Вчерашний скандал - Лоретта Чейз

— Ты не пойдёшь в сгоревшую церковь посреди ночи без меня, — сказал Лайл. — Я привык лазить по могилам и храмам в темноте. А ты нет.

— Тебе нужна ванна, — запротестовала Оливия. — Ты пахнешь конюшней.

— Я хочу принимать ванну спокойно, — ответил он. — Я хочу спокойно есть свой ужин. Не возражаю против ночи непрерывного сна. Я не смогу сделать ничего из вышеперечисленного, пока эта парочка рыщет на свободе.

— Я полностью в состоянии…

— Знаю, знаю, — перебил её Перегрин. — Мы пойдём вместе, но тебе придётся переодеться в более практичную одежду.

— Нет времени!

— Если они погибли, то останутся мёртвыми и к тому времени, когда мы туда доберёмся, — сказал он. — Если они пока лишь в беде…

— Пока лишь?

— Или только запахло неприятностями, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут ещё четверть часа. Они не более хрупки, чем дикий вепрь.

— Лайл!

— Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их тела, в таком платье, — сказал он. — Позволь Бэйли переодеть тебя во что-то менее… менее…

Он жестом указал на её оголённую грудь.

— Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.

— Брюки, — угрюмо проговорил Лайл.

Девушка выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти — без неё. В точности как Оливия и подозревала.

— Ты сказал мне надеть что-то более практичное, — ответила она, всё ещё не в силах отдышаться после спешки. — Мне ни за что не удалось бы пролезть в узкие проходы в платье.

— Ты не полезешь ни в какие узкие проходы.

— В наши дни для женщин большинство проходов узки, — сказала она. — Если ты не заметил, в моде фасоны гораздо шире прежнего. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.

— Если бы ты осталась на месте и позволила мне заняться поисками, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.

— Ясно, — заключила Оливия. — Ты думаешь, что мой зад чересчур велик.

— Я такого не говорил, — возмутился Лайл. — Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто тебя не примет за такового. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху.

Он отвернулся и зашагал по улице.

Оливия пошла рядом с ним.

Перегрин находился в ужаснейшем настроении, и это, как ей было известно, отчасти — по меньшей мере — благодаря ей. Она разбудила его спозаранок, после долгого и утомительного дня… и ночи… после невероятно эмоционального события…о котором она и думать не желала. Оливия сердилась на него, и была необъяснимым образом расстроена.

Её утренний поступок стал эквивалентом пощёчины и побега. Сущее ребячество. Но она оказалась в проигрыше — редкое состояние для неё — а Оливия ненавидела проигрывать.

— Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, — пояснила она. — Я оделась ради удобства и комфорта. Ты сказал надеть что-то практичное, а женские наряды просто непрактичны. Более того, разумный человек сообразил бы, что для женщины невозможно сменить платье за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.

— Как будто я тебя в сорочке не видал, — заметил Лайл.

— Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, — проговорила Оливия.

И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.

— А мне показалось, что это была сорочка.

— Значит, ты видел не так много сорочек, если не можешь увидеть разницу.

— Я мужчина, — заявил Перегрин. — Мы не вдаёмся в детали дамского платья. Мы замечаем, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям ты выглядела скудно одетой.

— В сравнении с кем? — не сдавалась девушка. — С египтянками? Которые, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…

— Сюда, — сказал он, поворачивая на площадь святой Елены.

Площадь была шире, чем Кони-стрит, и светлее.

Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. Тёмные здания вырисовывались силуэтами на фоне неба, освещённом расплывчатыми пятнами звёзд.

Через миг они уже пересекли площадь. Они свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем к Стоунгейту и на узкую Йорк-лейн.

— Всё дело в том, — продолжила Оливия, — что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.

— Всё дело в том, — парировал Лайл, — что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.

— Не будь ханжой. Тётя Дафна носит брюки.

— В Египте, — подчеркнул он. — Где женщины носят одеяние наподобие шаровар. Которые не облегают фигуру. И они надевают слои другой одежды поверх них. Если бы ты надела такие брюки в Каире, то тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.

— Они немного тесноваты, я признаю, — согласилась Оливия. — Не знаю, как мужчины могут это выдерживать. Они натирают в чувствительных местах.

— Не говори о своих чувствительных местах, — предупредил Перегрин.

— Мне нужно говорить о чём-то, — сказала она. — Кто-то из нас должен пытаться развеять уныние от твоего общества.

— Да, ну что же… — Он остановился. — Ох, проклятие. Оливия… Относительно прошлой ночи… когда ты пришла к моей двери…

Девушка тоже остановилась, с колотящимся сердцем.

— Это была ошибка, — произнёс Лайл. — Очень большая ошибка, по всем возможным меркам. Я прошу прощения.

Он прав, сказала себе Оливия. Это ужасная ошибка, со всех точек зрения.

— Да, — подтвердила она. — Так и есть. И не только по твоей вине. Я тоже прошу прощения.

Перегрин испытал облегчение.

Она сказала себе, что ощущает то же самое.

Он кивнул:

— Хорошо. Значит, это улажено.

— Да.

— Только чтобы внести ясность: ты всё так же невыносима, и я не извиняюсь за то, что выбранил тебя, — уточнил Лайл.

— Я поняла, — ответила она. — Я тоже не извиняюсь за свои слова.

— Что ж, очень хорошо.

Они снова двинулись в путь.

Это было неловко. Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в её обществе. Вот что значит перейти границу, которую не следовало переходить. Он принёс извинения Оливии, но не мог извиниться перед Ратборном, и не мог избавиться от ощущения, что предал своего бывшего опекуна. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры и теперь…

Голос Оливии прервал затянувшееся молчание.