Валькирия рейха - Михель Гавен

– Смотри, – она тронула Рейнхардта за плечо, – я рискую остаться без обмундирования.

Он оглянулся, встал. Накинув халат, подошел к креслу и вытащил «воришку». В длинной ночной рубашке, Клаус смущенно переминался босыми ногами и растерянно хлопал глазами, поглядывая на отца. Весь его вид свидетельствовал, что он чувствует себя виноватым. Взглянув на мальчишку, Хелене не могла не рассмеяться.

– Что ты тут делаешь? – с притворной строгостью спросил Гейдрих.

– Да я, вот… – пролепетал, запинаясь, Клаус и, вытянув ручонку, раскрыл ладонь – там лежал боевой знак Люфтваффе в бронзе и серебре. Клаус пытался отколоть награду с мундира Райч и уронил его на пол.

– Понятно, – Гейдрих недовольно качнул головой, – и зачем тебе это понадобилось? Ты решил украсть?

– Нет, что ты, папочка, – мальчик испуганно замотал головой, – только посмотреть.

– Ну, ладно, успокойся, – смягчился Гейдрих, – положи орден на стол и иди спать. Больше так не поступай. Ты мне обещаешь? Всегда надо спросить разрешения, – и произнеся эти слова, понял, что говорит их не к месту. Он обернулся к Хелене – она понимающе улыбалась. Воспользовавшись заминкой, Клаус положил награду на место и засеменил к двери. Гейдрих же поднял китель и встряхнув его, снова повесил на кресло. Вдруг, юркнув за дверь, Клаус снова просунул голову.

– А можно спросить? – застенчиво проговорил он, – фрау, вы летаете на «мессершмиттах»? – название самолета мальчик произнес по слогам, и был очень горд, что не сбился, – я тоже буду летчиком, когда вырасту, – и, зажмурив глаза, покраснел от удовольствия, воображая себя за штурвалом.

– Обязательно будешь. Иди в постель, – тоном, не терпящим возражений, прервал его Гейдрих. Сникнув, Клаус погрустнел и, пожелав папе и фрау «спокойной ночи», удалился.

А утром шел дождь. Прозрачный, теплый, летний дождь. Хелене весело смеясь, в одной рубашке бежала босыми ногами по мокрой траве. Рубашка намокла и прилипла к телу. Увидев ее в окно, Гейдрих вышел из дома. Со смехом она подбежала к нему, и он подхватил ее на руки, кружа и целуя в губы.

Потом она видела, как перед ее отъездом, он, присев на корточки, что-то говорил Клаусу, указывая взглядом на нее: должно быть, просил ничего не говорить маме. Клаус громко ответил, что он все сделает, если его покатают на самолете. Но покатать так и не пришлось. 7 сентября армада из 320 бомбардировщиков под прикрытием большого количества истребителей прошла над Ла-Маншем и обрушила свой смертоносный груз на Лондон. Город был охвачен огнем. Сокрушительные налеты продолжались до рассвета и возобновились к вечеру.

Встревоженная воспоминаниями, Хелене встала с застеленной для нее кушетки и подошла к окну – темнота. Замка не видно. В то же самое время из окна спальни в Паненске Брецани на деревушку, занятую эсэсовцами, смотрела другая женщина. В последнее время Лина Гейдрих совсем потеряла сон. Вдову рейхспротектора беспокоили постоянные угрозы, направляемые в адрес ее и детей активистами Сопротивления. Она ничего не придумывала – она действительно получала эти ужасные листовки, в которых неизвестные ей люди грозили взорвать замок и похоронить под обломками всех живущих в нем, если Лина не уберется прочь. Но «убираться» Лине было некуда. В Берлине ее никто не ждал. Она с горечью осознавала, что со смертью мужа ее полностью сбросили со счетов. Гиммлер, обещавший у гроба Гейдриха неустанно заботиться о его семье, напрочь забывал о ней, если она не напоминала ему о своем существовании. Попытка сделать общественную карьеру и занять подобающее ей, как она себе представляла, место в политической иерархии рейха, провалилась. Гиммлер недвусмысленно рекомендовал Лине заняться домом и детьми. «Одной валькирии вполне достаточно, – усмехнулся он, – две – это уже избыток». К тому же Лине было жаль оставлять собственность, ее детище, великолепный замок Паненске Брецани. Ведь он был последним и единственным ее достоянием. Вняв ее мольбам, Гиммлер прислал для охраны поместья эсэсовцев. Но Лина понимала, что сделал он это вовсе не из расположения к ней, а напротив – лишь бы избавить себя от необходимости устраивать ее возвращение в рейх. Конечно, рейхсфюрер приказал своим ставленникам, Далюге и Франку, уделить особое внимание безопасности семьи Гейдриха, «в память о нашем незабвенном друге и соратнике», как он выразился. Но бывшие подчиненные Гейдриха теперь были вовсе не настроены церемониться с «политизирующей вдовой», как между собой они называли Лину, тем более, что она порядком надоела им своими капризами. Фронт откатывался на запад, поднимали голову партизанские движения в тылу. Тут было явно не до Лины. С лицемерным сочувствием гауляйтор Франк раз в неделю осведомлялся по телефону о здоровье госпожи Гейдрих, выслушивал ее многочисленные просьбы и… ничего не делал. Зато он исправно посещал место гибели Гейдриха в годовщину его смерти и даже установил бюст на роковом повороте, дабы «память о герое жила вечно». Произносил пышные речи, позировал фотографам на фоне памятника. Этим деятельность Франка по оказанию помощи семье усопшего исчерпывалась. Ведь если Берлин о ней не заботится, почему он, Франк, должен брать это на себя? А положение с каждым днем становилось все серьезнее. Сыновья Лины давно уже не носили коричневые рубашки «Гитлерюгенд», как было при жизни отца. В них просто невозможно стало появиться на улице, чехи забрасывали детей камнями. О такой ли жизни она мечтала, когда приехала в Прагу в сентябре 1941 года?! А Гиммлер все успокаивал и успокаивал ее в письмах, подразумевая только одно – лишь бы она сидела на месте. Так что поводов для волнений у Лины Гейдрих было предостаточно. Не сомкнув глаз, ночи напролет она мучилась тревожной бессонницей, прислушиваясь к пугающей тишине за окном. Несколько раз за ночь она вставала и со страхом оглядываясь, обходила дом, проверяла двери и снова ложилась в постель, дожидаясь рассвета. Вот и теперь она не могла сомкнуть глаз. Слуга только что доложил ей, что командир эсэсовцев, этот упрямый осел Кранц, все-таки снял караул на ночь – у него видите ли, солдаты мерзнут! Еще два часа назад ей казалось, что эта ночь пройдет спокойно. Вместе с детьми она провела на редкость веселый вечер. Собравшись в гостиной у камина, музицировали, читали вслух «Фауста» Гете. Лина не могла нарадоваться на своих чад, видя их беспечное, радостное настроение. С легким сердцем она уложила их спать. И вдруг – такое известие. Как теперь заснуть? Приказав слугам не смыкать глаз, Лина улеглась в огромную постель, к вдовьему одиночеству которой за два года после смерти мужа она так и не привыкла, и долго ворочалась. Потом опять вставала, смотрела в окно, проклиная Кранца за его нахальство. Как оказалось, беспокоилась она не напрасно. То, чего она так боялась, случилось под утро.

На рассвете взрыв чудовищной силы потряс замок, всю округу. Вскочив с постели, Лина, задремавшая под утро, не могла сообразить, что произошло и куда ей бежать. Вдруг она почувствовала запах дыма. Бросившись к окну, с ужасом увидела, что флигель, в котором спали дети, разрушен и объят пламенем. Вскрикнув, Лина, как была, простоволосая, в ночной рубашке, босиком, едва накинув на себя теплый платок, выбежала из спальни и, спустившись по лестнице, через двор побежала к пылающему флигелю. Она не замечала, как кусает январский мороз ее тело, как наст обжигает ступни. Громко, как только могла, она звала на помощь слуг. Но никто не явился. Куда все подевались? Неужели никто ничего не слышал? Около флигеля снег таял от пожара, земля нагрелась. Подбежав, Лина попыталась открыть дверь. Но это оказалось невозможным – дверь была завалена упавшей мебелью изнутри. Еще не веря в самое страшное, Лина, схватившись за голову, взглянула наверх – в окнах детских комнат плясал огонь. Только одно, последнее окно на этаже, в комнате, где спала Силке, было темным, до него еще не добрался пожар. Лине показалось, что она услышала доносящийся оттуда детский плач. Слабая надежда, мелькнув, приободрила ее: может быть, живы. Отступив на несколько шагов, она позвала: «Клаус, Гайдер, Силке!» Садовник и несколько горничных, перепуганные, причитая, собрались вокруг госпожи. Они пребывали в полной растерянности. Не обращая внимания на их стенания, Лина еще раз, громко, сколько было мочи, позвала детей.

– Мама! – сверху ей откликнулся голос Клауса, – ты здесь, мама? – его белокурая вихрастая голова появилась в окне. Последние слова заглушил грохот рухнувших над лестницей перекрытий. Тысячи искр взметнулись в холодное утреннее небо.

– Я здесь, Клаус! – прокричала обрадованно Лина, – Вы живы?

– Да! Мы все здесь! – ответил Клаус.

– Сейчас, сейчас мы заберем вас оттуда, – пообещала Лина, пока не представляя, как это можно сделать. Известие о том, что дети живы, придало ей сил. Она обрела решительность и хладнокровие.