Вероника - Алина Знаменская

Елена Игоревна отбросила полотенце со лба, и все лицо ее моментально покрылось бурыми пятнами.

— Какой еще участковый?

— Ему ваши соседи чего только не понарассказывали! Старуха еще не остыла, а дело-то, похоже, в одной папочке уже не умещается.

— Какое дело? — Елена Игоревна приподнялась на подушке, боязливо приглядываясь к Инге. — Все было по закону! Старуха сама попросила меня ухаживать за ней, я не навязывалась! И квартиру свою сама предложила!

— Так-то оно так, Елена Игоревна, только нашлись, представьте себе, свидетели, утверждающие обратное. — Инга щелкнула зажигалкой и закурила. — И мою бедную сестренку вы, говорят, шикарно использовали для прикрытия натуральной аферы. Как раз она-то и ходила большей частью убираться и готовить к несчастной соседке, тогда как вы готовили ей замену в лице некоей Аллочки.

Инга говорила точь-в-точь как виденные в кино следователи. Она очень нравилась себе сейчас со стороны. Вид жертвы, бледнеющей от ее слов, приводил Ингу в полный восторг. То-то же, тут тебе, тетя, не сноха твоя — лапотница. С ней, с Ингой, шутки плохи!

— Весь ваш дом об этом судачит… — Инга выпустила дым мимо Елены Игоревны, в окно.

— Что за чушь? — зашипела Елена Игоревна, наконец сообразив, что ведет дебаты с сопливой девчонкой, которая ей в дочери годится. — Мы душа в душу жили со снохой, просто она нехорошо себя почувствовала, решила рожать уехать к родителям. Это надо же придумать!

— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула Инга и сделала затяжку. — Но дело в том, что на Руднике плохой воздух. И роддом там не очень, честно говоря.

Я думаю, моей сестре лучше рожать в Москве…

В дверь позвонили. Елена Игоревна забеспокоилась. И правильно — на пороге возник участковый. И пока он топтался в прихожей, Инга зашептала быстро и отчетливо:

— Елена Игоревна, мой папа — следователь. Если сестра в ближайшие дни вернется на свою законную жилплощадь, неприятностей, возможно, удастся избежать. А если нет, то…

В комнату входил участковый и с интересом осматривался.

— Я на той неделе поеду за ней! — прокричала Елена Игоревна вслед удаляющейся Инге, — На этой! — бросила та, не оглядываясь.

Катерине всегда казалось, что золовка ее недолюбливает. С самого первого дня, как только они познакомились и та была совсем пигалицей зеленой.

Сведет свои бровищи темные к переносице, глазищи набычит и стреляет на братнину жену, словно та у нее кусок хлеба отняла последний. Катерина и так к ней и эдак, а та только фырчит. А чего фырчать-то? Потом Катерина поняла: яблоко от яблони. В мать пошла братнина сестра Вероника. Славик сам в отца — мягкий, неслышный, хоть и с гонором. А эта — сущая мать-татарка. Обидчивая, взрывная. Себе на уме, да с характером. Свекровь — та тоже сразу свой норов показала. Чуть что не по ней — в истерику. Набаловалась. Раньше дочку свою изводила, думала, со снохой тот же номер пройдет. Как же!

Катерина усмехнулась своим мыслям. Она за словом в карман не полезет и кланяться никому не станет. Не на ту напали. Ей дела нет до капризов мужниной родни.

И все же когда золовка явилась к ней в гости, днем, когда Славик на работе и Сергунька в детском саду, Катерина слегка растерялась. С чего такая честь?

— Проходи, Ника, гостьей будешь, — объявила Катерина, широким жестом приглашая золовку в квартиру.

Квартирой своей Катерина была довольна — все блестит у нее, все сверкает. А чего еще делать-то, как не красоту в квартире наводить? Ни тебе корову чуть свет выгонять, ни сенокоса в самую жару. Полы намыла — и свободна. И все же, с детства привыкнув к сельскому труду, Катя держала двух поросят в сарайке, да поверх гаража, на манер голубятни, устроил ей свекор курятник. Соседки над ней поначалу посмеивались — деревня. А она — над ними. Дуры! Теперь не смеются. Вон они со Славиком как живут — и телевизор купили цветной, и машинки стиральные аж две, и мотоцикл. Не смотри, что молодые. И заработки не шахтерские: он водителем работает, а она — санитаркой. А получше других живут-то. Катерина знает чего хочет. И других поучить может, если надо. Не зря к ней золовка прибежала. Зауважала. Что ж, она, Катерина, зла не помнит, она баба простая.

Деревенская.

— Обедать будешь? — пригласила Катя, снимая передник.

Ника покачала головой, как-то нервно озираясь.

Сама не своя. И руки-то не знает куда деть — теребит свой платок крепдешиновый, — Ну, чай тогда поставлю.

Катерина ушла в кухню, теряясь в догадках. Не поймешь эту Нику. В девках была — приезжала счастливая, глаза горят, сама поет. А замуж вышла — как за пояс заткнули. В Москве, видать, мужья не сахарные.

— Что, с матерью поругалась? — громко из кухни спросила Катя..

— Нет.

Ника листала альбом с фотографиями племянника. Катя вернулась с чашками.

— Подожди смотреть, вот сейчас я тебе все подробно расскажу…

— Не надо. — Ника поспешно отодвинула альбом.

Катя поджала губы. Надо же! Племяш ей неинтересен. Подумаешь!

— Деньги, что ли, нужны? — небрежно спросила она. Хорошо бы золовке понадобились деньги. У Катерины всегда есть, никогда она копейки до получки не стреляет. Но золовка отрицательно покачала головой. — Чего стряслось-то? — в упор спросила Катя. — Вижу ведь, что ты сама не своя. Ты говори прямо. Больше всего не люблю, когда вокруг да около.

— Кать, ты ведь в больнице работаешь?

— Ну да. В гинекологии, санитаркой. А что? Плохо себя чувствуешь? Так я поговорю, врач посмотрит.

Ника выпрямилась, набрала, видимо, воздуху в грудь.

— Катя, мне нужно сделать аборт.

— Чего? — Катерина села напротив золовки и быстро окинула ее взглядом. — У тебя срок-то какой?

Месяца четыре небось? Кто ж это согласится с таким сроком?

— Поэтому я и пришла к тебе. Ты же всех там знаешь. И еще я слышала, что у вас такое делают… Я заплачу. Мне очень надо.

— Это кто же про наше отделение слухи такие распускает? Языки бы поотрывать!

Катерина вскочила и забегала по комнате. Но вскоре успокоилась и вернулась к гостье.

— Почему же ты так поздно спохватилась?

— Так получилось. — Ника перестала теребить шейный платок. Теперь самое неприятное было сказано и весь ее облик выражал лишь упрямую решимость.

— Так ты не на каникулы приехала, выходит? Ты от мужа ушла?

Ника кивнула.

— От мужа ли, от свекрови. Я ведь не люблю его, Кать.

— Вот те здрасте! «Не люблю!» Кто тебя замуж-то гнал? Зачем пошла?

— А назло. Мой парень женился, и я тоже взяла да и замуж вышла.

— И правильно сделала. Он что, пьет, твой-то?

— Нет.

— Гуляет?

— Нет.

— Так какого рожна тебе надо? У матери, думаешь, лучше будет? Я вот тоже за Славика вышла просто так, из деревни уехать хотела. А теперь не жалею, живу королевой. А ты — аборт. Ребенок-то теперь — твое оружие. Ну и радость, само собой.

Ника смотрела на Катерину с завистью. Если бы она сама могла с такой легкостью смотреть на жизнь! И желания иметь такие же незамысловатые…

— Какое оружие, о чем ты говоришь? Я должна вернуться в институт, в общежитие, а куда мне с ребенком? Мне туда с ребенком никак нельзя.

Катерина поняла, что дело серьезное, и подсела на диван, поближе к золовке.

— А родители-то знают?

— Ничего им знать не надо. Это мое дело. Я к тебе пришла. Ты одна знаешь.

Последнее сообщение еще больше утвердило Катерину в собственных глазах. Ей нравилось на правах старшей и замужней давать советы.

— Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я с врачом переговорю, это можно. Только ты хорошенько подумай. А может, тут останешься? Бог бы с ней, с Москвой… Тут родишь, на работу устроишься на «Пластик», мы со Славиком поможем, не дадим вам с ребенком пропасть.

Ника взглянула на Катю так, словно та сморозила несусветную глупость. Вернуться на Рудник? Поселок, кажется, навечно выпал из времени. Застыл этаким сгустком прошлого — все те же пустые магазины с запахом селедки, улицы без фонарей, те же трубы завода, уносящие в чистое небо земную грязь. Все так же отец после работы, смыв грязь, принимается хлопотать по хозяйству, а мать вечно сидит на диване, слушая телевизор.

Представить себя здесь, запертой навечно? Нет, не сможет она уже без Москвы. А внутри ворохнулось потаенное: «Там Коля»…

Катерина после визита золовки задумалась. Ей, конечно, не по душе было то, что умудрила Ника, но зато грело другое: та обратилась не к кому-нибудь, а к ней, жене брата. Самой близкой родне. Признала. Если она не поможет девчонке, помогут другие, а отношения испортятся окончательно. А сейчас у Кати появился прекрасный шанс сблизиться с нелюдимой Никой, сделать ее как бы вечной должницей. И потому — союзницей. Когда с работы вернулся муж и привел из садика сына, Катерина уже знала, что разобьется в лепешку, но выполнит просьбу Ники.

Ника примерно представляла, как все будет происходить. Помнила. Но при приближении к серому неприглядному зданию больницы ее сковал страх. Это был не физический страх перед болью, а какой-то другой, скорее — мистический, сродни ужасу. Состоянию способствовали сумерки, совершенно серые и ватные при отсутствии вечернего освещения. Грязно-серый цвет больницы и тускло освещенные окна усиливали ощущение одиночества. В воздухе носился замысел готовящегося преступления. Ни до нее, ни до того, что она собиралась совершить, никому в этом мире нет дела. Именно так думала Ника, подходя к темному зданию больницы. От сырого холодного воздуха ее знобило, хотелось скорее оказаться в тепле, но, увы, не было такого конкретного места на земле, где именно она могла бы согреться.