До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать - Тимур Литовченко

БЕССОННЫЙ ЭПИЛОГ. Шел шестой год коммунизма...

Аля все чаще закрывала глазки, все реже покрикивала. Наконец она покрутилась в коконе из ситцевых пеленок, устраиваясь поудобнее, повернула головку немного налево, задумчиво пожевала соску и затихла, чуть слышно посапывая. Светлана насторожилась: вдруг у девочки насморок!.. Показалось. Просто человек утомился, прожив еще один день, вот и сопит. А может это ДЕТСКИЙ ХРАП. В общем спит, и ладно. Светлана поцеловала дочурку. От нее исходил вкусный детский запах молока, чистоты и беззащитной невинности, которую надо день и ночь охранять от всевозможных врагов: комаров, простуды, микробов, сквозняков, холода, жары, вздутия животика и еще от многого, многого, многого... А как тут убережешь, если место чужое, незнакомое и так хочется спать... спа-ать... спа-а-ать... В дверь дома постучали, Светлана встрепенулась. В соседней комнате заскрипели половицы: баба Надя пошла встречать гостей. Интересно, кто это на ночь глядя пожаловал? Светлана прислушалась. Ага, соседка пришла, баба Вера. Что ей надо? Светлана не любила эту вздорную старуху. Соседка все время как-то странно косилась из-за забора на нее и на Алечку, угрюмо ворчала под нос. Светлана сейчас же с новой силой почувствовала усталость. Как хочется спать! Эта неделя в деревне была сплошной каторгой: ни горячей воды, ни обыкновенного водопровода, ни ванны, ни нормального туалета. Поликлиники и врачей нет, но это еще терпимо, только бы с Алечкой ничего не случилось. И люди, между прочим, так всю жизнь живут! Например, баба Надя. Но есть еще КОЕ-ЧТО ПОХУЖЕ, с чем также всю жизнь живут:

ОТ ГЕНЫ ТАКЖЕ НИЧЕГО, СОВСЕМ НИЧЕГОШЕНЬКИ...

По коже поползли противные мурашки, голова закружилась, в глазах зарябило. Светлана почувствовала, что сейчас свалится прямо на пол, заползет под кровать и уснет. Пусть хоть режут ее, хоть жарят. Если догадаются искать под кроватью, конечно... Нет, надо хотя бы сцедить молоко. Не хватало ей мастита в такой глуши! Светлана долго терла глаза и виски, прогоняя сон, затем взяла маленькую мисочку, расстегнула платье, пуговицы лифчика и принялась сосредоточенно мять между ладонями груди. Сначало молоко брызгало тоненькими упругими струйками, издавая при ударе об мисочку тонкий звук: дзззи, дзззи, дзззи. Потом выдавливалось каплями, наконец исчезло. Светлана вытерла соски фланелевой тряпочкой, привела одежду в порядок, перелила жидкость в чистую бутылочку (на всякий случай) и понесла в соседнюю комнату в холодильник, мысленно подшучивая над собой: "План по сдаче государству и Альке молока выполнен, ночной надой достиг рекордной величины и составил двадцать граммов". Кажется, Алька поела хуже, чем вчера. Паршивка маленькая... Приблизившись к холодильнику Светлана услышала из сеней испуганный голос бабы Нади: "Та ты шо такэ говорыш, Вера?! Хрэста на тоби нет, чы шо?" Соседка отвечала тихо, слов не разобрать, но в голосе ее чувствовались ненависть и злоба. Светлана упрямо мотнула головой, спрятала молоко, достала бутылочку со старым, чтобы помыть; и тут обе старухи заговорили громко, почти что закричали. БАБА НАДЯ: "Та схамэныся ты наконец! Хиба можна такэ на дытыну говорыть?!" БАБА ВЕРА: "А якого чорта ты цых РАДИАЦИЙ у сэло пустыла?! Я тоби нэ одна такэ скажу: выжэны их ик чортовий матэри, хай свой Кыев из Чорнобылем нараз заражають!" БАБА НАДЯ: "Вера, иды гэть од мэнэ! Цэ ж дытына Генына, цэ ж його жинка, вона щэ тэж дытына, двадцять два год дивци! А ты хиба нэ помниш сэбэ, як молодая була?!" БАБА ВЕРА: "Воны дви РАДИАЦИИ, а РАДИАЦИЯ заразная як чорт! Хай воны убыраються звидсиля, й усэ! Як ты хочэш, то мо здыхать из нымы разом!" БАБА НАДЯ: "Та цэ шоб ты издохла, халэпа! Шоб твий язык падлючый спухнув, о! Шоб тоби повылазыло! Забырайсь од мэнэ гэть, скажэнная!" На том СРАЖЕНИЕ и окончилось. Натыкаясь в темноте на ведра и бормоча проклятия соседка удалилась. Баба Надя вошла в комнату, шаркая по некрашенному полу подбитыми кожей валенками. Была она маленькая, худенькая и древняя, с лицом, морщинистая коричневая кожа которого напоминала кору дерева, и несмотря на майскую жару носила кроме валенок длинное байковое платье, теплый кожух и два шерстяных платка. Светлана стояла возле холодильника, держала в руке бутылочку со старым молоком и напряженно вытянувшись словно сомнамбула качалась взад-вперед, взад-вперед. Баба Надя подошла к ней, тронула за руку. Светлана не прореагировала. - Ты шо, дочка, гэ? Чого сэ ты? - Розумиетэ, баба Надя...- начала она, однако старушка тут же замахала руками и затараторила: - Та скики тоби можна говорыть, шоб ты нэ розговарювала зи мною по-украинському! Нэ вмию я по-украинському й нэ понимаю! Як нэ можэш по-польському, давай обычно, як у городе говорять. Светлана слабо усмехнулась, хотя ей впору было плакать: баба Надя (впрочем, как и все село) говорила на ужасающей смеси русского и украинского, который называла почему-то ПОЛЬСКИМ, а от литературно-школьного языка Светланы шарахалась, как черт от ладана. Вот как сейчас. - Понимаете, баба Надя,- повторила Светлана и замялась, подбирая аргументы, которые не обидели бы старуху, но и были бы достаточно убедительны.- Наверное, уедем мы с Алечкой отсюда. Плохо тут у вас... Аля не ест... Условий никаких, измучалась я... Баба Надя подошла поближе, вытянула шею так, что ее голова вылезла из платков, точно улитка из домика и спросила удивленно: - Та куды ж сэ ты поидэш? - К себе вернусь, в Киев. Баба Надя прищурила подслеповатые глаза, пожевала бескровными губами. - Та ты шо, дивка, из ума зийшла?! Там жэ нельзя, там жэ радиахтывнэ гэть усэ! Светлана почувствовала, как на ее правую щеку скатилась слеза. - Это мы с Алей ДВЕ РАДИАЦИИ. Баба Надя исполнила ТАНЕЦ НА МЕСТЕ, напоминающий танец дрессированной собачонки: махнула рукой, потопталась, закивала, обернулась, схватилась за поясницу и издала протяжный звук. Так она делала всегда в момент сильного волнения. Потом повторила свое протяжное: - А бо-о-о-о...- что означало: "А божэ ж ты мий!" - А бо-о-о-о... Ото ты наслухалася розговорив отиеи старои сукы?! Ото соби отакэ надумала?! Та плюнь ты на нэи, вона усю жысть такая дурная! Та якшо вона тоби нэ дай бо ишэ шось скажэ, то я возьму дрючок та й прыбью ии на мисци, трасци ии матэри! Та я ий ув пыку ии паганющу плюну та й глаза ии повыкарябую! Та шоб ий повылазыло, шоб вона нэ диждала, курва, якшо из-за нэи дытына отако мучаеться! - Нет, баба Надя, спасибо вам, но мы наверняка уедем,- тихо, однако решительно сказала Светлана (а слезы лились).- Зачем вам из-за нас неприятности. Старушка повторила ТАНЕЦ НА МЕСТЕ, а потом напустилась на нее: - А ты скажэнная! Заладыла соби: поидымо, поидымо... Сыды тут, трасци твоий матэри! Тут плохо, а там ищэ худшэ! Чого ты розрэвилася, дурна? Ты ж дытыну титькамы кормыш, хиба хочэш, шоб молоко в тэбэ изгорило?! Сыды, говорю, тут и нэ рыпайсь! Ты Генына жинка, Алечка його дытына, и я вас нэ одпущу, пока радиация нэ ущухнэ! Настроение от старушкиных внушений не улучшилось, но напряжение исчезло. Светлана вновь почувствовала безмерную усталость. Снова ехать куда-то, хоть бы и домой... Поспать бы! А решиться на переезд никогда не поздно. Только не сейчас. Не сейчас... - Спасибо вам, баба Надя. Старуха заморгала, втянула голову в платки, поправила выбившуюся прядку волос, осклабилась, продемонстрировав редкие гнилые зубы. - Отож бо й ба... Спасыбо! И нэ думай мэни уихать! Иды соби до дытыны. Як хочэш, борща попоиж, мьясо там ищэ осталося. А я пиду ляжу, бо пизно вжэ. Полуношничае ця клята Вера, шоб ий повылазыло, шоб вона добра нэ бачыла усю свою оставшуюся жысть! Спаты вжэ трэ. Спать... Счастливая баба Надя! Светлана прошла в соседнюю комнату. Аля спала, сладко улыбаясь. Сопеть перестала. Светлана попробовала пеленки: сухо. Села на край кровати, принялась рассматривать милое личико, так похожее на Генкино. Сразу видно: папина доця... Господи, да за что ж это все?! В конце апреля было так тепло, хорошо. Они гуляли вдвоем по Русановке, Гена гордо катил красную коляску с ИХ Алькой. В субботу собирались рвануть в Гидропарк, ненадолго, конечно, но хотя бы "для обновления сезона", чтобы пройтись по мостику, где когда-то встречались. С утра пораньше позвонила мама: "Светик, не пейте никто воду из кранов. Говорят, что-то случилось на Припяти. Кажется, в Чернобыле. Теперь вся вода заражена". Прогулку в Гидропарк отменили. Гена целый день мотался к знакомым на Оболонь и возил бидонами воду: сказали, Оболонь снабжается от артезианских скважин. Вечером они все дружно смеялись. И она, и Генка, и свекровь со свекром, потому что нигде никакого заражения не было. И выливали воду. А назавтра оказалось, что было, что это на атомной станции, но ветер пока дует на Белоруссию, так что в Киеве все хорошо. До поры до времени... Во вторник Генке прислали повестку извоенкомата. Когда-то мама радовалась: замечательно, что зять военный строитель, да еще в запасе. На "гражданке" такой и квартиру отремонтирует, и дачу построит. А если и призовут в армию, хоть воевать не будет. А теперь вдруг это оказалась САМАЯ НУЖНАЯ И САМАЯ ВОЕННАЯ ПРОФЕССИЯ наряду с пожарником и вертолетчиком. Света ходила в военкомат, унижалась, плакала, говорила, что у них вот дочка двухмесячная. "У вас ОДИН ребенок, а не десять. У вас родители, у него родители. Что вы хотите? Это быстро, через неделю вернется. Освободите кабинет." А выйдя за дверь услышала, как майор сказал капитану: "Ну вот, еще у одной КОРОВЫ Е...РЯ забрали". Капитан поддакнул: "С жиру бесится". На Майские ветер дул уже на Киев. По телевизору показывали демонстрацию, а вечером в программе "Время" - как с вертолетов бросают на взорвавшийся реактор мешки с песком. Чтобы ПОПАСТЬ в реактор, надо БЫТЬ над ним. "Там на вертолетах днища специальные, свинцовые," - с надеждой сказала свекровь. Свекор выругался и выключил телевизор. Перед отъездом Генка раскопал в шкафу справочники по физике и химии, нашел главу про изотопы, сказал, что про стронций и цезий лучше не думать. Про йод он подсчитал по периоду полураспада, что если сейчас его количество УСЛОВНО принять за единицу, то ноль и одна десятая от этого количества останется где-то к августу. Сказал также, что все это учат студенты в любом институте по гражданской обороне, что все госруководители тупоголовые и малохольные, если не могут построить на бумажке в клеточку кривую "два в степени минус икс", и что в любом учебнике рекомендуется ВЫЙТИ ИЗ ЗОНЫ ЯДЕРНОГО ЗАРАЖЕНИЯ, поэтому Светлане с Алькой стоит убраться из Киева на все лето. Свекровь сказала, что уровень радиации пока низкий, у них на работе меряли самодельным приборчиком и намеряли ПЯТЬ ЕДИНИЦ (правда, никто не знает, КАКИХ: рентген в секунду или миллирентген в час!). Генка заявил, что у них опасна НЕ проникающая радиация, А радиоактивное заражение, что это совершенно другой фактор, а пять рентген в час - это внешняя граница зоны "А" ядерного взрыва. Сказал - и уехал. УШЕЛ. "Как на фронт," - плакала свекровь. Свекор обозвал ее и велел не ныть. Но сам скрипел зубами. Светлана ВЕРИЛА Генке. Все родственники с ее стороны жили СЛИШКОМ БЛИЗКО. Дали телеграмму в Богом забытую деревеньку троюродной бабушке Гены. Согласилась принять. Папа взял на работе отгул и провел целый день в очереди за билетами. Достать удалось только на четырнадцатое мая. От Генки не было ничего, ни звонка, ни строчки. В Жулянах творилось нечто невообразимое, но говорили, что на вокзале еще хуже: люди сутками стоят плечом к плечу и не могут уехать. Здесь тоже народу была тьма тьмущая, и в основном женщины с детьми. Казалось, аэропорт превратился в колоссальную Комнату матери и ребенка. Видеть это было тем более необычно, что детей на улицу старались не выводить. Обсуждали положение, говорили, что детские сады будут вывозить централизованно, но тут же возражали, что наоборот не будут, что даже издали приказ на этот счет. Говорили, что неделю назад в Борисполе видели, как жены и дети правительственных чиновников садились в сепциальный самолет, летевший куда-то в Азию и что у каждого на боку был ПРОТИВОГАЗ. Никак не могли разобраться, где будут проходить практику школьники и студенты, будут ли их вывозить. В скоростное тушение пожара и забрасывание реактора мешками, пусть даже со свинцом, никто не верил. Коллективно решили и согласились, что надо бросать все к чертовой матери и драпать, что правильно делают женщины с "Арсенала", которые пишут заявление на отпуск за свой счет, бросают его на стол начальнику и уходят, не дожидаясь даже визы с разрешением. "Эвакуация, как в войну," - наперебой твердили мать и свекровь, провожавшие Светлану с Алькой. В самолете вообще был сплошной "цыплятник", одни "груднички". Пищат, орут. Рядом со Светланой сидела молодая женщина и мальчик лет четырех. "Жених вашей будет," - пыталась шутить та. В багажном отделении тоже сидели женщины с детьми, проникшие в самолет без билетов, за взятку. И тоже шутили. За вещи никто не беспокоился. Киев переживал второй взрыв: взрыв сотворения анекдотов. Шутки были все больше "черные", юмор то ли отчаявшихся, то ли смертников: