Застава в огне - Владимир Брагин

Аюб-хан издал некое подобие смеха, однако, заметив брезгливый взгляд афганца, сразу осекся.

— Эмир все рассчитал. Каждое движение Аскеров сделает так, как нам надо. Знаешь почему? — Фархад понизил голос. — Потому что эмир привлек нашего человека. Среди пограничников есть наш человек. Он нам и подставит Мансура.

В это время раздался стук в дверь и в гостиную заглянул один из телохранителей хозяина.

— Прошу прощения, Аюб-хан. Возле дома давно ходит человек. Он нам не нравится.

— А чем именно?

— Несколько раз прошел туда-сюда, смотрит на окна.

— Ну так сами разберитесь, — сказал Фархад, стряхивая с бороды крошки. — Большие уже. За что вам деньги платят?

Аюб-хан кивком подтвердил правильность слов гостя — мол, делайте. Телохранитель вышел и, прихватив напарника, направился на улицу. Когда они вышли, Хуршет, именно он показался им подозрительным, наклонившись, разглядывал следы протекторов. Услышав звук открываемой металлической двери в воротах, он повернулся, чтобы уйти, однако был остановлен зовом телохранителя:

— Учитель, остановись на минутку.

— Вы меня? — обернулся Хуршет.

— Тебя, тебя. Кроме тебя, здесь учителей нет.

Один телохранитель вплотную приблизился к нему. Его напарник контролировал взглядом улицу, чтобы не помешали посторонние.

— Кажется, ты потерял свою школу.

— Почему? Я просто шел…

— Да нет же, потерял. Ты уже все глаза проглядел, разыскивая ее в доме Аюб-хана. Заходи, заходи. Тебе же интересно.

— Мы тебе все покажем, — прогудел второй телохранитель с такой угрозой, что у Хуршета подогнулись ноги.

— Извините, спасибо, я спешу, — пролепетал он.

— Иди сюда, кому я сказал! — решительно направился к нему охранник, но остановился, услышав, что кто-то обратился к Хуршету:

— Здорово, учитель!

Это был сержант Самоделко. Они были едва знакомы, Хуршет знал пограничника только в лицо. Тем не менее сейчас он обрадовался ему, как закадычному другу. При нем-то телохранители Аюб-хана не очень разгуляются. Он протянул руку подтянутому, в парадной форме сержанту:

— Привет! В отпуск, что ли, собрался?

— Хуже — из отпуска. Транспорт жду на заставу. — Он с легкой насмешкой поклонился телохранителям: — Салам, правоверные!

Оба здоровяка синхронно поклонились ему, и Самоделко начал по-дружески болтать с Хуршетом, не обращая внимания на следящих за ними аюбовских телохранителей.

— Я сейчас к Лейле в магазин заглянул, а там, оказывается, ремонт идет.

— Теперь это не шариповский магазин. Назар продал его.

— Уй, блин! С чего это он? Без Лейлы скучно будет, — огорчился сержант и, заметив, что телохранители вернулись к воротам, тихо сказал: — Расслабься, свинтили мамонты в берлогу. Пойдем и мы отсюда. Тебя как зовут-то?

Они отошли от дома Аюб-хана.

— Получается, ты меня не знаешь, — сказал Хуршет. — Ты же назвал меня учителем.

— Это аюбовский мордоворот назвал, а я слышал.

Рассмеявшись, Хуршет благодарно протянул руку:

— Большое спасибо, сержант. Выручил ты меня из беды. Будем знакомы.

— Будем. — Они пожали друг другу руки. — Виктор Самоделко. А за помощь вон ему спасибо скажи. Он забеспокоился.

Сержант кивнул на Амира, стоявшего у дверей магазина, недавно принадлежавшего Назару. Тот с опаской поглядывал на окна дома Аюб-хана. Когда сержант и учитель подошли к нему, Амир увлек их в магазин, явно опасаясь нежеланных свидетелей. Прикрыв дверь, он начал строго выговаривать Хуршету:

— Ты куда полез, учитель? Тебе что — жить надоело?! Затащат за ворота, и все — нет тебя, по частям вынесут. Ты Аллаха благодари. И сержанта.

— А правда, Хуршет, что ты искал там? Чего это мамонты на тебя наехали?

Учитель оторопело поглядел на него: как можно задавать подобный вопрос? Ясно же, что он искал. И тут вспомнил, что сержант только что вернулся из отпуска и не знает, какие события произошли тут за последние дни.

— Виктор, я же не сказал тебе самого главного: Лейлу похитили.

Катерина и Константин Клейменовы стояли на вертолетной площадке и чувствовали себя крайне неловко. Всем хорошо известно, что они муж и жена, а прощаются, как чужие. Изображать же супружескую привязанность они неспособны. Было неприятно оказаться в таком дурацком положении. Поэтому в глубине души капитан обрадовался, когда на площадке появился Адамов и, извинившись, подозвал его к себе.

Особист был хмур и озабочен. Он с утра разыскивал Аскерова и не мог его найти. Мансур под страшным секретом говорил, что, возможно, напал на след Лейлы и сегодня попытается ее освободить. Сказать это майору Клейменов не мог. Он сделал вид, что ничего не знает, и спросил того о причинах беспокойства.

— На заставе Мансура нет, он куда-то поехал, — ответил Борис Борисович. — А по дороге на Курган-Тюбе прямо с гор стрелял снайпер. Слава богу, никто не пострадал. Но милиционеры говорят, что утром Аскерова видели в том районе.

Клейменов вздохнул, опустив голову, словно не желая показывать, огорчен он или, наоборот, рад за Мансура.

— Как только он появится, не отпускай его от себя, капитан. Вместе дуйте на заставу, и пусть он не вылезает оттуда. Положение серьезное. Похоже, что охотятся именно на него. — Майор бросил быстрый взгляд на топтавшуюся в стороне Катерину. — Ладно, прощайтесь, не буду мешать.

Он повернулся, чтобы уйти, но Клейменов, собравшись с духом, остановил его:

— Товарищ майор, разрешите вопрос? Разве покушение не доказывает невиновность Аскерова?

— Нет, не доказывает. Никак не доказывает, — резко ответил Адамов. То ли он не хотел оправдания Мансура, то ли не терпел, когда несведущие люди лезли со своими предположениями.

Когда майор ушел, Клейменов вернулся к жене.

— Что там еще стряслось?

— С ним все нормально. У него, как у кота, семь жизней.

— Костя, я даже ничего не спросила, — растерянно произнесла Катерина.

— А и не надо! — с вызовом ответил муж. — По глазам вижу: «С ним все в порядке? Жив он или нет?..» Вот со мной не все в порядке. Я — не жив.

Клейменова буквально колотило от горечи, он с трудом сдерживался, чтобы не впасть в истерику. Рядом курили пилоты. Неподалеку остановились четверо военнослужащих с чемоданами и рюкзаками. Капитан машинально здоровался с ними, стараясь ничем не выдать свое состояние.

— Костя, прекрати, — певуче сказала Катерина. — Договорились же: спокойно прощаемся, отношений не выясняем.

— Не выясняем, хорошо, согласен. — Он взглянул ей в лицо. — Там Егору, в подарках, в моей старой кобуре, лежит письмо от меня. Так уж постарайся не потерять.

— Я могу знать, что ты написал сыну? Или это совершенно секретно?

— Не беспокойся — ничего плохого про тебя. Вообще ничего про тебя.

— Я скажу, чтобы он обязательно написал ответ.

— Это уж как сам. Надеюсь, скоро вся эта кутерьма утихнет, военная опасность закончится. Тогда получу перевод и приеду. Так и передай ему.

Пилот-балагур начал поторапливать пассажиров, с улыбкой покрикивая: «Веселей, веселей, господа! Производим посадочку, занимайте места согласно купленным билетам».

— Мне пора, — вздохнула Катерина.

— Подожди, Катя. Знаешь…

— Только не надо, Костя, не говори ничего. Подождем, подумаем, все само собой как-то сложится. Верю.

— Я не хочу «как-то», — с усилием выговорил Клейменов. — Это глупо звучит, но я… не хуже его. Может, не лучше, но и не хуже. Просто у меня жизнь не так сложилась.

Катерина нежно провела рукой по его щеке. Запоздалая попытка прикоснуться. То, чего он никак не хотел, — жалость захлестнула ее.

— Не надо, Катя, не надо, люди смотрят. Не сложилась жизнь. А тут он появился…

— Ты бы хоть раньше сказал о своих сомнениях. Хоть намекнул бы. Я ведь не могла догадаться. Не думала, что ты такой глупенький. — Катерина обняла мужа, и он, ни на кого не обращая внимания, припал к ней, обнял, прижал к себе и уткнулся лицом в ее волосы, чтобы окружающие не заметили слез. А она с надрывом шептала: — Глупыш мой, глупыш. Но и я глупая. Я давно видела — ты смеешься, шутишь, а глаза мертвые. Мне страшно было.

— Дождись меня. Просто дождись, и все.

Она уже и простила все, и сдалась, и во всем уступила. В объятиях друг друга им показалось, что все вернулось, что они опять навсегда вместе.

— Ты глупостей не натворишь, Костенька?

— Нет. Никому тебя не отдам.

— Поклянись, что не сделаешь глупостей. Ни себе, ни ему ничего не сделаешь…

Сказала и тут же поняла, что совершила ошибку. Клейменов отстранился от нее и посмотрел в беспокойное лицо. Ему не понравился такой настойчивый тон. Она знает, что говорит. Знает, за кого боится, за кого просит. Капитан похолодел от ненависти — к себе больше, чем к ней. Он уже возненавидел свое слюнтяйское признание, слезы.