. Пела и танцевала. Хабанера Давыдовой окончательно покорила слушателей.

Шквал аплодисментов! Дождь цветов! Публика поднялась, стоя приветствуя артистку.

Артисты были щедры, выходили без конца на "бис".

Оба такие доступные, доброжелательные, молодые и блистательные. И казалось, Пушкин улыбается с портрета.

После концерта, который закончился далеко за полночь, артисты вышли из консерватории к автомобилю, но не так-то легко было до него добраться. Публика собралась возле служебного выхода из театра. "Кийтоксиа пальон!" (Большое спасибо!), "Браво!", "Спасибо!" — восторженная овация продолжалась и на улице. Широкий подол платья Веры был зацелован, поклонницы Лемешева хватали снег из-под его ног и слизывали с ладоней.

Советский консул Ярков еле уговорил финских парней не пытаться нести на руках машину, в которой сидели артисты, а доверить ее шоферу.

Несколько машин везли цветы.

Катя, оставив на платье Веры отпечаток и своей губной помады — о разговоре нечего было и думать, — шла домой, боясь расплескать все еще звучащие голоса Веры и Сергея, очарованная и обновленная. Открыла дверь в свою квартиру и вдруг закричала, отчаянно, горестно, по-бабьи причитая: "Мамочка дорогая, что я наделала, что я натворила, ради чего загубила молодость!.." Сорвала с себя наряд, душивший ее, засунула в сундук. Сидела в кухне и плакала, ломая пальцы, стукаясь затылком о стену… Утром принесли телеграмму. Из Парижа. Катя даже не раскрыла ее; поднесла зажженную спичку, бумага загорелась, и огонь слизывал лживые слова. Скрючилось и превратилось в черный пепел слово "Гранд опера", осыпались наклеенные латинскими буквами слова "nejno zeluju". Катя растерла в порошок пепел, вымыла руки. Поняла, что она очнулась, проснулась. Но как начать новую жизнь, оставить эту, постылую, она еще не знала.

И сейчас сидела на кухне и думала, думала…

Ее мысли прервал звонок в дверь.

На крыльце стоял человек и складывал зонтик. На Катю глянули огромные, под толстыми стеклами очков, глаза.

— Мне нужно господин Сахарофф, — сказал незнакомый иностранец, с трудом подыскивая русские слова. — Он есть дома?

Незнакомец отстранил рукой Катю, захлопнул наружную дверь, вошел в кухню и, сняв очки, стал протирать их носовым платком. Глаза оказались у него маленькими, узкими.

— Господина Захарова нет дома. Он будет поздно вечером, — ответила Катя.

Иностранец заправил дужки очков за уши, снова стал большеглазым, взглянул на вешалку, увидел плащ Петра, под которым образовалась лужица.

— Он есть дома! — решительно сказал иностранец. — Сахарофф! — позвал он, открыл дверь в столовую и сразу принялся истерически ругаться: — Что вы наделаль?! Вы подлец, вы предал…

Захаров пытался что-то сказать, но разъяренный иностранец продолжал кричать:

— Вы знайте, что Петраков заложил бомбу под наш конспиративный квартира. По счастью, взорвался вместе с ней. Вилла сгорел. Он негодяй и трус. Вы рекомендовали его. Я не могу вам доверять!..