Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Размышляя, я, наверно, не сразу услышала, как какаято женщина говорит мне:

– Александра Витальевна! Да что ж такое!..

Она обогнала меня и остановилась передо мной, так, как тормозят машину, раскинув обе руки в стороны.

– Зову, зову вас… Не узнаете? Медсестрой я у вас работала… Вера Васильна… Вспомнили?

Да, точно. Нин Иванна бастовала, когда нам полгода не платили зарплату. Это было лет десять назад. Менялись министры здравоохранения, каждый чтото пытался реформировать, то давали, то отбирали, меняли порядки, структуры, имеющие мало отношения к реальной жизни. И месяцев шесть до нас почемуто не доходила зарплата. Мне помогали родители, но я даже подумывала – не устроиться ли хотя бы нянечкой в платный садик, где зарплата стабильная…

Нин Иванна сидела на даче, и, наверно, правильно делала. Лето стояло жаркое, и бесплатно ходить на работу смысла не было. Вот тогда и появилась Вера Васильевна. Образования у нее было маловато – фельдшерица со стажем работы в военной части под АлмаАтой. Но она согласна была ждать зарплату и помогать мне, чем могла. Правда, когда в ноябре заплатили зарплату за полгода и стали платить каждый месяц, Веру Васильевну наш главврач перевел в кастелянши, а потом вообще уволил – у нее не оказалось никакой прописки на тот момент.

– Здравствуйте, Вера Васильевна, я помню вас, конечно. Как вы поживаете?

– Да как! – улыбнулась та и махнула рукой. – Никак. Нормально. Замуж вот вышла.

– Поздравляю… – я с некоторым сомнением посмотрела на свою бывшую медсестру. Хотя на самом деле ей и летто не так уж много, сорок пять – сорок семь, наверно.

– Особо не с чем, – вздохнула она. – Уже развелась. Пил новобрачный мой так, что штукатурку по ночам ходил слизывать в подъезде. Да, да! Ты не смейся. Так все горело внутри – мелом заедал. Ну, а вообще ничего. Я что тебя догнала, вас то есть… Я нетрадиционной медициной сейчас занимаюсь. У меня же все – и мать, и бабка – травы варили, шептали там, ну, понимаешь… Я тоже умею. Только раньшето все смеялись над этим, а сейчас – сама знаешь. Вот и я тоже – устроилась в центр один… – Она протянула мне листочек. – Может, так и неудобно говорить… Но если кто у тебя будет… сложный случай какойнибудь… Из деток или взрослый кто… Можешь к нам направить… Консультация бесплатно.

– Ага, – вздохнула я. – А на консультации скажут: у вас неоперабельная опухоль, последствия от трех инсультов и скорая смерть. Но если пошептать чуток, но все само рассосется, особенно последняя…

Вера Васильевна растерянно взглянула на меня. А мне стало неудобно. Что это я, в самом деле? Устала, наверно. Или волнуюсь, ведь я сейчас встречусь с папой Владика, который чемто так меня задел… Неожиданно задержавшимся на мне взглядом, чемто еще? Откровенным барством? Или, наоборот, искренностью и беспомощностью? Мне он в целом не понравился, я уже это честно сама себе сказала. Но чтото же мне в нем понравилось? Или в самой себе, когда я с ним общалась… И теперь чтото гонит и гонит к нему снова – проверить, не возьмет ли он снова меня за ногу, что ли? Понимая, что идти туда не обязательно, я все же иду. И сама на себя при этом сержусь. Но при чем тут бедная женщина, которая выживает, как может? Я побыстрее взяла у нее рекламный листочек.

– Конечно, Верочка Васильна. Если кто заинтересуется, я передам.

Она кивнула. И както очень внимательно посмотрела на меня. Так внимательно, что я даже опустила глаза.

– Ей не очень хорошо сейчас, – негромко проговорила Вера Васильевна.

– Кому? – удивилась я.

– Твоей дочке.

Я подумала, что ослышалась.

– Дочке?

Моя бывшая медсестра кивнула.

– А… откуда вы знаете про Ийку?

Она пожала плечами:

– А я и не знаю. Так, увидела чтото… сама не знаю что…

Ох, как же я не люблю того, чего никак не могу объяснить с медицинской точки зрения! В тот момент первое, о чем я подумала, – как тесен мир. Наверняка просто какимто образом Вера Васильевна узнала, что Ийка ушла из дома. И хочет поговорить на эту тему.

На мое счастье, изза поворота появился автобус, и Вера Васильевна радостно воскликнула:

– Шестьсот пятьдесят четвертый! Побегу, Сашуня! Звони, если что!

Только разве «что» – недобро подумала я и побыстрее ушла. Ужасно не люблю, когда ктото вмешивается в мою жизнь без спросу. Наверно, это тоже родом из детства. Родители мои жили замкнуто, и я привыкла, что подруги, если они и есть, существуют на расстоянии, причем очень приличном. С ними можно пойти в парк, погулять во дворе, но главное – не пускать их на некую запретную территорию – территорию семьи. Все, что происходит дома, касается только домашних. А если дома у тебя никого нет, то, значит, никого твоя жизнь и не касается.

Живущие по своим собственным законам мысли вдруг по неведомым для меня дорожкам сомкнулись, переплелись и вытолкнули такую странную мысль, что я даже сбавила шаг. Вот так же, как я шла, погруженная в свои размышления, не слыша Веру Васильевну, когда та пыталась окликнуть меня, так и Гриша не слышит меня. И ничего со слухом у него не происходит. И вовсе он не глохнет. Мальчик – не глохнет! Поэтому обследование, куда Лиля после полугодовых уговоров возила его, ничего не показало. И не надо больше его возить ни в Филатовскую, ни кудато еще. У него совершенно нормальный слух, но не очень обычная способность погружаться в интересующее его занятие настолько, что он практически перестает слышать то, что происходит вокруг. Я ведь об этом уже думала, вернее, было какоето смутное, неопределенное ощущение, а теперь, благодаря встрече с Верой Васильевной, оно сформулировалось в четкую идею.

Я отогнала другую мысль – о том, что неспроста я встретила ее и что это все странная мистика. Никакой мистики для выпускника медицинского вуза, честно сдавшего все практикумы по анатомичке, нет и не может быть. В человеке все предельно ясно. Конечно, кроме одного – того, чего нет ни на одной анатомической карте: где живет душа, как она выглядит, из чего состоит, чем ее можно определить и почувствовать – разве что другой такой же душой.

Незамысловатые эзотерические размышления мои пришлось прервать – я подошла к подъезду дома Владика. Попытки быть с собой откровенной иногда заводят в тупик. Видимо, в природе человека себя обманывать. Например, полжизни не думать о смерти вообще. Или не думать об опасности – невероятное количество вещей угрожает жизни каждую секунду, по крайней мере, городскому человеку, особенно в мегаполисе. И эта мысль блокируется в мозгу нормального человека тонкой и хитроумной системой самосохранения. Как страшно, как опасно жить в большом городе: куча транспорта, много недобросовестных или неумелых водителей, яды, выделяемые в воздух выхлопными трубами, прорытые глубоко под землей тоннели с мчащимися поездами, искусственно вентилируемые и освещаемые… Но я, горожанин, всего этого не боюсь. Если я буду думать о постоянной опасности, подстерегающей меня здесь и там, меня просто раздавит этот страх. И я умру раньше, чем попаду под машину, задохнусь от высокой концентрации диоксида азота или отравлюсь сырой хлорированной водой.