Волга впадает в Гудзон - Фридрих Незнанский

— А сегодня что?

— Сегодня генерал отбыл дня на три куда-то с инспекцией. Ладно, не страшно. В конце концов, с Вагина теперь глаз не спускают, но даже если ни на чем противоправном не застукаем, пока что это не горит…

— Откуда ты знаешь, что отбыл?

— Видишь ли, официальный ответ на запрос по поводу общественных офицерских объединений они нам прислали. Но у меня тут же возникла масса вопросов. Насколько знаю, у тебя тоже…

Вячеслав Иванович кивнул.

— Ну я и собирался предложить ему встретиться, так сказать, на нейтральной полосе…

— В ресторане, что ли?

— Может быть, и в ресторане, а может, и вовсе в гости пригласить, Ирина была не против… Еще лучше — пока на улице тепло-светло, выехать втроем на шашлычки. Уж на берегу-то нашего озера он точно будет откровеннее, чем в том же ресторане.

— Жди — авось дождешься… Впрочем, я его, в отличие от тебя, почти не знаю, раскланиваемся при встрече, и на этом все. Ладно, уговорил, считай, что твой план принят!

В этот момент в своем углу смущенно кашлянул позабытый ими Володя Дубинский. Друзья переглянулись, и Турецкий смущенно посмотрел на следователя:

— Извините, Владимир Владимирович, сами видите — очередная нетрадиционная ситуация. Я хотел у вас выяснить последнее: когда, на ваш взгляд, мы все-таки удостоимся чести лицезреть Сибиркина?

— Я, Александр Борисович, собирался сегодня после совещания к нему нагрянуть — не для опроса, а, так сказать, проведать больного. Думаю, после этого сумею ответить на ваш вопрос.

— Что ж, разумно… В таком случае, друзья, думаю, можно временно разбегаться. Слава, ты, насколько понимаю, займешься частью, в которой служит Слепцов-младший?

— Сейчас буду связываться с командиром, — кивнул Вячеслав Иванович, — поеду к нему сам. Постараюсь прямо сегодня.

— Отлично! Володя, пока болен Сибиркин, сориентируй своего Калину на сбор всех возможных сведений о семье Слепцовых, они должны быть у меня максимально быстро. Скажем, не позднее послезавтрашнего утра. Все постановления и запросы на твоей совести…

13

Всякий раз как Валерию Померанцеву по долгу службы приходилось посещать современные школы, у него неизменно портилось настроение. Уж очень разительно отличались они от тех двух школ, в которых в свое время довелось поучиться ему. И дело было не только в появившейся повсюду серьезной охране, не позволяющей забывать, что в любой момент здесь может сложиться трагическая ситуация: после драмы Беслана об этом и так будет помниться десятилетиями.

Дело в первую очередь было в самих учениках. Валерий с нежностью вспоминал своих одноклассниц, одна из которых являлась его первой любовью. И первенствующее место в этих воспоминаниях занимал облик девчонок, одетых в старомодную, наивную школьную форму, позаимствованную в свое время советской школой у дореволюционных гимназий. Словом — где вы, гимназисточки, сбивающие снег с каблучка? Увы!

Нынешние грудастые девицы, разгуливающие по школьным коридорам в юбчонках, едва прикрывающих попы, вызывали у Померанцева, который отродясь не был ханжой, горечь и раздражение. Словно нечто жизненно важное отняли у него самого — лично… В точности так же казались ему не просто чужими, а чуждыми людьми молодые учителя, учительницы в особенности, почти не отличающиеся внешне от старшеклассниц. Поэтому свое профессиональное общение он всегда начинал с директора школы, как правило представителя старшего поколения.

На этот раз, как Валерий определил с первого взгляда, ему особенно повезло: войдя в директорский кабинет, он увидел не просто пожилую, а очень пожилую женщину, что само по себе по нынешним временам было большой редкостью.

При виде Померанцева Валентина Георгиевна с некоторым трудом поднялась из-за стола и любезно указала ему рукой на стул для посетителей. От своей секретарши она уже знала, что ее школу осчастливил «важняк» из Генпрокуратуры, но на лице старой учительницы не было и следа тревоги.

— Присаживайтесь, Валерий Александрович, — она улыбнулась, — и давайте, если можно, сразу к делу: через полчаса мне нужно уезжать в РУНО…

— Надеюсь, я вас не задержу. — Померанцев тоже улыбнулся, глядя на директрису с искренней симпатией. И вслед за этим приступил к краткому изложению обстоятельств, которые привели его сюда. То, что визит связан с гибелью Мансурова, скрывать от Валентины Георгиевны он не стал. Директриса слушала его очень внимательно, и, когда было названо имя Марины Нечаевой, в ее глазах мелькнула какая-то искорка, что от привыкшего следить за реакцией своего собеседника Померанцева не укрылось.

— Если я правильно вас поняла, — немного помолчав, после того как он умолк, произнесла Валентина Георгиевна, — вас интересует личность Марины, ее привязанности, вкусы. Насколько знаю, несколько лет назад она уехала из России. Нет, я не обо всех наших выпускниках знаю такие детали. Вам, можно сказать, просто повезло: во-первых, я преподавала в их классе два года перед выпуском, я математик. Но главное — мать Нечаевой до недавнего времени работала у нас, она химик…

— Вот как? — оживился Померанцев. — Похоже, действительно повезло! А что, ее мать перешла в другую школу?

— Просто сочла нужным выйти на пенсию. Ее адрес я вам дам. Да, так о Марине… — Она снова помолчала, прежде чем продолжить. — Знаете, обычно, если дети учатся в той же школе, в которой преподает кто-то из их родителей, у них в итоге образуется нечто вроде комплекса… У Нечаевой это здорово осложнялось характером ее матери: отец бросил их, еще когда девочке было года два-три, с бывшей семьей не общался — думаю, из-за Екатерины Ивановны, Марининой матери. Многие его, знаете ли, понимали…

— А что с ее матерью было не так? — поинтересовался Валерий.

— Катя, по натуре прирожденный лидер, с годами превратилась, в особенности по отношению к дочери, в настоящего деспота. В конце концов, добилась-таки, что девочка ее чуть ли не возненавидела. И, достигнув подросткового возраста, как и следовало ожидать, взбунтовалась.

— В чем это выразилось?

— Катя, например, запрещала ей дружить с одной из одноклассниц, действительно неприятной, распущенной, избалованной родителями девицей. Ну Марина, возможно, и сама не стала бы с ней общаться, уж очень они были разными… А тут, назло матери, чуть ли не сутками старалась находиться рядом с Региной, начала шляться с ней по ее сомнительным компаниям — и в итоге полностью подпала под ее влияние.

— Простите, — насторожился Померанцев, — как, вы сказали, зовут Маринину подругу?

— Регина… Регина Голубинская. Если вы когда-либо интересовались модельным бизнесом, должны были о ней слышать: у нас в школе в свое время почти что разразился скандал. В те годы увлечение девушек этой, с позволения сказать, профессией еще не было столь распространенным, понимаете? А Регина — она была настоящая красотка — чуть ли не в восьмом классе отправилась на кастинг, уж не помню куда, и прошла его… Как она в этой связи училась — пояснять, вероятно, не надо.

Пораженный Померанцев прослушал несколько фраз, сказанных директором, но переспрашивать не стал, постаравшись вновь включиться в неторопливый рассказ учительницы, хотя совершенно очевидно, что главное он уже услышал и ознакомить с этим сюрпризом Турецкого следовало как можно скорее.

— …словом, — вздохнула Валентина Георгиевна, — в какой-то момент Марина даже уходила из дома, жила у Голубинских. Я уже упоминала, что родители Регины обожали ее какой-то… я бы сказала, куриной страстью, ей позволялось буквально все! О ее дальнейшей судьбе, после того как она с грехом пополам получила аттестат, я знаю очень мало. Но если верить Кате Нечаевой, с Мариной они так и не расстались, несмотря на то что мать вернула девушку домой и даже заставила ее выучиться в институте…

Директор помолчала и наконец завершила свой рассказ:

— В общем, по натуре Марина — человек слабый, кроме того, истеричный. Пожалуй, именно этим и определяется ее поведение, на мой взгляд. По-моему, это и есть главное, что о ней можно было сказать тогда, когда я ее знала.

— Спасибо вам огромное, — от души произнес Валерий. — Вы даже не представляете, как нам помогли. Если у вас сохранился адрес не только Нечаевой, но и Голубинской…

Валентина Георгиевна кивнула:

— Вполне возможно, хотя гарантий дать не могу… Сейчас попрошу Сашеньку — это моя секретарь — заглянуть в архив…

Вячеслав Иванович Грязнов широко улыбнулся Турецкому, едва переступив порог его кабинета. В ответ Александр Борисович, иронично изогнув правую бровь, поинтересовался:

— Ну и в честь чего ты сияешь, как новенькая копейка? Заодно хотелось бы узнать, на какого это Ситникова ты просил меня выписать пропуск и где в данный момент этот господин Ситников обретается?