Корниловъ. Книга вторая: Диктатор (СИ) - Борчанинов Геннадий

Николаевский, в будущем — Московский, вокзал был одним из тех зданий, напоминавшим генералу о юности. В Петрограде хватало зданий, которые сохранили свой облик на сотни лет, но почему-то именно этот вокзал особенно сильно заставлял вспоминать о «Сапсанах», курсирующих между Москвой и Питером.

Автомобиль остановился почти у самого входа, солдатик из охраны подбежал, чтобы сообщить шофёру о том, что тут стоять нельзя, но, завидев генеральские погоны одного из пассажиров, только приложил руку к фуражке и отошёл, не говоря ни слова.

— Хан, голубчик, сходите, узнайте, что там, — попросил Корнилов.

Корнет кивнул и отправился внутрь вокзала, генерал взглянул на часы. Расписания здешние поезда придерживались очень приблизительно, плюс-минус лапоть от расчётного времени. Даже при том, что порядка на железных дорогах стало гораздо больше, чем прежде. Генерал мог позволить себе подождать, но дел насегодня ещё хватало.

Наконец, на крыльцо вокзала начал выходить народ с чемоданами и саквояжами, тут же расходящийся в разные стороны, к извозчикам и такси. Многие косились на генеральский автомобиль, припаркованный у самого выхода, некоторые даже заглядывали в окна.

Через какое-то время на крыльце показался и корнет Хаджиев, в сопровождении довольно невзрачного казачьего офицера. Хан указал рукой в сторону автомобиля и даже открыл барону Унгерну дверь.

Тот заглянул внутрь, прежде, чем сесть. Увидев генерала Корнилова, он несколько опешил.

— Здравствуйте, Роман Фёдорович, — произнёс Корнилов. — Садитесь.

— Здравия желаю, Ваше Высокопревосходительство, — осторожно произнёс Унгерн.

— Садитесь, — поморщился генерал.

Тот послушно устроился на сиденье, Хан забрался следом, хлопнув дверью. Автомобиль тронулся, рыча двигателем.

— Как дела в Иркутске? — спросил Корнилов.

Унгерн покосился на генерала, который спокойно сидел, поглядывая в окно на серую петроградскую действительность.

— В Иркутске теперь хорошо, спокойно… — пробормотал барон. — Комитетских арестовали, обратно по тюрьмам отправили.

— Даже без стрельбы обошлось? — хмыкнул Корнилов.

Ему докладывали о том, что произошло в Иркутске, но расспросить очевидца всегда интереснее.

— Ну как, постреляли немного, — пожал плечами Унгерн. — Вы меня для этого вызвали? Об Иркутске расспросить?

Корнилов усмехнулся.

— Не вызвал, а пригласил, — сказал он. — У меня для вас есть работа.

Барон Унгерн неприязненно покосился на генерала.

— Что бы это ни было, я отказываюсь, — сказал он. — Прошу меня извинить.

Корнилов удивлённо приподнял бровь. Такого жёсткого отпора он не ожидал, скорее наоборот, рассчитывал, что барон Унгерн охотно возьмётся за предложенную возможность.

— Могу я узнать, почему? — спросил Корнилов.

— Я — монархист, и работа на революционеров противоречит моим принципам, — заявил Унгерн.

— А я, стало быть, революционер? — фыркнул генерал.

— Так точно. Вы сами об этом трубите на каждом углу, во всех газетах, — сказал Унгерн. — И семейство Государя арестовали именно вы, Ваше Высокопревосходительство.

Корнилов поморщился. Ему это ещё долго будут припоминать. Не все понимали, что так было безопаснее для самого царя и его семьи. Или не хотели понимать.

— Если бы монархия могла спасти Россию, я бы самым первым вступил в ряды монархистов, Роман Фёдорович, — вздохнул генерал. — Но Россию сможет спасти только сильная власть. Ни Николай, ни Михаил сильной властью быть не могут.

— Я не хочу спорить с вами о политике, Ваше Высокопревосходительство, — произнёс барон. — Если это всё, то позвольте мне вернуться на вокзал. Я поеду обратно в Сибирь.

— Чем вы будете там заниматься? Строить несбыточные планы о возвращении царя? Организовывать контрреволюционные группы? Захватите Монголию? — спросил Корнилов. — Я же предлагаю вам реальную возможность послужить Родине. Бороться с революционерами, которых вы так ненавидите.

— С какими? Которые сидят в правительстве? Которые заставили Государя отречься? — хмыкнул Унгерн.

— Возможно, и с ними тоже, — произнёс Корнилов. — Но в первую очередь с теми, кто бросает бомбы в мирных горожан.

— Ох, точно… Примите мои соболезнования, Ваше Высокопревосходительство, — произнёс барон.

Генерал кивнул.

— Но в опричники я всё равно не пойду, — отрезал Унгерн.

— Я вам и не предлагал, — пожал плечами Корнилов. — КГБ занимается своей работой, для вас найдётся другое занятие. Я мечтаю построить сильную Россию, империю, которая раскинется от Тихого океана до Атлантического. Неважно, кто будет стоять во главе этой империи, монарх, президент или вождь, главное, чтобы враги империи дрожали в страхе, а народ гордился своей страной.

Барон Унгерн вдруг посмотрел на генерала совсем иначе. Он всю свою жизнь был сторонником сильной власти, и такая концепция сильной империи отлично вписывалась в его взгляды. Хан, сидевший рядом с ним, тоже расплылся в довольной ухмылке, корнет Хаджиев тоже поддерживал эту идею, мечтая о том, чтобы его родная Туркмения стала центром этой империи.

— И что вы хотите лично от меня, Ваше Высокопревосходительство? — спросил Унгерн.

Автомобиль остановился у тройного моста на въезде в Михайловский замок, часовой бросился открывать узкие ворота. Генерал Корнилов задумчиво смотрел на барельефы на фасаде, изображающие доспехи и оружие поверх римской фасции.

— Лично от вас? Чтобы вы делали то, что у вас получается лучше всего, — сказал Корнилов, когда автомобиль поехал снова, заезжая внутрь замка. — Наводили ужас на врагов, одним только своим именем заставляя их трястись от страха.

— Вы мне льстите, Ваше Высокопревосходительство, — нахмурился Унгерн.

— Может быть, — пожал плечами генерал.

Свою репутацию воплощения бога войны барон ещё не заработал, но георгиевский крест на груди ясно свидетельствовал о его храбрости. И в том, что барон Унгерн на месте командира летучих отрядов не будет знать жалости к врагам, генерал нисколько не сомневался.

— Я хочу, чтобы вы возглавили вооружённые отряды, которые будут бороться с преступниками и оппозицией, — завуалированно сообщил Верховный. — Тайно, без официальной связи с государством и партиями.

— Что? Это как? — хмыкнул барон.

— Полиция, охранка и даже КГБ не обладают нужными полномочиями, — сказал генерал. — У вас же будет абсолютная власть карать и миловать. Тех, кто своими словами или действиями мешает нам построить сильную империю.

— И почему именно я? — спросил Унгерн.

— Потому что я уверен, что вы желаете для России чего-то более великого, чем пляски под английскую или французскую дудку, — сказал Корнилов.

— Хорошо, — протянул барон. — Я подумаю над вашим предложением.

— А некогда думать, Роман Фёдорович, — сказал генерал. — Надо действовать.

В лагерях

Тяжёлое металлическое острие вгрызлось в каменистый грунт лишь на несколько сантиметров, взрыхляя почву, и заключённый № 14966 подумал, что с гораздо большим удовольствием обрушил бы это кайло на голову охранника. Но упомянутый охранник, хоть и не имел одной ноги почти до середины бедра, ходил с протезом и костылём, а на один глаз и вовсе был слеп, никого к себе на расстояние удара не подпускал. Любая попытка неповиновения считалась попыткой к бегству и могла тут же караться расстрелом на месте. Кладбище в ближайшем березняке пополнялось почти ежедневно.

Впрочем, места здесь были глухие. Кругом только лес, болота и камни, бежать особо некуда, и даже если кому-то удавалось бежать из трудового лагеря, то к цивилизации выбраться у них уже не получалось. До Петрограда, если смотреть по карте, не так уж далеко, а если пробираться через буреломы и топи — выходило прилично.

Голодом не морили, но пайка хватало едва-едва, чтобы волочить ноги до стройки и махать кайлом. И это ему ещё повезло, что он не бегает с тележкой, там недостаточно расторопным бедолагам охрана порой стреляла под ноги для ускорения.