Ярмарка в Сокольниках - Фридрих Незнанский

— Сегодня день сюрпризов! Мне просто необходимо выпить, не то развалюсь на куски! — сказал Меркулов и, оставив меня у столика сторожить место, отправился в буфет.

Пивные ряды в Лужниках — это отдельная поэма. Многие москвичи приезжают сюда специально, чтобы выпить свежего пива, съесть бутерброд с нетухлой копченой колбасой. И никого не волнует, что пиво и бутерброды — «левые», что львиная доля выручки буфетов утекает в карманы дельцов…

Я люблю это заведение ещё и оттого, видно, что часто бывал здесь с Борей Немировским, лучшим своим другом. Теперь Бори нет, он живет в Нью-Йорке. Интересно, ходит ли он там на хоккей?

Меркулов тем временем взгромоздил на столик полдюжины «Московского» и вернулся к буфету за бутербродами и пивными кружками. Мы пригубили по первой. Когда отпили по полкружки, он достал из своей папки четвертинку водки и воровским движением плеснул ее содержимое в пивные кружки. Ровно через девять минут, когда, согласно медицинским показателям, алкоголь всасывается в кровь, я почувствовал, что надрался. Но ещё до того, как надрался, в эти трезвые девять минут у нас с Меркуловым состоялся мужской разговор. Я повторил своей вопрос, Костя повторил ответ:

— Так все-таки Ракитин — шпион, да?

— А это как посмотреть… Понимаешь ли, советский гражданин не может быть шпионом. По статье шестьдесят пятой уголовной ответственности за шпионаж подлежат только иностранцы. Если быть юридически грамотным, то действия Ракитина можно квалифицировать как измену родине, хотя хрен редьки не слаще — и в том и в другом случае могут запросто шлепнуть. Но перед этим должно быть следствие и суд…

Мимо прошла группа милицейских офицеров и дружинников. Старший из них, длинный подполковник, приветливо кивнул Меркулову.

— Акулов, начальник сто тридцать пятого лужниковского отделения, — пояснил Меркулов, — выпить не дают спокойно… Так вот… В общем, Саша, все это профессиональная труха — квалификация по статье такой-то или по статье такой-то… Так что правильнее спросить — изменник ли Ракитин. Я говорю — нет. Но говорю это не как следователь по особо важным делам, а просто как человек. Скажешь, противоречие? А вся наша жизнь — сплошное противоречие. Ракитин вывел простую формулу, доктрина номер 3 — гибель для советского народа. Пытался доказать это всеми правдами и неправдами. Сначала всеми правдами — его обозвали антипартийным националистом, практически сняли с должности. Он пытался апеллировать к общественному мнению. А где его взять — общественное мнение? На кухне коммунальной квартиры? Или вот здесь… — Костя обвел глазами пивной зал, — на уровне «ты меня уважаешь»? Правительство должно быть под контролем общественного мнения своей страны… Ха!

— Это, по-моему, Ленин говорил… — попытался вставить я слово.

— Какая разница, кто говорит! Важно, что никто не делает, никто не контролирует. НЕ ХОЧЕТ контролировать! А Ракитин хотел. Без сомнения, Подгурский — никакой не журналист, а шпион. То есть шпион-журналист, да какая разница… А Ракитин как зашоренная лошадь — ничего не видя вокруг, решил апеллировать к мировой общественности. Конечно, моральный аспект его действия можно поставить под сомнение. Но он так нахлебался дерьма в высших сферах…

Морщась от отвращения, Меркулов допил гремучую смесь, косо взглянув на табличку с надписью «Курить и приносить спиртные напитки строго воспрещается», достал свой «Дымок» и закурил.

Я старался переварить сказанное моим начальником. Ей-Богу, я прямо почувствовал, как что-то усложнилось в моей жизни. Как будто Меркулов взял и переложил на мои плечи тяжелый груз, и мне надо либо сбросить его и жить легко и понятно, либо нести эту ношу, пробираясь сквозь непроходимую чащу…

Отвернувшись к окну, сумерки за которым уже давно зачернили Ленинские горы, Меркулов молча курил, раздумывал.

— Слушай, Костя… — сказал я и осекся.

— Давай-давай, считай, что мы с тобой выпили на брудершафт!

— Мне все-таки не понятно, почему и кто его убил.

— Убил его Казаков. Он же Крамаренко. Убийца-рецидивист. Казакова кто-то пытался ликвидировать — пуля, которую вытащили из его башки, не из пистолета ПМ. — Меркулов бросил окурок в тарелку из-под бутербродов. — Но это уже из совсем другого кинофильма.

— И ты мне не скажешь, из какого?

— Нет.

— Там что-то ещё было? В грядках? На хрен Казакову сдалась доктрина?!

Меркулов ахнул по столу кулаком.

— Черт побери, Саша! Да, я ещё нашел ЧТО-ТО. И Казакову это ЧТО-ТО тоже на хрен не было нужно. Казаков — пешка в большой игре. Я… А я не знаю, что мне делать с этим ЧТО-ТО. Для меня работать, значит добиваться цели, побеждать, терпеть поражения, получать по носу — все, что угодно — только не заламывать в отчаянии руки. И я не имею права вмешивать тебя в эту игру, неужели не ясно?! Если за тобой начнется охота, я не дам за твою жизнь и трамвайного билета! Мы ищем убийц Ракитина, одного нашли, найдем второго. Точка.

Но я видел, что он сам себя уговаривает, что он не уверен, что именно так надо, а не иначе. И сказал:

— В общем, его убило гэбье. Ежику понятно. Они это ЧТО-ТО искали у Ракитиных дома, потом в гостинице «Центральная». И теперь они идут по нашим следам. И никакого значения не имеет, знаю я или нет об этих бумагах. Но если ты все же не хочешь мне говорить… — я замолчал, потому что увидел, что мой начальник ну прямо умирал со смеху.

— Как, как ты сказал — «гэбье»? Где ты это услышал?

— Сам только что придумал. И ничего смешного не вижу.

Меркулов перестал хохотать, достал носовой платок и долго и шумно сморкался.

— Да, Саша. Это чудовищно, потому что это не оставляет сомнений.

Дворец спорта взревел — «Крылья Советов» сравняли счет.

11

Юрий Владимирович Андропов просматривал свой доклад на ноябрьском пленуме ЦК: «Кончина Леонида Ильича Брежнева вызвала за рубежом немало предположений насчет будущего курса КПСС и Советского государства в международных делах…» Вошел Егор Лигачев, неосязаемый, как тень, начальник Секретариата ЦК, осторожно положил на зеленое сукно письменного стола докладную записку Савинкина, заведующего отделом административных органов.

Андропов отложил доклад в сторону, углубился в творчество Савинкина.

«По экстренному сообщению моего инструктора Емельянова С. А., курирующего Прокуратуру СССР, загородный дом товарища Георгадзе М. П. превращен в неофициальный банк, куда за определенный процент — 6–8 от суммы привезенного капитала, дельцы с Закавказья свозят свои миллионы, нажитые нечестным путем, для надежного хранения…

Юрий Владимирович! Напоминаю также об имеющихся у нас сигналах — на протяжении многих лет совместной работы с Леонидом Ильичом Брежневым, который абсолютно не контролировал Михаила Порфирьевича, последний за крупные взятки оформлял помилование и освобождал от законной ответственности различных дельцов Грузии, Армении, Азербайджана. Полагаю целесообразным согласиться с мнением тов. Емельянова о производстве обыска у Георгадзе. Н. Савинкин».

Андропов вызвал инструктора Емельянова. Тот вбежал в кабинет генсека через три минуты и встал по стойке «смирно».

— Это ваше мнение — произвести обыск у секретаря Президиума Верховного совета? — сухо спросил Андропов. Эта сухость была вызвана волнением, которое Андропов всегда старательно сдерживал.

— Свое мнение, Юрий Владимирович, я основываю на мнении следователя Меркулова, который ведет это дело. А Меркулову я доверяю — много лет работали вместе. Да и материалы я изучил, только вчера группа дельцов отвезла в дом Георгадзе большие ценности. Хотя…

Андропов перебил:

— Какое дело ведет этот следователь?

— Об убийстве ответственного сотрудника «Внешторга» Ракитина и его знакомой. Но Георгадзе к убийству, разумеется, отношения не имеет. Он проходит косвенно — это эпизод в деле об убийстве.

— Продолжайте, — кивнул Андропов.

— Я хотел сказать, — продолжал свою мысль Емельянов, — что делать обыск у секретаря Президиума Верховного совета СССР, конечно, опасно!

— Опасно? — переспросил Андропов и глаза его за стеклами очков сверкнули негодованием. — Что значит опасно? А держать на таком ответственном посту взяточника и жулика, по-вашему, не опасно? Секретарь Президиума Верховного совета — взяточник и жулик. Вот что опасно! Архиопасно! Давайте, товарищ Емельянов, не будем страусами. Это на пленумах и сессиях мы боимся сказать правду — не дай Бог народ или там Рейган нас не так поймут! В Центральном Комитете мы можем раскрыть рот и назвать вещи своими именами! Требую, чтобы были приняты самые неотложные меры, завтра начинается седьмая сессия Верховного совета, и я не могу допустить, чтобы на пост моего первого помощника по советской власти был снова избран проходимец!