Близится утро - Сергей Лукьяненко

Нам он бокалы наполнил до краев, себе – едва наполовину.

– Мне не доводилось еще видеть лиц столь высокого сана в столь... сложном состоянии, – сказал Антуан, садясь. Вроде бы мягко сказал, но с укоризной – и Жерар ее почувствовал.

– Да, не пристало... – произнес он, глядя на бокал. – Не пристало, и все-таки... Как ваши поиски? Антуан пожал плечами.

– Ищем, – вставил я.

– Как этот юноша, Петер? – продолжил Жерар.

– Мне кажется, что он и впрямь исцелен, – сказал Антуан. – Да, он слаб, как любой человек после тяжкой болезни, но это слабость жизни, а не бессилие смерти.

Жерар кивнул и осушил свой бокал. Посмотрел на Антуана тяжелым взглядом.

Глаза у него были красные, усталые.

– Каждый раз, когда мне удается исцелить человека... – Он замолчал. И продолжил, будто проглотив часть фразы:

– Почему именно его?

Я понял. И Антуан понял... вздохнул и взял свой бокал.

– На все – Его воля, – сказал Жерар. – Но почему я должен делать выбор, кого спасти от смерти, а кому дать лишь слова утешения? Иногда мне кажется, что эта ноша... она слишком тяжела для меня.

– Мы все несем это бремя, – сказал Антуан.

– Все ли? – Жерар приподнял брови.

– Когда я был на войне, – тихо сказал Антуан, – мне тоже приходилось делать выбор. Страшный выбор: кому жить, а кому – умирать.

Жерар покачал головой:

– Одно дело – нести смерть, другое – жизнь. Каждый раз, когда мне удается исцелить страждущего, я... – он развел руками, – словно разбиваюсь на части.

Пройдет неделя или две, прежде чем я смогу помочь кому-то еще. За это время ко мне подойдут такие же несчастные люди, молящие об исцелении! А я ничего не смогу им дать...

Антуан протянул руку, коснулся ладони Жерара. Странная это была картина дряхлый старик, утешающий сильного, здорового, по всей Державе прославленного епископа. Как-то незаметно Антуан перешел на «ты», будто это он был призван дарить людям утешение и покой.

– А что можем дать мы, Жерар? Ведь в каждом живущем есть волшебное и удивительное, которое он может подарить миру. Великое счастье – найти это чудо, узнать, чем владеешь. Многие смотрят в свою душу до самой смерти, но не в силах разглядеть дарованное им. Многие поленились смотреть. Еще больше тех, кто испугался даже обратить взгляд внутрь. Но на что жалуешься ты, Жерар? На то, что не можешь исцелить всех больных и накормить всех голодных? Так разве это в человеческих силах? Плотник может возвести дом, может построить деревню, но самому искусному плотнику не построить в одиночку целый город. Моряк переплывет океан, увидит дальние земли и сойдет на холодные берега, где никогда еще не ступала нога человека. Но самому прославленному капитану не побывать на каждом острове и не пересечь все моря. Бесталанный и ленивый сетует, что жизнь его прошла мимо... в молодости жалуется на трудное детство, в зрелости – на тяжелую юность, в старости – на унылую зрелость. Его вина – в нем самом, но он достоин жалости. А на что жалуешься ты, Жерар? Хватило бы тебе ста жизней? Тысячи?

Миллиона?

Жерар молчал.

– Ты говоришь, твоя ноша тяжела, – устало сказал Антуан. – Но оглянись назад – и увидишь тех, кто несет ее вместе с тобой.

Епископ поднял голову:

– Еще больше тех, кого я не увижу. Спасибо за мудрые слова, Антуан... – Он криво улыбнулся. – Я и сам могу их повторить... тысячи раз... но... Господь создал нас по своему образу и подобию. Оттого и хочется быть всемогущим и всеведущим. Вот только плоть слаба...

– Предатель мечтает предать весь мир, душегуб – убить всех людей, скупец собрать все железо в своих сундуках, – сказал Антуан. – Жерар, будь человеческие силы беспредельны, а жизнь – бесконечна, что стало бы с миром? Да, всем нам положен предел. Но стоит ли лечить плоть, когда болен дух?

Жерар развел руками.

– Тебя терзает не то, что ты спасаешь одного человека, а отказываешь дюжине, – мягко сказал Антуан. – Беда в том, что ты пытаешься выбрать из дюжины одного достойного. А вот эта ноша – она и впрямь не по человеческим плечам.

– Вот теперь ты прав, – тихо сказал Жерар. – Но выбор все равно встает, а я – всего лишь человек, и не могу не выбирать.

Он горько рассмеялся:

– Я делаю выбор и проклинаю себя за это. Ночами молю Бога послать мне силы исцелять всех... либо забрать этот дар... либо дать покой. Но, видно, есть дары, которые не возвращаются и не совместны с покоем... Знаешь, Антуан, почему я желаю найти Маркуса? Не потому, что боюсь в нем Искусителя. Не потому, что хочу стать рядом с мессией. Мне нужен ответ, а Искупитель снисходил до ответов...

– Если бы я знал, зачем его ищу, – неожиданно сказал Антуан. – Мой друг счел, что я умею разбираться в человеческих душах, пойму, зло или добро несет в себе Маркус. Но причина не в этом... наверное... наверное, я просто хочу его увидеть. Это последнее приключение моей жизни. Единственное настоящее приключение.

Неожиданно и Жерар, и Антуан посмотрели на меня.

– Если Маркус Искуситель... – сказал я и замолчал. Жерар пожал плечами, Антуан покачал головой. – Да нет, не в этом дело, – признался я. – Не только в этом.

– А в чем, Ильмар? – спросил Антуан. – В любом стремлении есть и высокие, и житейские обстоятельства. Я помню летуна, проявившего себя в бою немыслимым асом, но позже оказалось, что у него всего-то болел живот и требовалось быстрее посадить планер.

– Мне кажется, эта ноша слишком тяжела для Маркуса, – сказал я. – Мне... мне просто его жалко.

– Никто из нас не в силах ему помочь. – Против ожиданий, Жерар не возмутился таким заявлением. Скорее, оно его насмешило. – Или ты считаешь себя вправе давать советы Пасынку Божьему?

– Нет, – пробормотал я.

– Малые дети, впервые услышав, что Господь создал наш мир за шесть дней, порой восклицают: «Бедный Боженька, как же он устал от такой работы!» продолжал Жерар. – Но детям дозволено в своей невинной простоте умиляться и жалеть Бога...

– Было бы очень неплохо получить от Господа хотя бы такую наивную детскую жалость... – буркнул Антуан. К счастью, Жерар, увлеченный разговором со мной, его не расслышал.

– Или же ты считаешь, что Искупитель нуждается... – Вино добавило епископу ироничности, и он явно собрался высмеивать меня далее. Но, к счастью, не успел – в дверь постучали.

Жерар сразу посерьезнел. Кивнул мне – и я пошел к дверям, радуясь, что избег насмешек. Это был Луи. Но не один.

За ним, широко улыбаясь, стоял незнакомый мужчина в руссийском церемониальном халате, наброшенном поверх пиджака, и праздничной, шитой бисером тюбетейке. Незнакомец был плотным, широколицым и скуластым, типичный руссиец из породистых аристократов, свой род возводящих к хану Чингизу и нойону Владимиру.