Зона действия - Геннадий Блинов

Многие не верили, что человек способен выполнять норму на 300, 400, 600 процентов! А он с каждым днем увеличивал темпы.

Антошка представил Филиппова человеком богатырского сложения, таким, каким, скажем, был сам Казанин.

— Каким он был, этот железный человек? — спросил Коржецкий.

Казанин хитро улыбнулся:

— Нет, он не был богатырем. Щеки у него впалые, через рубашку ребра видны — жратва тогда, сами знаете, была бедная. Но зато руки у Севастьяновича свиты из мускулов. И еще, разумеется, человек имел свои секреты. И длина черенка, и форма лопаты, и способ держать черенок у него был свой — от золотоискателей шел.

— Откуда у человека бралась такая сила? — спросил Антошка. Казанин посмотрел на мальчика и одобрительно пробасил:

— Вот в чем суть — откуда он брал силу, чтобы заслужить название человека-экскаватора? Я не люблю громких слов. Часто чувствую неискренность людей, которые произносят эти слова. Высокие слова, такие, как «коммунизм», я бы вообще запретил трепать людям случайным. А вот Андрея Севастьяновича слушал бы и слушал. Он любил говорить о коммунизме, о мировой революции. Этот человек жил и живет высокими идеями. Он тогда копал землю не под фундамент доменной печи, а строил коммунизм. В своих будничных конкретных делах он видел завтрашний день страны. Этому, комсорг, мы должны учить людей. Коммунизм складывается из дел каждого из нас, больших и малых дел. И когда человек понимает это — он не станет выполнять нормы на триста процентов за счет простоя других. Ему совесть не позволит.

— Золотые слова, — подтвердил Хромой Комендант. — Оказывается, и о Лорине знаешь. А Глеба, слышь, стращают лишить партийного билета за политическую близорукость.

— Грозила синица море поджечь, — сказал Коржецкий.

— Верно, комсорг, держись, если чувствуешь, что за правое дело воюешь.

Хромой Комендант кивнул:

— И я тоже говорю. Великое дело — борьба за коммунистический труд. Но если организация его попала в руки политических карьеристов, а исполняется нечистоплотными людьми, — ничего хорошего не дождешься.

Казанину надо было ехать домой. Он еще не перевез семью в поселок и вынужден был курсировать между Новокузнецком и Запсибом. На это уходило время, и к Новому году управляющий намеревался справить новоселье.

Прощался он со всеми за руку.

— У вас здесь веселая компания — век бы не уезжал.

Потом Казанин подошел к Яшке и пристально стал всматриваться в него.

— На кого-то из знакомых похож, а на кого — не могу понять…

— Да это же Лорин, Яша, — подсказала Мария Федоровна. — Приболел чуток.

Яшка приподнялся с постели и виновато сказал:

— Николай Иванович! Виноват я.

— Ну, говори, — заинтересовался управляющий. — Вроде бы в моем ведомстве не работаешь.

— Как сказать, — засмеялся Коржецкий. — Он у нас в комсомольском штабе. Так что…

И Яшка, волнуясь, стал рассказывать, как разговаривал с дозаторщицей бетонорастворного узла и от имени комсомольского штаба не велел ей без очереди отпускать бетон бригаде Лорина.

— Вот дела! — хохотнул Казанин. — Да у тебя, Глеб, смена растет что надо.

Он ткнул пальцем Яшку в грудь и весело подмигнул:

— Если случится еще раз — такой же приказ отдавай… Выздоравливай, дружок, дел на стройке хватает.

Глава пятнадцатая. Яшку навещает мама. Антошка выдерживает «психическую» атаку бульдозериста. Рабочий класс — это совесть

На другой день в комнату Хромого Коменданта пришла гостья — Изольда Яковлевна. Она держала себя виновато, села в уголок, поставила на пол свою объемистую сумку и стала выкладывать на стол «передачу»: кусок буженины, круг копченой краковской колбасы, ломоть розовой лососины, баночку паюсной икры. Мария Федоровна недоуменно смотрела на гостью.

— Зачем вы столько добра принесли? — строго спросила она.

— Для родного сына я разве что-нибудь пожалею.

Яшка отвернулся к стенке, чтобы не видеть мать. Но по запахам, наполнившим комнату, он догадывался о вкусной еде, которой решила побаловать его родительница.

Изольда Яковлевна явно перед Марией Федоровной заискивала.

— Вы и сами кушайте, — ласково говорила она. — В наше время этих деликатесов днем с огнем не сыщешь. А вы — кушайте, разве мне жалко для добрых людей.

Осмелев, она встала со скрипнувшей табуретки и подошла к дивану, на котором лежал Яшка.

— Сыночек, как ты себя чувствуешь?

Она стала отворачивать одеяло, но Яшка еще крепче прижал его к стене, и Изольда Яковлевна, тяжело вздохнув, отошла к столу.

— Может, рыбки копченой попробуешь?

Мария Федоровна строго посмотрела на гостью:

— Накормлен Яков. Конечно, не деликатесами, но сыт.

Изольда Яковлевна снова подошла к сыну, встала на колени и обхватила укутавшегося Яшку.

— Не любите вы меня, Мария Федоровна, — зло сказала она, повернувшись к хозяйке. — А ты, мой воробышек, не можешь понять, кто тебе друг, а кто недруг.

Яшка уже совсем было покорился материнской ласке, ему захотелось прижаться к маме, как это он любил делать, будучи малышом, сказать ей что-нибудь теплое, но замечание Изольды Яковлевны о том, что он все еще недотепа и не может отличить друга от недруга, вдруг взорвало мальчика, он приподнялся на диване и печально сказал:

— Ты ничего не поняла, мама. Я лучше уйду в детский дом. А эти куски забери.

Но Изольда Яковлевна сделала вид, что не слышит сына. Она вытащила из сумки моднейшие джинсы, рассчитывая, что уж перед такой-то обновкой сын не устоит.

— Из Америки. Не то что в поселке, в области еще в таких никто не форсил.

И протянула джинсы Яшке. Он скомкал их и бросил под дверь.

— Не надо мне твоих ворованных подарков, — срываясь на истерику, крикнул он. — Не надо мне твоих краденых копченостей. — И на пол полетели рыба, колбасы, со стуком покатилась баночка с икрой.

— Дурак! — со злостью сказала Изольда Яковлевна. — Надоест жрать картошку с постным маслом — сам приползешь в родной дом. Один раз уже не удержался. Так что одумайся — пойдем.

Яшка сжался, щеки его побледнели, он часто дышал, будто ему не хватало воздуха.

— Уходи, Изольда, — приказала Мария Федоровна. — Потребуешься — кликну. А сейчас — уходи…

Чуть ли не в центре поселка Жора Айропетян на своем бульдозере расчищал площадку под будущую стройку. Геодезисты суетились со своими теодолитами, разделяли площадку колышками, назначение которых знали они одни. «Беларусь» начинал под фундамент копать траншею, и десятки зевак, свободных от работы, собирались около будущего клуба и обсуждали новости, которые многотысячный поселок каждый день рождал в изобилии.

Между тем главные вопросы стройки решались не здесь на полянке, а в вагончике комсомольского штаба.

Клуб решено было строить методом народной стройки. Пусть каждый способный положит камень в его стену.

— Начать стройку надо необычно празднично, — сказал Коржецкий комсоргам. — Пусть годы пройдут, а этот момент должен запомниться людям.

Каменщики, плотники, механизаторы — все были «задействованы». Одни повезут из карьера плитняк, другие станут ставить опалубку, третьи — заливать бетон.

— А разве мы не можем вам помочь? — спросила Марфуша. — Мы тоже не будем сидеть без дела…

Коржецкий кивнул. Марфуша встала из-за стола и мечтательно продолжала:

— Вы только не смейтесь надо мной, но было бы здорово, если в клубе построить планетарий… В наше время без планетария и жизнь трудно представить…

Комсорг улыбнулся и посмотрел на парней и девчат, сидящих за столом, сколоченном из досок.

— Милая Марфуша, — сказал Коржецкий. — Ты не хуже меня знаешь, как туго нам приходится, не хватает и того, и другого… До планетария ли сейчас? Вот будем побогаче, времени свободного станет побольше — тогда и до планетария руки дойдут, и звезды начнем считать…

— Хотя бы школьный телескоп установить. Он же не очень дорогой, — поникла Марфуша. — А считать звезды очень интересно. Ты знаешь, Глеб, сколько звезд ну, скажем, в Большой Медведице?

Комсорг пожал плечами и сухо бросил:

— Кончай, Марфуша, в облаках витать. О деле речь…

— Не спеши, комиссар. Девчонка о деле говорит. Не сегодняшним днем живем — по всему видно, в космос вот-вот полетим, на звезды человек ступит — так что, права Марфуша: планетарий нужен ребятам, им не только заводы строить, у домен стоять, но и летать все выше и выше. — У Жоры Айропетяна в глазах появились искорки. — Нужен, парни, планетарий! Я в родных местах, на Кавказе, любил в горах смотреть ночью на небо… Так сколько, интересно, звезд в Большой Медведице?

Марфуша взглянула на Глеба, не зная, отвечать ли на вопрос Айропетяна или сесть на место, не отвлекать больше строителей от важного разговора. Коржецкий понял этот взгляд и сказал: