Легенды Мира Реки - Филип Фармер

— А я-то думал, что я военачальник!

— Ты тот, кем я желаю тебя сделать, — пояснил Калигула.

— А иначе — какова цель того, чтобы быть богом и на первом месте?

— Память у тебя короткая, — сказал Селус.

— Моя память совершенна.

— Но ты уже забыл, что произошло в прошлый раз, когда ты пытался мне приказывать.

— Это другое дело, — возразил Калигула. — Это было до того, как я сделал тебя своим военачальником и до того, как мы поставили лес на колени. — Он помолчал. — Завтра утром я создам какую-нибудь женщину, чтобы мы ею наслаждались, и, может быть, нескольких птиц, чтобы они воспевали наш приход, и мы отправимся маршем искать город.

Селус отрицательно покачал головой.

— Я сейчас же ухожу.

— Тогда я должен идти с тобой.

— Не могу я ждать у следующей своей ловушки. Ты можешь целую вечность вставать вверх ногами, или же прокалываться на острых палках на дне ямы.

— Я позволил тебе меня поймать, — возмутился Калигула.

— Я старался захватить тебя, и это оказался простейший путь встретиться с тобой.

— Да уж, конечно, — сказал Селус.

— Не умничай со мной, смертный, не то ты рискуешь навлечь на себя мой божеский гнев.

— Это возможность, которой я должен воспользоваться, — на Селуса слова Калигулы не произвели впечатления.

— Самое меньшее, что я сделаю — это заставлю членов моей стражи проткнуть тебя.

— Сначала найди их, а уж после я буду об этом беспокоиться.

— Тогда я сам это сделаю, — пообещал Калигула, хватая самую длинную и острую ветку, какую мог найти, и размахивая ею, как мечом.

— Только сделай шаг ко мне, и я оберну эту штуку вокруг твоей шеи, — пригрозил Селус.

— Ты всего лишь смертный, — напомнил Калигула с издевательским смехом.

— Никогда раньше не обращал внимания на прихоти сумасшедших, когда жил в первый раз, — сказал Селус. — Не собираюсь менять свои привычки и в этой жизни.

Калигула воззрился на него, ошеломленный:

— Почему все не кончилось, когда я умер?

— Империя?

— Весь мир. Как он может продолжать крутиться без меня?

— Он великолепно обошелся без тебя, — констатировал Селус.

— Кто меня сменил? Неужели сам Юпитер спустился, чтобы сесть на трон?

— Тебя сменил Клавдий.

— Этот старый дурак и калека? — Калигула даже взвыл с досады. — Теперь-то я знаю, что ты лжешь! Он едва мог выговорить собственное имя!

— Зато он не объявлял войну кучке деревьев, — заметил Селус.

— Я всегда знал, что он трус, — Калигула помолчал, пытаясь снова нащупать нить разговора. — Ну, не стой же так.

Нам еще предстоит отыскать город.

Селус пристально смотрел на него долгое мгновение и решил, что, вероятно, лучше уж знать, где этот ненормальный находится каждую секунду, чем допустить, чтобы тот выскочил из-за кустов в самый неподходящий момент. Наконец, он пожал плечами.

— Следуй за мной, — сказал он.

— Ты слышишь их? — повторил Бетховен.

Хьюи Лонг с размаху остановился и посмотрел Бетховену через плечо, вглядываясь в даль мимо композитора, в дымку и туман текущей Реки.

— Слышу что? — удивился он. — Ничего я не слышу. Вот разве что чайки, может быть — зов какой-то птицы. Вот и все.

Ничего из ряда вот выходящего.

— Лошади, — сказал Бетховен. — Войска Наполеона. Они идут за нами.

— Не слышу я лошадей, — сказал Хьюи.

— Они посылают войска конников с копьями и мушкетами, — с полной убежденностью сказал Бетховен. — Они знают, где мы. Таков был их план все время. Нас собираются убить, как свиней. — Он повернулся к Хьюи. — Я тебя предупредил, — продолжил он. — Мы должны были выбраться оттуда еще три дня назад. Я же сказал, пошли, давай, уйдем, но ты хотел остаться.

— Подожди-ка минуточку, — сказал Хьюи. — Ты не прав.

Нет никаких войск, никаких лошадей, никаких мушкетов. Только обычные звуки. — Аgitato, это было одно из бетховенских слов.

Вот что происходило где-то впереди.

— Спокойно, сынок, — сказал Хьюи Лонг, — ничего такого не происходит, чего мы не могли бы остановить.

Но Бетховен вышел из равновесия, он дрожал и трясся, слезы струились из его удивленных глаз, громадный лоб весь исходил потом. Музыкант задыхался, он схватил большое полотенце, заменяющее ему плащ, потом неуклюже упал грязь и барахтался там, хватаясь за свои колени.

Какой-то припадок, вроде эпилептического, решил Хьюи.

Мне бы следовало задержаться, побыть с самим собой, попытаться понять это место, прежде чем что-то начало происходить. Но, когда я пришел в себя в этом сумасшедшем мире, он был первым человеком, которого я увидел, он помог мне и каким-то образом привел в сознание. Как я мог его оставить?

Все же, это непонятно. В течение одного момента, окруженный телохранителями, ты шагаешь в вестибюль Капитолия навстречу истории, будущему и собственной судьбе, точно во сне, — и в следующую минуту ты сокрушен на пол, удивленный, мертвый, — и беседующий с этим немецким музыкантом.

Сколько же может человек вынести? Сколько он может по-настоящему понять? Для него это слишком много. Ты делал все, что мог, несмотря ни на что, ты пытался извлечь смысл из бессмыслицы, но это уже слишком.

Бетховен начал кашлять и содрогаться.

Не следовало мне этого делать, думал Хьюи. Надо было остаться там, где была жареная рыба, остаться в этих лесах, искать местного законодателя. Действительно, может быть, это для меня не было бы достаточно, может быть, мне следовало бы стать губернатором. Вот этого для меня, безусловно, было бы достаточно. Я бы посылал пароходы вверх и вниз по реке, играл бы с девицами, иногда брал бы взятки… Но что я вместо того сделал? Поехал в Вашингтон и взбесил Ф. Д. Р.,[4] а потом опять отправился в Капитолий, чтобы встретить пулю, которую для меня приготовили. Каждый человек король, но иной раз и королей убивают.

Теперь слишком поздно, подумал он, слишком поздно. Они меня достали, дьявольски меня достали. Черт, может, это и были лошади, то, что слышал на расстоянии Бетховен, может быть, Бетховен прав, может быть, вся эта чертова наполеоновская гвардия гонится за нами.

— Пошли, Людвиг, — позвал он. — Вставай! Давай, уйдем из этого чертова города. Это же была твоя идея, ты забыл?

Бетховен, наконец, тяжело поднялся на ноги, бормоча что-то о предательстве и о героях и о грубых ударах судьбы и Хьюи понял, что скоро он будет в порядке. Как только человек начинает говорить, как свойственно ему, он в порядке. Это нечто такое, что ты быстро начинаешь понимать в Мире Реки.