Повседневная жизнь армии Александра Македонского - Поль Фор

Проскюнесис

«Он открыто дал волю своим страстям, — замечает Квинт Курций (VI, 6, 1–3), — и сменил умеренность и сдержанность, прекрасные качества при высоком его положении, на высокомерие и распутство. Обычаи своей родины, умеренность македонских царей и их гражданский облик он считал неподходящими для своего величия, равного величию персидских царей, и соперничал по своей власти с богами. Он требовал, чтобы победители стольких народов, приветствуя его, падали ниц, постепенно приучая их к обязанностям рабов, обращаясь с ними, как с пленниками». Вот то, что принято называть делом с proskynesis или простиранием ниц. Спор продолжался два года и имел кровавую развязку, когда в июне или июле 327 года был казнен философ Каллисфен. Чтобы установить равенство между македонянами и азиатами, сперва царь пытался добиться от самых близких друзей, чтобы они послужили образцом для подражания персидским сановникам, утвержденным на прежних постах или повышенным в должности. Похоже, речь шла лишь о том, чтобы знатные посетители наклоняли верхнюю часть тела, поднося правую руку ко рту в знак почтения. Ни греки, ни македоняне не поддержали это начинание: для них низкопоклонство, то есть касание земли рукой или лбом, являлось жестом поклонения, который они совершали лишь перед своими богами или идолами. А Александр, совершенно очевидно, несмотря на свои претензии на божественное происхождение, оставался всего лишь человеком. С другой стороны, европейцы уважали в себе свободных людей, солдаты же отдавали царю честь по-военному. По совету двух придворных, литератора Клеона Сицилийского и софиста Анаксарха, в конце 328 года самые близкие товарищи и варварская аристократия были приглашены на роскошный пир. В отсутствие Александра следовало попытаться убедить всех оказывать царю-победителю такие же почести, как Гераклу или Дионису. Всё испортил Каллисфен, двоюродный брат Аристотеля: никто, сказал он, не может оказывать смертному почести, достойные олимпийских богов. Да и македонские воины насмехались, видя, как персы упирают подбородок в пол и задирают зад в небо.

Согласно рассказу Харета из Митилены, царского камергера с 330 года, который использовали Арриан (IV, 12, 3–5) и Плутарх («Жизнь», 54, 4–6), во время другого банкета, в начале 327 года, приглашенным предложили простираться ниц лишь перед алтарем очага, пить священное вино и дарить царю поцелуй. Каллисфен вновь отказывается участвовать в одобрении этого компромисса, в то время как один из товарищей, Леоннат, жестоко насмехается над неуклюжими позами приглашенных персов. В словах, которые традиция вкладывает здесь в уста философа, можно слышать мнение всего войска как в данном случае, так и во время заговора пажей совсем немного времени спустя в Бактрии, к северу от современного Афганистана.

Несомненно, грек из Олинфа[31], «софист», как называл его Александр, воплощал при дворе, становившемся все более восточным после женитьбы царя на персидской царевне, дух сопротивления и свободы. Вот доводы, которые приписывают ему в качестве высказанных во время собраний и пиров: «Если вас бьют или унижают, помните, юноши, что вы свободные люди, и ведите себя достойно. Почести — не что иное, как удача. "Даже злодей, — говорит поэт, — может добиться почестей". Правление свободными людьми вдруг превращается в деспотизм над рабами. Самые знатные и доблестные македоняне, Аттал, Филота и его отец Парменион, Александр Линкест, Клит только что пожертвовали жизнями в угоду единственному человеку. Готовясь для удовлетворения собственных амбиций захватить Индию, он вновь заставляет проливать воинов и так уже не раз пролитую кровь. Чего можно ждать от человека, возненавидевшего обычаи своей родины и принявшего одежды, нравы и женщин Азии? Тридцать тысяч мулов несут для него золото врага, в то время как его воины, если вернутся живыми, не получат ничего, кроме шрамов. Что следует думать о македонянине, отказавшемся от родного отца и провозгласившем себя сыном египетского бога, чтобы перед ним стали поклоняться, как перед богом? Отказаться от простирания ниц во имя философии или из простого человеческого достоинства значит уберечь греков от великого стыда, которого требует царь. Убийцы тирана не признаются неправыми, и прославится тот, кто убьет знаменитого тирана».

Письмо Аристотеля

Начиная с 328 года Каллисфен во весь голос говорил о том, о чем тихо шептались македонские солдаты и греки-наемники. Он выражал это логично, рационально, на манер Аристотеля, своего учителя, или на манер дельфийских мудрецов, велевших выбить свои максимы на косяках и притолоке ворот храма Аполлона в ожидании того, что их скоро выбьют в Ай-Ханум на севере Афганистана[32]: «Познай себя», то есть «Признай, что ты всего лишь человек»; «Ничего лишнего», что означает «Не уподобляйся богу»; «Ручаясь за другого, готовься к несчастью», что означает «Оставайся на месте, а не то пожалеешь». По совпадению, несомненно ускорившему конец Каллисфена, пространное письмо от Аристотеля настигло его августейшего воспитанника в период между концом 330 года и весной 327 года, вероятно, зимой 328/27 года, когда готовился безрассудный поход в Индию и когда пьяный Клит сказал царю всё, что о нем думал. Это письмо в двадцать пять страниц дошло до нас лишь в арабском переводе VIII века, сделанном в свою очередь с сирийского перевода исходного греческого текста в эллинистической, снабженной комментариями, версии. Великолепные арабисты, являющиеся кроме того эллинистами, — Ж. Белавски, Мариан Плезия, С. М. Стерн, П. Тилле — позволили нам почувствовать самое главное в своих комментариях и разных переводах данного текста. Под заголовком «Письмо Аристотеля Александру об управлении государством» кроется нечто большее, нежели просто политическая программа: предостерегая царя от вреда, исходящего от льстецов, философ преподает царю настоящий урок нравственности. Приведем самые существенные положения. Мы тут же убедимся, что они довольно точно отвечают заботам македонян и греческих наемников, готовившихся перевалить через Гиндукуш.

«Правитель должен сочетать в себе два качества, являющиеся частью наиболее великих и значительных: необходимо, чтобы народ его любил и восхищался им за его деяния.

Когда речь идет о греках, не спеши придавать значение сообщениям доносчика, пытающегося опорочить их в твоих глазах. Не позволяй гневу охватывать тебя, даже если знаешь, что некоторые пытаются соперничать или желают сравняться с тобой в доблести и великих замыслах.

Не обижай другого приказом, идущим от тебя не как от правителя, а как от господина, не как от царя, а как от ненавистного тирана. Некоторые полагают, что не имеет значения, если правитель ненавидим и не подчиняется закону: отсюда-то и вся злокозненность.

Было бы хорошо, по моему мнению, для твоего авторитета, и это поспособствовало бы упрочению твоей репутации и величию, если бы ты приказал переместить (элиту) населения Персии в Грецию и Европу… по крайней мере тех из них, кто обладает почестями и влиянием.

Мне хорошо известно, что твой ум жаждет военных походов и других деяний, о которых ты постоянно думаешь и к которым готовишься. Но храни в памяти несчастья, ниспосланные роду человеческому непостоянством фортуны и превратностями.

Твоя высшая власть будет еще более славной и почетной, если ты обратишь внимание на благосостояние народа. Властвовать над свободными и знатными людьми гораздо лучше, чем господствовать над рабами, пусть даже многочисленными.

Знай, что любое посягательство на достоинство гораздо ужаснее для свободных людей, чем посягательство на их состояние или тело. Ибо они охотно отдадут свое состояние и тело, лишь бы сохранить без ущерба свое благородство и достоинство.

Знай, что имеются три вещи, с помощью которых оставляют о себе добрую память и громкую славу. Первая — это хорошее законодательство, подобное тому, что разработали Солон и Ликург, вторая — это наука ведения войны и боя, подобная той, которую оставили знаменитые Фемистокл и Брасид; третья — это основание городов. Ибо люди, строящие города, стяжают себе этим славу, и память о них сохраняется надолго. Ты сам обладаешь прекрасным военным опытом. Теперь следует, чтобы ты старался приобрести два прочих качества, а именно, чтобы ты поразмыслил о законодательстве и строительстве городов и их благосостоянии.

Помни, что время властно над всем, оно изничтожает деяния, рушит творения и изглаживает память, за исключением того, что останется высеченным в сердцах людей любовью и что они будут передавать из поколения в поколение».

Из всего этого объемного текста учителя наш брат историк возьмет на заметку лишь параграфы 9 и 17, где Аристотель советует новому правителю Азии и Эллады переместить в Европу часть персидского населения или, по крайней мере, его беспокойную аристократию, и взамен основать в Азии греческие города. Более-менее подготовленные биографами, приписывающими Александру намерение стать властелином мира, мы забываем, что положения устава Греческого союза (338–323 годы) предоставляли его членам полную автономию, а что касается городов в Азии, царь Македонии признавался всеми преемником Ахеменидов, их старинных владык, или же основателем городов с самыми широкими полномочиями. Иными словами, Аристотель здесь занят исключительно тем, что подтверждает уже приобретенные права или дает пустые советы. Если отвлечься от основания Александрии в Египте (январь 331 года), первые поселения ветеранов (или инвалидов) под именем и во имя их царя возникают лишь во второй половине 330 года в Арии, Дрангиане (?), Арахозии и, наконец, между Баграмом и Чарикаром, к северу от современного Кабула. Когда письмо дошло до «друзей» (совета гетайров) Александра, готовивших вторжение в Индию, на Среднем Востоке было занято или переименовано завоевателями как минимум шесть городов: совет Аристотеля прибыл слишком поздно. То было пророчество после события, оно едва ли могло заставить кого-либо восхищаться дряхлеющим философом, да еще обосновавшимся в Афинах, этом подозрительном городе.