Несчастный случай - Декстер Мастерс

— Пожалуйста! — ответил Висла, отодвигая стул. — Все мы рано или поздно попадаем в руки врачей, не так ли? — Выбравшись из-за стола и стульев, Висла распрямил спину. Медленно и даже величаво он повернул голову сперва в одну сторону, потом в другую, заметил на лужайке Педерсона и слегка кивнул ему.

— Что же вам сказать о Луисе Саксле? — обратился он к Берэну. — Он проявил весьма неожиданное свойство — дал застигнуть себя врасплох. И враг его у нас отнял. Что же вам еще сказать?

И оба медленно зашагали вдоль края террасы по направлению к больнице.

Девять месяцев назад, когда умер Нолан, и несколько времени спустя Чарли Педерсон, как бы стараясь найти оправдание грустной гибели молодого человека, часто напоминал себе, что Нолан в тот вечер совершил глупейшую ошибку, когда там, в каньоне, вопреки всем правилам, просто ради шутки стал делать опыт, которого никогда не делал и не должен был делать. По словам некоторых друзей, Нолан задумал приспособить лабораторные приборы таким образом, чтобы предопределить их показания, — то есть подстроить все так, чтобы у Луиса Саксла, когда он проделает этот опыт завтра, получились бы заранее предсказанные Ноланом результаты. Молодые ученые, работавшие в каньоне, иногда заключали между собой пари на то, какими будут показания приборов; каждый ставил доллар и старался угадать. Нолан поставил шесть или семь долларов, но дело, конечно, было не в деньгах — ему просто хотелось подшутить над Сакслом.

В памяти Педерсона, да и других тоже, эти обстоятельства несколько заслоняли трагизм происшедшего. Время шло, и Педерсон вспоминал о Нолане все с меньшей грустью, и все больше думал о том, что ему выпало на долю принимать участие в лечении первой и единственной жертвы лос-аламосской атомной станции. Как жители Хиросимы, которые, говорят, стали гордиться той печальной известностью, которую приобрел их город, Педерсон со временем перестал грустить и начал немного гордиться тем, что имя его упомянуто в медицинском отчете об этом почти историческом случае.

Впрочем, особенно гордиться было нечем — прошлый опыт не мог сейчас сослужить ему службу. Педерсон нерешительно остановился посреди лужайки и, чувствуя, как злость уступает место отчаянию, глядел вслед Висле и Берэну, которые шли вдоль террасы под ярким солнцем, на фоне пестрых зонтов. И без всякой гордости, просто как о факте, он подумал, что ни один из врачей, вызванных для лечения Луиса Саксла, не знает о необходимых в данном случае мерах больше, чем он, — даже знаменитый Берэн, один вид которого внушал ему благоговейный трепет. Собственно, то была даже не мысль, а подсознательная уверенность — так бы он ответил, если б ему пришло в голову задать себе подобный вопрос. Берэн не может сказать ничего определенного; ну, хорошо, а он-то что может сказать Берэну? Ведь он, по сути дела, и не надеялся, что Берэн или кто-либо другой скажет что-то новое, так как знал, что сказать тут нечего; надеяться он мог только на самого себя. Душевное смятение привело в полнейший хаос все его образцово упорядоченные знания, и это позволило ему, вернее, даже заставило копаться в накопленных сведениях так, как он никогда еще не копался, заставило перебирать их, отбрасывать прочь, снова хвататься за отброшенное, рассматривать то с одной, то с другой стороны, искать нового и лучшего решения, воскрешать в памяти забытые подробности, чтобы установить некую связь, которая до сих пор оставалась незамеченной.

Стоя на лужайке с книгами под мышкой и в такт своим мыслям то порываясь вперед, то опять застывая на месте, Чарли Педерсон не переставал следить за двумя учеными, очень медленно сходившими с террасы. Раз или два Берэн мельком оглянулся на него. Но Педерсон видел, что он почти целиком поглощен тем, что говорит ему Висла.

Сидней Вейгерт, которому Висла кивнул на ходу, уловил из их разговора несколько слов и понял, что речь идет о лучевой болезни; во всяком случае, было произнесено имя Луиса Саксла, а это сейчас было одно и то же. Как бы оправдываясь, и даже не без тайного раздражения, он отметил про себя, что его гнетет мысль о Луисе. Девушка повернула голову, солнце заиграло в ее волосах над ухом, и это отозвалось в Вейгерте радостным трепетом. Но все равно, так же нельзя — сидеть здесь, через улицу от больницы, совсем близко от жертв несчастного случая, семерых людей, лежащих на больничных койках, и почти под самым окном Луиса Саксла, — сидеть и только отмечать, как бы регистрировать свои ощущения, не делая никаких выводов. Надо же считаться, хотя бы просто из уважения… Но разве можно не считаться с его подругой, приехавшей меньше полусуток назад, да и сам он… Ночью автобус привез ее из Санта-Фе, и она показалась ему такой прекрасной, и так славно было увидеть ее после одиннадцати месяцев разлуки. Вот сию минуту или через какой-нибудь час они пойдут в конюшню, возьмут заказанных лошадей и поедут в горы, в одно уединенное местечко, где забудут обо всем на свете, кроме друг друга, где их ждут радости, которые с каждой минутой кажутся все более удивительными…

Он увидел идущего по лужайке Педерсона. Если Педерсон подойдет поближе и заговорит с ним, она непременно спросит «кто это?», и тогда придется рассказать ей про несчастный случай; и она, без сомнения, расстроится, а это ни к чему; девушки, как известно, воспринимают такие вещи острее и чувствуют глубже, и она долго не сможет выкинуть все это из головы, хотя не знает ни пострадавших, ни обстоятельств катастрофы. Она только что приехала из города Альбион в штате Мичиган, здесь все ей непривычно, и она будет чувствовать себя целиком зависимой от него. Такая мысль уже мелькала у него, когда он думал о предстоящих радостях. Сейчас она возникла снова, когда он стал думать о несчастном случае. Ведь если он все расскажет своей подруге, то не только исчезнет радость, сиявшая на её лице, как желтый жакет сиял в лучах солнца, но и он перестанет быть для нее поддержкой и опорой, — рассказ о происшедшем отдалит их друг от друга, и день для обоих будет испорчен. А главное, ничему этим не поможешь, и никому от этого легче не станет.

Но если Педерсон подойдет поближе, снова сказал себе Вейгерт, придется рассказать ей все. И пусть будет, что будет. Он заерзал на стуле и заметил, что с ее лица постепенно исчезает счастливое выражение, уступая место не то растерянности, не то тревоге. Все знают, как много он работал эти одиннадцать месяцев и как честно заслужил свой четырехдневный отдых; и он, и его подруга так ждали этих дней, так готовились к ним — нелепо же рисковать всем, о чем мечталось, и, уподобившись фаталистам, ждать, раздавит ли судьба твое счастье своею пятой или благополучно пройдет мимо. И все же, решил про себя Вейгерт, он будет ждать. Можно что-нибудь придумать, чтобы все повернуть по-своему, но это казалось ему нечестным.

Вейгерт улыбнулся девушке, чтобы успокоить ее, и в лице его ничто не дрогнуло, когда он краешком глаза увидел Дэвида Тила, появившегося на лужайке позади Педерсона; он услышал, как Тил окликнул Педерсона, и тот обернулся и пошел к нему.

— У нас здесь перепутье всех дорог, — говорила Бетси Пилчер. Она стояла в палате Луиса Саксла и старалась приладить жалюзи на окне, выходящем на улицу, так, чтобы сквозь них было видно как можно больше; глядя сквозь планки, она натягивала шнур то больше, то меньше. — Улицы тут не сходятся, но люди — безусловно. Могу вам рассказать обо всех, не двигаясь с места.

Она оглянулась через плечо на Луиса; он ответил ей улыбкой. И кровать, и все вокруг было приведено в образцовый порядок. Прошел час с тех пор, как Бетси вошла в палату и, вскрикнув, бросилась к Луису, одернула книзу рубашку, словно желая стереть красноту над границей загара, потом подняла его руку и, осторожно продев в петлю, уложила в лоток, и долго еще что-то бормотала и суетилась вокруг кровати, пока, наконец, не прошло напряжение этих первых секунд. В то мгновение встревоженный взгляд Бетси и почти отсутствующий взгляд Луиса встретились и разом устремились на его обнаженное тело, как на нечто такое, что может представить только клинический интерес. Бетси сразу же потянула его рубашку вниз. Потом, делая множество движений, казавшихся лишь вариантами одного и того же, она принялась хлопотать, привела и постель и его самого в порядок, подбавила в лотки свежего льда, вычистила Луису зубы и переменила воду в банке с цветком. Все это она успела проделать пока Луис держал градусник, а вынув градусник, слегка ахнула — на этот раз от радости. Температура понизилась на три десятых. Бетси не сомневалась, что это очень хороший признак, — она не то читала, не то слышала, что сильная доза облучения сопровождается медленным, но неуклонным повышением температуры. Ничего это не доказывает, подумал Луис, вспомнив, что медленное и неуклонное повышение температуры у Нолана перемежалось скачками то вверх, то вниз. Но он не стал додумывать эту мысль, хотя в ней было куда меньше горечи, чем в других недодуманных мыслях.