Первые шаги - Татьяна Назарова

Его поддержал нестройный гул голосов.

— Хлеб и тот дороже стал!

— Штрафами совсем доконали! Половина заработка у них в кармане остается!

— Англичански палки жизни не дают, гырчат, как звери!

— А Кривой, собака, перед ними выслуживается — выпучит глаза и орет!

— Киргизцев плетьми стегают, говорят: «Они слов не понимают». А сами на их языке ничего не объяснят, — жаловались наперебой шахтеры, изливая новым людям свои обиды.

— Пусть меня ударит — без головы останется! — крикнул с яростью Исхак.

Шахтеры обернулись к нему и оглядели с уважением. Такой за себя постоит…

— Неужто из мастеров ни одного человека не найдется? — спросил Иван, воспользовавшись паузой.

— Есть и такие, да мало. Штейгер Петр Михайлович, смотритель нашего рудника — к нему вы и наниматься пойдете — человек хороший, — снова заговорил Андрей.

Остальные одобрительно закивали головами.

— Он уж зря не обидит. Зато начальники на него волками смотрят. Да он с ними только на работе и встречается, самостоятельный человек, одним словом…

Потолковав еще с полчаса о своих невеселых делах, шахтеры стали расходиться по местам.

— Вот эти две верхние койки занимайте, они у нас свободны. Тут и жить будете, — предложил Андрей приезжим.

Никто не возразил.

Утром Топорков с Исхаком пошли к штейгеру. Иван, разговаривая со штейгером, присматривался к нему. Невысокий, но крепкий, с добрыми, но сумрачными глазами, смотревшими из-под густых, очень светлых ресниц, штейгер сразу же показался ему простым, свойским и покладистым.

Он пригласил их сесть, разговаривал приветливо. Узнав фамилию Ивана, Петр Михайлович пошутил:

— Твоя фамилия Топорков, моя — Топорнин, почти родственники мы с тобой.

— А может быть, и совсем родные? Хоть ты и начальник, а к нам, говорят, ближе, чем к начальству, — усмехнувшись, ответил Иван.

Исхак одобрительно причмокнул и, спохватясь, испуганно прикрыл губы ладонью.

Топорнин быстро взглянул на них и задумался.

В комнату вошел, чуть прихрамывая, пожилой мужчина с выпученными глазами и широким, лопаточкой, носом, покрытым синевато-красными жилками. В руках он держал плетку. Штейгер недовольно взглянул на плеть и строго-официальным тоном сказал:

— Господин мастер! Вот двое наших новых шахтеров. Поставите их на работу во вторую шахту.

Мастер, бросив косой взгляд на Исхака, возразил:

— Петр Михайлович! Во вторую я поставлю этого, — он ткнул пальцем в сторону Ивана. — Там один нужен. А того, — кивнул на Исхака, — в третью, к киргизцам. Ему же лучше: вместе будут работать и жить…

— Жить мы будем с Исхаком в первом бараке, мы уже там ночевали, — перебил его Топорков.

Мастер побагровел. Сильнее, чем вмешательство в разговор, взбесило его сообщение Топоркова. Киргизец ночевал в русском бараке, а он и не знал!.. Забыв о присутствии штейгера, он заорал на Ивана:

— Как смеешь перебивать мастера?! Будешь еще тут рассуждать…

— А в рассуждениях всяк волен. На то и голова на плечи поставлена, — с вызовом ответил Иван.

Мастер раскрыл рот, но Топорнин резко сказал:

— Вот что, Кривой: кричать незачем, раз ребята нашли себе место, пусть живут вместе. Свыклись давно.

Не смея кричать на смотрителя и чувствуя, что не сдержится, Кривой круто повернулся и быстро вышел из комнаты. Шахтеры переглянулись. Лукавый взгляд Исхака говорил: «Что, брат, не успели поступить, а с мастером поссорились?» Иван в ответ усмехнулся.

— Ну, устраивайтесь, отдыхайте с дороги, а завтра выходите на работу. Товарищи покажут шахты, — предложил им штейгер.

А Кривой вечером строчил очередной донос на Топорнина, разрешившего киргизцу жить в русском бараке. В этом он видел чуть ли не подрыв всех устоев.

Наутро, придя в забой, где уже работал Топорков, и посмотрев на работу нового шахтера, он бросил с насмешкой:

— Хороший шахтер, а с вонючим киргизцем возишься!

— А иди-ка ты подальше от меня! А то здесь тесно, как бы случаем кирка на тебя не сорвалась, — ответил Иван и так посмотрел на мастера, что тот попятился и злобно выругался.

— Смотри, мастер! Чтобы у меня штрафов не было! — бросил вдогонку ему Иван, поднимая кирку вверх. — А то я знал одного любителя штрафов — он так не хромал, как ты, а сразу на карачках ползать стал. В шахтах, сам знаешь, камни часто на голову летят.

Кривой не выдержал и, пятясь, быстро ушел из забоя. У него от бешенства руки дрожат, но с этим отчаюгой, как окрестил он Топоркова, решил впредь не связываться. Такой может подстеречь где-нибудь вечерком и проломить голову.

Донельзя озлобленный, Кривой спустился в третью шахту и разыскал забой Исхака.

— Ты, косая морда, сегодня же марш из русского барака! — заорал он, поднимая плеть.

Молоденький казах, работавший рядом с Кокобаевым, испуганно сжался.

— Твоя — Кривой, моя — Кокобаев, — повертываясь к мастеру, с сдержанной яростью ответил Исхак. — Плеть убери, ударишь — ответ получишь. Я умею сам бить, а они помогут, — кивнул он на соседей.

Яростный взгляд казаха испугал Кривого не меньше кирки Ивана. «Вон какой дубина, задушит — не пикнешь», — боязливо подумал, торопливо уходя. К Топоркову и Кокобаеву он больше не подходил.

А между шахтеров шли нескончаемые разговоры про храбрость новичков. В казахских землянках певец в песне называл Исхака батыром.

Андрей Лескин вечером озорно кричал в бараке:

— Здорово вы его отделали! Вот это по-нашему! А то не дают сдачи, вот он и расходится…

Красавец шахтер проникся уважением к Топоркову и Кокобаеву. Вся молодежь барака тоже потянулась к ним.

— Подождите конца месяца, он им покажет, почем фунт гребешков, — говорили кто поосторожнее.

Но месяц кончился, и как раз у Топоркова и Кокобаева ничего не вычли по штрафам. У шахтеров стали появляться мысли о том, что от мастеров можно защищаться. Когда об этом заговаривали при Топоркове, он к слову рассказывал про забастовки рабочих, вспоминая забастовку в Караганде.

— Сообща рабочим легче защищаться, — внушал он. — Тогда всего два дня побастовали и то немалого добились. А кабы дальше держались крепко, разве то бы было?

Друзья его уже знали, что они с Исхаком в 1901 году в Караганде работали.

А друзей у них с Исхаком с каждым днем становилось больше. Когда заканчивался рабочий день, Исхака земляки тянули в свои землянки.

— Пойдем, батыр, песню споешь, новости скажешь, — просили молодые жигиты, и Исхак, поужинав, немедленно уходил к ним.

Он рассказывал о рабочих депо, среди которых есть и казахи.

— Русские, казахи — все вместе, мастеров с плетьми нет, казахов не ругают, — говорил он.

Слушатели удивлялись — они никогда в русские бараки не ходят.

— Мы с Ваней друзья, вместе бараке живем, — указывал им Исхак. — Никто из шахтеров меня не гонит…

— Ты балуан[4]! — произносил кто-нибудь неуверенно, другие, подтверждая, кивали головами.

Исхак смеялся и брал домбру — песне больше верят!

Топорковым чаще других завладевал Андрей Лескин. Он жадно выспрашивал обо всем, любил рассуждать о политике.

— Вот ты, Ваня, говоришь, что рабочие в России забастовки устраивают, заставляют хозяев уступать. Так ведь они все русские, а у нас киргизцев наполовину, разве с ними сговоришься? — однажды сказал он.

— Нам перво-наперво сдружить всех шахтеров надо, Андрюша! Киргизцы такие же люди, что и мы, — ответил ему Иван. — Начальство нарочно ссорит одну нацию с другой, тем и держится. Если все бедняки, какой бы нации они ни были, заодно возьмутся, так начальникам на нашей шее не усидеть.

Андрей задумался и долго молчал. Потом сказал весело:

— А ведь правда твоя, друг! Ой, и запляшет Фелль, коль мы все откажемся в шахты лезть!..

С помощью Андрея Топорков и начал борьбу за объединение русских шахтеров с казахами.

В одну из суббот Исхак после короткого разговора с Топорковым ушел к землякам, а Топорков позвал Андрея погулять по поселку. О чем друзья говорили во время прогулки, никто из шахтеров не знал, но всем бросилось в глаза, что Андрей весь вечер больше обычного дурачился и часто кидал на Топоркова задорные взгляды.

Утром, как только кончился шахтерский скромный завтрак, Андрей взял у своего соседа гармонь. Играл он хорошо, о том все знали, и к нарам, на которых сидел молодой шахтер, сразу потянулся народ с обоих концов барака.

— Давай, друг, споем, чтоб дома не журились! — крикнул издали Иван и затянул высоким тенорком:

Бывали дни веселые, гулял я молодец…

К нему присоединились десятки голосов, одна песня сменяла другую. Гармонист с залихватским видом подыгрывал поющим.

— Эх, поплясать хочется, да тесно тут. Айда, братва, на улицу! — весело предложил Иван.