Темная сторона дороги (сборник) - Олег Кожин

Позже, вернувшись с моря, он не застал брата дома.

– Пропал, – вытирала слезы мать.

– Сбежал, негодяй, – коротко брякнул отец.

«К телу вернулся», – шепнул Валя. Именно тогда у него появилась привычка разговаривать с самим собой.

Перед глазами у Зимина плыли багровые круги. Он уже не чувствовал тела, не помнил себя, не ощущал ничего, кроме всепожирающей дикой боли.

И только голос Тины шелестел вокруг него, не давая до конца раствориться в плавящем мясо и кости пламени.

– Я любила его. Понимаешь? Любила. И хотела остаться. Забыть про прошлое. Платила шаманам, бабкам, сектантам… деньги кончались. А он не понимал. И я сорвалась. Вернулась к себе. И все равно пла́чу. Раньше платила, а теперь пла́чу. Думаешь, сколько он меня будет искать? День? Неделю? Доведет моих родителей до слез? Поверит им? Как ты думаешь?

Сердце Зимина екнуло в последний раз и остановилось.

– Илья тоже тебя любил, – буркнул он, поднимаясь с пола. Отряхнул колени. Морщась, потянул волос из-под ногтя. – Не как ты его, но все же… Не рыдай.

Бывший головопатолог сошел с поезда в Пурпе и уселся на вокзале ждать состава в южном направлении, к черешне.

Утром в вагоне включили радио. На удивление, из скрипучего приемника звучало не диско десятилетней давности и не «Белые розы», а свежие новости.

Проводница шваркнула на столик стакан с чаем и удалилась к себе, шипя «сошел раньше и белье не сдал… самый умный, к-козел».

Илья звенел ложечкой, щурясь от головной боли.

– Авария на привокзальной площади в Тобольске, – деловито вещал диктор. – Водитель такси не справился с управлением и врезался в фонарный столб. Водитель погиб на месте, пассажир к вечеру скончался в реанимации от полученных травм.

Илья допил чай и стал собирать вещи. В окно он старался не смотреть – в рассветных сумерках почему-то казалось, что от подножия железнодорожной насыпи, из-под снежного одеяла расползается черная гниль. Илье даже казалось, что он чувствует на губах сладковатый привкус, хотя… он же не клал сахар в чай?

Олег Кожин

Узкая колея нашего детства

© Олег Кожин, 2014

г. Норильск

Есть идиоты, которые верят в летающие тарелочки над озером Аян. Есть кретины, которые верят в Человека-с-ослиными-ушами. Ну того самого, что убивает людей в семнадцатой общаге, по Надеждинской. Есть и совсем двинутые придурки, которые верят в рогатых бичей, живущих в подвалах Шахтерской. Алый верил во всю эту чушь разом. А я, двенадцатилетний Лешка Сорокин, верил Алому. Безоговорочно, как Господу Богу, которого в моем социалистическом советском детстве не было и быть не могло. Ибо кому еще верить в двенадцать лет, если не лучшему другу?

Именно поэтому я поплелся с ним, вместо того чтобы завалиться смотреть «видик» к Сашке Вавилову. Дурак, скажете? Нет, друг! Променять Брюса Ли на Серегу Алояна, по кличке Алый, – на такие жертвы только настоящие друзья способны. Дружба вообще способна на многое. Гораздо большее, чем можно себе вообразить…

Угловатый внедорожник стартанул с места, оставив после себя облако пыли с легким запахом выхлопных газов. Я поднял рюкзак, закинув через плечо одну лямку. Девяностолитровый, а забит едва ли наполовину. Спальник, палатка, немного еды да всякая туристская мелочовка. Я здесь ненадолго. Не гость даже, так – прохожий.

Чудно, двадцать три года прошло, а тут ничего, ну ничегошеньки не изменилось. Застывшая в вечной мерзлоте тундра неподвластна времени. Даже людям, способным загадить все на свете, приходится изрядно потрудиться, чтобы хоть немного изменить ее невозмутимое узкоглазое лицо. Все та же бескрайняя равнина, те же талнахские горы, кажущиеся отсюда не больше ладони. Разве что Алыкель, маячащий на горизонте, теперь полностью заброшен. Даже ветер тот же – сильный, но мягкий. Подгоняющий долгожданное лето, что задержалось в пути, отогревая южные регионы.

Я подставил ветру заросшее двухнедельной щетиной лицо и вдохнул. Словно испил эликсира молодости, отмотал назад прожитые годы. Даже как будто ростом стал меньше. Мир, еще недавно крошечный, раздвинулся, вновь становясь бесконечным, неизмеримым. Вернулась небывалая подростковая легкость, неизбывная жажда деятельности… и страх. Он тоже вернулся. Всплыл из глубин подсознания древним зубастым ящером. Но я был готов к этому. Однажды я сбежал от него, и мысли об этом не давали мне покоя целых двадцать три года. Сегодня я не побегу.

Я глубоко вдохнул и выдохнул, до дна очищая легкие. Стараясь унять затрясшиеся вдруг пальцы. Мало-помалу страх отполз, затаился. Но сердце все еще учащенно колотилось, когда я шагнул навстречу своему прошлому.

Суббота выдалась хоть и ветреной, но солнечной. И на том спасибо. Трубы газопровода мягко пружинили под ногами, приглушенным звоном сопровождая каждый наш шаг. С двойной портянкой батины сапоги оказались почти впору. Под трубами, то приближаясь на расстояние вытянутой руки, то отдаляясь на два-три человеческих роста, лежала болотистая почва, точно прыщами, покрытая кочками с жухлой травой. Иногда нитку газопровода насквозь пронзали длинные кинжалы спрессованного, кристаллизовавшегося снега. В начале июня в норильской тундре куда как больше белого, чем зеленого.

Старый отцовский рюкзак-«колобок» давил на спину, врезаясь в плечи узкими, неудобными лямками. Внутри – всего ничего: термос с чаем, плащ-палатка, фонарь да бутерброды, завернутые в «Заполярную правду». А казалось, будто разом тащу огнетушитель, трюмо и запаску от «БелАЗа». Впереди маячил лохматый затылок Алояна, светло-русый вопреки фамилии. Не в пример мне, Алый выскочил из дому налегке, в одной лишь старенькой болоньевой ветровке. Не обремененный рюкзаком, он шагал впереди, по-штурмански задавая направление, хотя сбиться с пути было абсолютно невозможно. Гудящие трубы уползали в бесконечность, втыкаясь в запредельно далекий горизонт. Наверное, подкрашивали голубым топливом серое северное небо. Навстречу нам, двигаясь со скоростью двенадцатилетнего мальчишки, наползал крохотный Алыкель – поселок летчиков и вояк. Три девятиэтажных дома, напоминающих могильные плиты, врытые посреди бескрайней равнины, да с десяток строений поменьше.

– …я ведь чуть вместе с ним в лифт не зашел, прикинь? Только пригляделся и понял – он это! Ну я оттуда драпанул, блин! Только на Первомайке остановился, чуть, блин, легкие не выплюнул! А прикинь, зашел бы? Все, Леха, труба! Кончился Алый!