Адмиралы мятежных флотов - Николай Черкашин

- Вы полагаете, без революции не обойдется? - спросил Непенин тем неожиданным растерянно-жалобным тоном, каким дети спрашивают взрослых о неизбежности человеческого конца.

- Не то что полагаю. Наверное знаю! Когда желудочный сок ударит в головы питерским мастеровым вкупе с большевистскими посулами, начнутся и у нас «Потемкины» с «Азовами»…1 Из Петрограда идут очень тяжелые вести. Да вам о том лучше известно.

- Известно мне и то, что армейские офицеры хотят царский поезд остановить и принудить императора к тому, к чему и вы предлагаете. Но им это скорее удастся. Лед, лед, этот проклятый лед… Пока он не тронется, все одно нам никуда не сдвинуться.

- А все-таки, Адриан Иванович… Вы один из тех старших военачальников, которые могли бы указать монарху на всю опасность положения!

Эту фразу и конец разговора Ренгартен тем же вечером записал в дневник.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Адмирал ходил… взад и вперед, видимо, задетый моими последними словами. Подумав, он ответил, что прямой, открытый путь невозможен… Известно точно, что не было, чтобы монарх, проигравший большую национальную войну, оставался на троне… В заключение адмирал сказал мне: «Думато об этом, много думато, много ночей…»

Далее он сказал что-то непонятное и отрывочное: что собирает к себе людей, которым верит; что-то о кораблях, на которые можно рассчитывать… Я ничего не понял. Это были отрывки мыслей, произнесенных вслух».

Непенин вздрогнул от резко распахнувшейся двери. Вбежала Люся.

- Папочка, папочка, нехороший! Там все заждались тебя!

Адриан Иванович подхватил ее на руки. Вслед за девочкой гурьбой ввалились Подгурский, Грессер, князь Черкасский…

- Так вот он где от молодой жены прячется! - гудел подгулявший подводник. - Горько!

Свадьба тихо продолжалась.

Свеаборгский рейд. Февраль 1917 года

Кордегард - корабельный гардемарин - Демидов, кажется, впервые в свои восемнадцать лет писал серьезное любовное письмо. И хотя с Наденькой Грессер был знаком с первого гардемаринского бала, написать ей за эти два года не выпало случая. Нелепо писать письма, когда фасад Морского училища смотрит через Неву на фронтон дома, где живет волоокая Надин, и можно звонить ей хоть каждый вечер, если дежурный офицер не слишком строг и разрешит на минуту снять трубку телефонного аппарата.

Теперь пошла вторая неделя самой настоящей разлуки: корабельную практику Демидову выпало проходить на крейсере «Диана», стоявшем в Гельсингфорсе. На скудно отсчитанные корабельным ревизором финские марки Демидов купил при первом же сходе в город роскошный пост-бювер с набором разноформатных конвертов, вечным пером, блоком почтовых марок и пачкой верже с золотым обрезом. Остатки кордегардского жалованья хватило еще и на изящный альбомчик с видами финской столицы, финских шхер и водопадов. Надин должна была оценить этот скромный, но самый настоящий моряцкий дар, привезенный пусть не из кругосветного плавания, однако же с действующего флота. Он так и надписал правый уголок письма: «Действующий флот». А левый пометил на манер вахтенного журнала: «Рейд Гельсингфорса. Борт крейсера I ранга «Диана». Марта 3-го дня 1917 года».

«Милая Надин!

Да позволено будет мне называть Вас так, как обращаюсь к Вам только в самых сокровенных мыслях. Если б Вы знали, как хорошо, как сладко, как томительно думается о Вас в суровом железе боевого корабля. Практика моя началась на линкоре «Император Павел I», а теперь продолжилась на «Диане», куда я, Бог даст, надеюсь прийти мичманом к началу кампании. Судьба свела меня с замечательными людьми, доблестными, неунывающими, остроумными офицерами российского флота. Я очень надеюсь познакомить Вас с моим новым другом, который любезно делит со мной свою каюту, - мичманом Виктором Шуманским. Он прекрасно поет, музицирует, пишет акварели. К тому же чемпион корабля по гимнастике и стрельбе из револьвера. Помимо немецкого и английского выучил шведский язык… Душа кают-компании. Даже матросы любят его. Пишу «даже», потому что матросы на линкоре очень угрюмы и взбудоражены всякими слухами, которые циркулируют к нам из Питера.

Шуманский - мой офицерский кумир. Надеюсь овладеть со временем всеми его достоинствами.

Мы с ним душевно близки настолько, что я позволил себе показать Вашу фотографию, и он с большой похвалой отозвался о моем вкусе. Это Вам вместо комплимента, на которые я, увы, по Вашему замечанию, не мастер.

Сейчас я перебрался на бронепалубный крейсер «Диана», где, видимо, и закончу свою стажировку в должности командира кормового плутонга.

Здесь тоже очень интересные, славные люди. Совершенно блестящий старший офицер капитан 2-го ранга Борис Николаевич Рыбкин, женатый, кстати, на очень красивой, как все говорят, женщине. Впрочем, мне до этого решительно нет никакого дела.

Не нашел я общего языка только с одним человеком - штурманским офицером лейтенантом Любимовым-3-м. Надменный нигилист и очень дурного мнения о всех женщинах, на что я вынужден был публично возразить ему, и он явно меня возненавидел. Бывают такие пренеприятные типы, общаться с которыми принуждает лишь теснота корабельной жизни…

Милая Надин, помните ли Вы нынешнее Рождество и те слова, которые я сказал Вам на Елагином мосту? А катание на финских санях в Шувалово? А фейерверк в Петергофе? А кондитерскую на Вознесенском?

Господи, как хочется в Петроград!»

В начале февраля проездом из Питера заглянул на «Кречет» начальник Воздушной дивизии капитан 1-го ранга Дудоров. После доклада у командующего флотом Бориса Петровича зазвали к себе «морские други». Вручив приятелям по шкалику шустовского коньяка «для сдабривания кофе», Дудоров достал из портфеля аккуратно обернутый плоский сверток, перекрестился и развернул бумагу. Изумленным взорам штабистов предстала новехонькая, в сияющем окладе икона: тройка огненных коней мчали по облакам колесницу Ильи Громовержца.

- Покровитель Воздушной дивизии и всех авиаторов, - представил образ Дудоров. - Лично заказывал в Александро-Невской лавре.

- А почему именно Илья? - недоуменно вопросил Довконт.

- Первым из святых поднялся в воздух на аппарате тяжелее воздуха, - без тени улыбки пояснил Дудоров. - Подводники же чтут Святого Иону только за то, что он совершил подводное плавание, пусть хоть и во чреве китовом.

- Понимаю, понимаю, - покусывал губы, чтобы не улыбнуться, Черкасский. - Ваши же аэропланы, «Муромцы», тоже в честь Ильи названы. Так что идея вдвойне оправдана.

- Да, и «Муромцы» тоже, - подхватил Дудоров. - Так что извольте, господа, поздравить меня и всех авиаторов в моем лице в Ильин день с родовым авиационным праздником. Это помимо шестого ноября…1