Право на жизнь - Сергей Арно

– Не за что.

– То-то и оно, что не за что. За то, что на тебя эта дура заявление написала. Вот дуры-бабы, счастья своего не понимают. Нужно было расслабиться и получить удовольствие. Правда?! Ну так что? Отдавать твое дело этому живодеру?!

– Не нужно. Ну, может, что-нибудь сделать можно?

– Ну хрен с тобой, Илюха. Жалко, конечно, что ты не вспомнил. Ну обещай, что вспомнишь. Придешь из дома и расскажешь. Ну обещаешь?! Понравился ты мне, так что я сам за тебя сочинил. Раз ты в этом сочинительском деле слаб, я все за тебя сделал: у меня в школе поэтому всегда пятерки были.

Миша протянул Илье мелко исписанный листок бумаги.

– Тут не очень разборчиво…

– Да чего там разбирать. На, подписывай, и до свидания.

Он протянул ручку, Илья взял ее. Некоторое время он читал, старательно разбирая слова, спрашивая значение некоторых из них у Миши. Изумляясь все больше и больше. В признании говорилось о том, что он, Илья, напившись для смелости, подстерег жертву около подворотни с целью изнасиловать с извращением, напал на нее, зажимая рот, потащил за гараж… Ну и прочая чушь. В конце Илья чистосердечно раскаивался в содеянном и обещал больше никогда такого не делать.

– Слушай, Миша, ведь тут чушь какая-то написана. Ведь такого не было. Не поджидал я ее заранее. Я ж не помню ничего.

Он положил бумагу на стол.

– Да как не было? У меня ведь заявление этой дуры есть. Да пойми, это ж не изнасилование, это попытка. Ты что, дурень?! Разницы не понимаешь?! Попытка – это что? Тьфу! Это все равно что желание. А сколько я баб за день желаю?! Во, сколько! – он маханул ребром ладони по горлу. – Так что подписывай смело. Если б изнасилование совершилось, я понимаю. А тут попытка! Тьфу! Ну ладно, я тут кое-что вычеркну. Ну то, что уж слишком – замечтался, знаешь ли, будто ты с извращением хотел. Ну я понимаю, конечно, хотел, кто ж не хочет-то?! Но чтобы уж слишком не было. Вот, вычеркиваю, – он, действительно, чиркнул пару раз в листке. – Ну, а остальное туг вполне прилично.

Он скова протяну я листок Илье. Тот посмотрел в него бессмысленно.

– Нет, я не могу его подписывать, – сказал он негромко.

Еще долго Миша уговаривал Илью подписать его сочинение, уверяя его, что это единственный его шанс, но Илья тупо стоял на своем, не помышляя о выгодах, которые сулило чистосердечное признание. Разговор длился около двадцати минут. Порой Илья думал, что в словах Миши есть здравый смысл, и рука дергалась, чтобы поставить подпись, но он вовремя передумывал.

– Ладно, иди пока. Не понимаешь ты, Илюха, своей выгоды. Но ты мне нравишься. И я тебя понимаю. Ох, как понимаю!

Илья вернулся в пустую камеру в совершеннейшем расстройстве и сидел на койке, глядя перед собой. Голова уже не болела, но похмельная тоска угнетала душу. Он уже сожалел, что не подписал признания. Но как это все так неудачно сложилось? Как?! Неужели он мог воспылать к женщине такой страстью, что попытался изнасиловать ее? Какой позор! Какой стыд! Что теперь подумает о нем женщина, которую он по-настоящему любит? Нет! Лучше повеситься, чем терпеть такие муки. Этак совесть окончательно загрызет. Но что теперь делать? Подписывать или нет?!

Илья прекрасно понимал, что если подпишет признание – ему точно конец. Тем более что все существо его восставало – он не мог поверить, что способен на изнасилование. Он не знал, но чувствовал какой-то подвох в этом деле. Но в чем он? Если у них уже есть заявление потерпевшей, то его, конечно, достаточно для того, чтобы Илью осудить. Тогда для чего от него так активно требуют признания? То, что Миша заодно с Николаем Степановичем, Илья понял, прочитав «свое признание» в сочинении следователя. По тюрьмам Илье хоть и не приходилось скитаться, но фильмы-то он смотрел и понимал, что сейчас его раскручивают на признание.

Заскрипели петли.

– Насильник, к следователю.

«Ничего не буду подписывать, пусть хоть бьют», – твердо решил Илья, выходя из камеры.

– Ну что, гадина! Вспомнил?! – встретил его грозный Николай Степанович.

– Да нет, не могу я ничего вспомнить, – мгновенно слабея от излучаемой ненависти, проговорил Илья негромко.

– Еще и не помнишь ни черта. Скотина! Ну я тебе напомню. Подонок гнусный. – Его полное лицо вздрагивало от чрезмерной ненависти. Следователь достал из стола лист бумаги. – Я тебе напомню. Я за тебя, подонка, здесь все напишу. И только, сволочь, мне не подпиши, – сквозь зубы цедил он. – Я из тебя отбивную сделаю.

Он качал писать, читая вслух то, что записывал. После перечисления анкетных данных он продолжат:

– Я подстерег заранее уже не первую выбранную мной жертву с целью изнасилования. После этого я намеревался убить жертву с особой жестокостью и, расчленив на куски, бросить в канализационный люк. Для этого заранее я приготовил топор и два острых ножа. С детства меня привлекали сексуальные извращения и убийства…

Илья продолжал слушать дальше чертовщину, которую писал про него следователь, и ему иногда казалось, что он во сне, настолько невероятным было положение. Это была явная чушь, но он не прерывал Николая Степановича, опасаясь его гнева.

Далее в тех же ужасающих словах описывалось, как Илья совершал противоправное и античеловеческое действие. В конце следователь писал:

– …В своих злодеяниях я нисколько не раскаиваюсь. Буду продолжать насиловать и убивать, пока жив. Число, подпись. На, подписывай.

Николай Степанович бросил перед Ильей исписанный лист и ручку.

– Да вы что?! Не буду я подписывать, – сказал твердо Илья. – Тут все неправда.

Пусть хоть убивает, но такую бумагу он не подпишет никогда в жизни.

– Ах ты, тварь! Неправда?! – застучал он ногами в пол. – Так я неправду говорю!! Да я тебя!!.. – С крика он вдруг перешел на шепот сквозь зубы. – Да я тебя!.. Задушу, гада. Я людей не бью, но такого подонка, как ты, изувечу – изменю принципам, потому что ты не человек. Ты мразь! И если ты мне это признание не подпишешь, то я тебя, гада!.. – Он потряс кулаками в воздухе, голос его окреп. – Подписывай, гад!! Подонок!!

Он визжал, брызгал слюной и топал ногами. Илья был в предобморочном состоянии.

Сзади него скрипнула дверь, но он даже не обернулся.

– Николай Степанович…

– Что надо? Я работаю – не видите, – немного смягчив тон, бросил он кому-то.

Илья оглянулся, в дверях стоял Миша Плюхин. Господи, как он счастлив был увидеть его доброжелательное лицо.

– Нет уж, вы прервите работу, Николай Степанович. Этого подследственного я уже взял. Это мое дело.

– Как же, как же! – ехидно проговорил Николай Степанович. – У тебя такие дела до суда не доходят. Этот подонок мой! И точка!

Следователь бацнул кулаком по столу.