Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…» - Альманах

Э, да вы не знаете мою внучку? Кто веселее и радужнее всех на деревне? Кто поёт словно соловей? Кто нежнее, чем самый красивый цветок? Это она, моя крошка, потчующая деда сказками и вдохновением.

Моё солнышко любит встречать рассвет, сидя у окошка. Окутанные утренним туманом детские мечты рвутся на простор ясного неба. Порой даже мне, старику, так и хочется вслед за трясогузками взлететь и посмотреть на свой домик свысока. Вот и она, моя радость, всматривается в небо и удивляется, как маленькие и пушистые тучки похожи то на слоненка, то на большого пушистого медведя. А то вдруг вместе с веселыми лучиками солнца появится сказочная фея, которой так и хочется крикнуть: «Я здесь, я здесь!» Боже, как она на меня похожа, ведь и я так мечтал когда-то. Моя фантазерка, кровинушка.

При взгляде на эту чистую душу у меня всегда слеза наворачивается.

Знаю, что человек, словно яблоко, с земли поднятое, не потому страдает, что мать его таким родила, а оттого, что внимания и заботы к нему не было. Поэтому сердце моё, переполненное любовью к этому чуду, всегда находит время и место приголубить мою красавицу. Всегда находит слова любви и ласки.

Вот и оно, моё сокровище. Смотрю, в дверях стоит моя Наташенька.

– Что такое? Почему не спит моё солнышко?

– Ну что же ты, деда? Ты же обещал мне рассказать про лешего.

А ведь точно, обещал, только запамятовал что-то я.

– А ты не испугаешься? – спрашиваю я в надежде увильнуть от повинности.

– Да что ты, деда, я уже большая, – отвечает моя кареглазая.

– Ну да ладно, присаживайся ко мне на кровать и слушай. Только скажи мне сначала, а ты-то видела лешего?

– Нет.

– Да что ты! Этот брат к нам в лес частенько заходит. Однажды за околицей, там, где дорога теряется в лесу, вижу, пританцовывает он, внося сумятицу в спокойную лесную жизнь. Веселится, разлохмачивая ветки деревьев, сгоняя птиц с насиженного места. А ему это будто в радость, что взлетая, они свиристят испуганным гомоном. И оттого леший заводится еще сильней, и вскоре по его лесному хозяйству уже разносится многоголосый гул певчего братства, будоражащий всю лесную живность. Только когда он утомится, ветер успокаивается и глядишь, опять тишина, разве что неугомонная кукушка продолжает свое «ку-ку». Здесь бы смекнуть, что противится леший беспорядку нашему и упрямству. Вывели мы старика из терпения. Сколько можно издеваться над природой? Но где уж нам, мы как недоросли какие, несмышленыши, продолжаем проказничать. А потом удивляемся дождю ненастному, грозе бушующей и неурожаю.

Первыми бабки наши начинают причитать:

«Грибы, грибы-то где? Издеялась природа, не то что раньше было».

Однако поутру на следующий день пойдёшь в лес, смотришь – под ногами шишек, шишек-то, словно ковер, устелено. И среди этого ковра сверкают умытые утренней росой шляпки грибов, радуя и приводя в душевный трепет грибника. Нагнешься, чтобы срезать красавца эдакого, а запах, запах-то еловый пьянит и радует.

Из наших деревенских никто, кроме меня, лешего не видел. Сам в толк не возьму, почему, но ко мне он был снисходителен, много раз на дорожке лесной встречались. Пошалит немного и убежит восвояси, оставляя за собой тропу наломанных веток и примятой травы. Озорной он.

Оглянулся я на Наташеньку, а она, пока я сказки рассказываю, закемарила, родимая. Видимо, и мне пора спать.

Наутро подкрадываюсь к комнате моей золотули, прислушиваюсь – тишина.

– А где же моя внучка? Где мое солнышко? Где моя радость?

Открываю дверь, и яркие лучи солнца ослепляют меня. Присаживаюсь на кровать к внучке и смотрю на моё чудо. Для меня она будто ангел, прилетевший с небес, самое прекрасное создание. Но что это? Из-под одеяла вылезает её светлая головка, и вижу маленькие хитрые, искрящиеся глаза. Не спит проказница.

– Дедушка! – кричит она и бросается мне на шею. А потом нежным, вкрадчивым голоском шепчет мне на ухо: – Ну, рассказывай, дедуля, что тебе приснилось сегодня?

Эко любопытик какой, всё-ко расскажи ей. Однако меня и самого свербило поделиться с кем-нибудь. Уж дюже сон необычный был у меня сегодня.

– Знаешь, попрыгушка моя, сон мне приснился, и оттого что он невзначай как-то привиделся, сердце будто ёкнуло. Думаю про себя: надо ж, какая нелепость в жизни случается. Бабушка твоя, покойница Наталья Дмитриевна, приснилась. Да так живо. Здесь вот вроде бы повернуться на другой бок и покемарить еще чуть-чуть. Ан нет, вижу, стоит она на берегу речки нашей Коломенки и рукой будто машет мне: мол, иди, иди, Степаныч, заждалася я. А мне самому глаз от неё не отвести, все равно как заворожила меня. Прости Господи, за что же мне такое испытание? Перебрался на тот берег, ближе подошел и чую: пахнет от нее свежим молоком и пирогами с капустой. Помнишь бабушкины пироги-то? Вот-вот, такой и запах от неё был. Я уж было испугался, встал, заглянул на кухню – нет никого. А пирогами-то пахнет, пахнет. Чего молчишь, конопатая? Чуешь пироги-то?

Здравствуй, дорогая моя книга жизни. Всё как всегда: на смену дня приходит ночь, на смену зимы приходит весна, а моему хорошему настроению пришла хандра. Это так обычно, что и в ус не дуешь, как будто так и надо. Сегодня утром, когда внучка моя начала крутиться вокруг меня как юла, когда звонкий голос её пронзил мои уши, я посадил мою красавицу себе на шею и мы, словно корабль, разрезая ветряные волны змеёвских просторов, ушли в плавание. Не успели мы еще подойти к калитке, как резкая боль пронзила позвоночник, мои ноги подкосились и… слышу только:

– Деда, деда, что с тобой? Ну-ка, посмотри на меня, что ты меня пугаешь? Не надо, деда, а то я заплачу.

– Что ты, солнышко моё, как же я могу, – превозмогая боль, говорю я, обнимая светлую головку. – Только вот чувствую, гулять мы сегодня с тобой не пойдём.

– Конечно, деда, я тебя никуда не отпущу. Сейчас буду тебя лечить.

Цепляясь за забор и превозмогая боль, я еле доковылял до своей каморки и рухнул на кровать. Всё как всегда, только сегодня меня что-то шибко тряхануло. Ничего, отлежусь сейчас, и отпустит. Жалко только, с Натулей моей погулять не успел. Больно было так, что искры из глаз, слова всякие бранные от неожиданности из души рвались. Но рядом Наташенька, и потому ни гу-гу, только тихий стон опрометчиво слетел с губ. А какое было утро, солнце. Душа радовалась. А тут на тебе, вот такой казус. Оплошал я.

Наташенька засуетилась возле меня, принесла деду чаю с конфетками. Потом совсем не помню как заснул, и привиделась мне дорогая моя Наталья Дмитриевна, да так живо. Будто сидим мы с ней на крылечке и друг на дружку наглядеться не можем.

– Ты что это, Стёпа, совсем расклеился? – глядя мне в глаза, спрашивает моя Наташенька. Я ж оробел поначалу, но как много мне ей сказать хотелось, посекретничать, пошушукаться. Сколько раз мечтал и думал о нашей встрече. Хотел сказать ей, что помню всё, всё, что когда-то соединяло наши сердца. Всё, чем мы горели и жили. Помню, как мы на завалинке порой вместе весело запевали:

– Пойду ль с милым я во двор, я во двор, поцелуюся…

А я с озорцой и с надеждой вторил:

– Пойду с милой в сеновал, сеновал, полюбуюся..

Помню её голубое платье с белыми рюшечками, которое до сих пор висит в нашем шкафу. Помню наш первый поцелуй, и как я любовался моей любимой. Она тогда только шепнула мне:

– Ну что же ты, смелее, мой мальчик.

А дальше был только сон, была феерия чувств. Жаркий вздох и выдох. И вот мы уже, не стыдясь своей наготы, еще не совсем очнувшиеся от блаженства, разглядываем друг друга. Вечером, ни о чём не договариваясь, моя единственная, неповторимая пришла ко мне, и наши откровения продолжились… Это были жгучие времена. И завтра снова и снова, потом опять и опять, наши сердца всё больше и крепче сливались в одно целое. Я не мог вздохнуть без неё, а она, растворившись во мне, забыла, что за рассветом наступает день, а день сменяется ночью. У нас была одна лишь ночь, наша ночь – страстная и безумная. Она продолжалась до тех пор, пока болезнь моей любимой не сковала руки и ноги в жутком параличе.

Чувствую, чувствую я, Наталья Дмитриевна, что затаила ты на меня обиду за мою Любашу. Но не кори меня, не кори, прошу тебя. Она сегодня для меня что свет в окошке, радость и печаль, как и ты была для меня когда-то. В светлой косе Любаши я вижу твои волосы, целуя её – я целую тебя. Нет силушки бороться с тоской по тебе, и оттого нахожу я в ней отраду своим чувствам и расположению. Она вдохнула в меня жизнь, и как тогда с тобой, мне опять хочется петь и радоваться жизни. Она возбуждает меня делать безрассудные поступки. Обнимая её, я утопаю в радостях жизни и всегда, слышишь, всегда вспоминаю наши дни-денечки, когда мы были молоды и, наслаждаясь друг другом, купались в порывах страсти и удовольствия. Касаясь её губ, я вспоминаю тебя. Её глаза, словно твои глаза, обнимают и заставляют дрожать моё тело. Всё, как было тогда с тобой. Если можешь – прости и знай, что мое сердце согрето этой светлой женщиной.