Смерть композитора. Хроника подлинного расследования - Алексей Иванович Ракитин

и это главное! — почему в конце разговора Владимир резко отказался от первоначального намерения передать некое сообщение сестре, ведь именно для этого он, вообще-то, и позвонил?! И наконец, в-четвёртых, почему не последовало обещанного телефонного звонка на следующий день, 22 апреля?

Всем этим деталям можно было бы не придавать значения, если не знать, что всего через 3 суток Владимир Ивасюк исчезнет без вести, а потом будет найден мёртвым. Но близость во времени этих странных звонков и последовавших трагических событий заставляет предполагать наличие между ними внутренней связи.

Автор позволит себе сделать предположение, разумеется, не настаивая на его безусловной истинности, которое хорошо объяснит события 21 апреля (и последующих дней). Именно в тот день Владимир Ивасюк принял решение покончить жизнь самоубийством. Причём, он был готов это сделать прямо в Хмельницком, не откладывая дела в долгий ящик. «Триггером» для подобного выбора, или, если угодно, спусковым крючком, послужил разговор со Скориком или с кем-то ещё, неустановленным пока что лицом, под впечатлением которого Владимир позвонил Татьяне сначала один раз, а потом и второй. Он никому ничего не хотел объяснять, во всяком случае, уж точно не матери, но, по-видимому, имелось нечто, что следовало знать сестре… может быть, некие слова, которые Галина должна была передать матери после того, станет известно о смерти брата. В общем, нечто очень личное, внутрисемейное, такое, что не следовало доверять Татьяне Жуковой.

Однако в процессе разговора намерение Владимира свести счёты с жизнью в чужом городе изменилось и он решил, что сделать это надлежит по возвращении во Львов. Это решение сразу снизило внутреннее напряжение, Владимир до некоторой степени успокоился, намеченный на 22 апреля телефонный звонок потерял в его глазах смысл. Ну, в самом деле, зачем звонить, если он вернётся во Львов и поговорит с сестрой по возвращении! Приняв это решение, он, внешне спокойный, вернулся из командировки в Хмельницкий, повидался с матерью, побывал в консерватории или нанёс некие важные визиты… но с Жуковой не виделся и не звонил ей. Почему? Уж не потому ли, что общение с ней могло отвратить его от принятого решения?

Что же последовало после того, как в воскресенье 22 апреля Владимир так и не позвонил Татьяне? Слово Жуковой (орфография подлинника сохранена): «24 апреля я попросила Светлану, чтобы она позвонила матери и узнала за Володю. Мать ответила, что он приехал и пошёл в консерваторию. 25 апреля позвонила его сестра Галя и спросила, нет ли у меня Володи? Я ответила, что нет и тогда она объяснила, что его со вчерашнего числа нет дома. Вечером позвонила мне мать и дословно сказала: „Где Володя?“ Я ответила, что не знаю. Далее она сказала: „Ты уничтожила моего сына, мы — тебя уничтожим! Мы к тебе приедем с милицией, если к вечеру Володи не будет“. 26 апреля позвонила соседка Стева, которая просила извинения у меня, что мать мне угрожала. Поясняла, что мать наговорила, будучи в таком состоянии. Затем мать Володи снова звонила мне и стала говорить, что они не против нашего брака, что они говорили Володе, пусть закончит консерваторию, а потом женится. Светлане по телефону она говорила, чтобы нажать на все кнопочки и чтобы нашёлся Володя. Мы со Светланой поняли, что бесполезно говорить с ними.»

Это просто сюрреализм какой-то! Но поражает больше всего категоричность матери, заявившей уже вечером 25 апреля «ты уничтожила моего сына». Дело даже не в неуместных и недопустимых угрозах, а в уверенности матери, что сын «уничтожен». Объяснение, что «вещее сердце матери» что-то там почувствовало выглядит совсем неубедительным. Глагол «уничтожен» в контексте сказанного матерью звучит как набат, применительно к живым людям так не говорят! Дело тут вовсе не в предчувствиях, а в твёрдой уверенности Софии Ивановны, что дело дрянь, сына в живых уже нет и его «уничтожение» — свершившийся факт.

А уверенность эта могла возникнуть у неё только после последнего разговора с Володей. Что-то было в этом разговоре произнесено такое, что заставило мать думать, будто сын ушёл от неё… или уходит… или уйдёт. Может быть, был высказан некий упрёк, неудовольствие, раздражение… но когда Владимир не появился дома утром 25 апреля, София Ивановна поняла, что это конец всему. Прежней жизни уже не будет.

И эта мысль вызвала столь неадекватную реакцию. Судя по протоколу допроса Софии Ивановны, она с Владимиром в середине дня 24 апреля поговорила совершенно спокойно. И ничто в поведении сына её якобы не насторожило. Но мы уже убедились в том, что родители композитора были со следователем честны, мягко говоря, весьма избирательно. И говорили только то, что считали нужным сказать, пытаясь влиять тем самым на выводы Гнатива.

Обратите внимание, родители сделали явный донос на Жукову, не представив следствию никаких доказательств высказанным подозрениям. По-русски такого рода доносы называются облыжной клеветой. При этом София Ивановна странным образом забыла рассказать о собственных угрозах в адрес Татьяны Жуковой и запрете ей появляться на похоронах сына. Запрете, кстати, также сопряженном с угрозами. То есть со стороны родителей сначала имели место звонки Татьяне Жуковой с угрозами, а потом последовали заявления следователю, что она, дескать, не интересовалась ходом розысков пропавшего сына!

Поэтому на вопрос, можно ли верить воспоминаниям Софии Ивановны Ивасюк о её последнем разговоре с сыном, ответить однозначно положительно нельзя. Поведение Софии Ивановны на следующий день опровергает ту благостную картинку, которую она постаралась нарисовать при её допросе следователем Гнативом.

Сделав этот важный вывод, вернёмся к допросу Жуковой. Вот как она описала события второй половины мая: «12 мая я уехала в г. Минск на фестиваль молодых певцов оперы. Я сказала Светлане, если обнаружится [Владимир Ивасюк], чтобы мне позвонили. Я часто сама звонила. Когда Володю нашли, то Светлана дала мне телеграмму. 21 мая я уже была в г. Львове. Мы пошли в милицию узнать. Затем позвонила Галя на работу начальнице Светланы, чтобы мы не приходили на похороны, а то нам будет хуже. Мне стало очень плохо, я почти неделю болела.» Здесь мы видим полное совпадение с показаниями Светланы Федорченко (что удивительным не кажется).

Вполне определенно и недвусмысленно Татьяна высказалась о возможности самоубийства Владимира Ивасюка: «Я думаю, что Володя мог покончить жизнь самоубийством в совокупности со многими факторами, которые повлияли на его психику. В частности, что это была весна, а творческие люди весной страдают. Кроме этого, он устал, не выспался и если узнал, что его кандидатура не проходит на получение премии, то всё это в совокупности могло привести Володю к такому состоянию, что [он] мог покончить [с] жизнью».

«Я думаю, что Володя мог покончить жизнь самоубийством…»