Оружие Возмездия - Олег Дивов

На полигоне Черниговской учебки лес оказался до того «правильный», что едва слезы не потекли. Сердце сжалось от ностальгии. Я словно вернулся домой. Да, этот сосняк был сильно прорежен автомобильными колеями и какими-то траншеями, но по сути он не отличался от соснового бора на моей «малой родине».

Машина, поблуждав среди деревьев, наконец остановилась. Афанасьев сказал выходить, я выпрыгнул из кунга и окончательно сомлел от счастья.

Мы были одни. Да, кое-где за деревьями угадывались зеленые коробки таких же кунгов, в отдалении я заметил песчаный бруствер и торчащую из-за него крышу палатки, но главное, мы не стояли ни с кем борт в борт. У нас была своя территория. Сухая хвоя под ногами, сосны вокруг. Лучше не бывает.

– Сетей никто не раскатывает, – как бы невзначай буркнул Косяк, озираясь.

– Отставить сеть, – сказал Афанасьев, чем весьма нас обрадовал. Раскатать и закрепить маскировочную сеть минутное дело. Жить под сетью уютно. Но закидывать ее обратно на крышу машины и там скатывать в аккуратный рулон довольно муторно, потому что сеть за все цепляется. Она ведь сеть.

Афанасьев критически оглядел свое воинство, прикидывая, чем бы его занять. Задача выглядела непростой. Послать меня или Косяка на поиски кухни было боязно: вдруг потеряемся. Приказать «навести порядок на территории» – глупо, какой тут порядок. Оборудовать согласно Уставу отхожее место? Нема дурных им пользоваться, здесь же песок, над ямой присел – считай, упал в нее. А если… Ну, что вам сейчас в голову взбредет, товарищ майор?

По счастью, у Афанасьева была замечательная черта: когда ему не хватало своих идей, он присваивал чужие. Иногда это раздражало, чаще – выручало.

– Песка и иголок в кунге будет по уши… – шепнул я Косяку. – А щетки приличной нет, только «смётка».

– Значит, так! – распорядился Афанасьев. – Вяжите веники!

Мы с Косяком сделали удивленные лица.

– Чтобы в кунге подметать, – объяснил Афанасьев нам, непонятливым. – От машины не удаляться. Мы с капитаном идем на КП и попутно осуществляем… Разведку местности вообще.

– Кухня, кухня, – ввернул капитан Дима Пикулин. – Столовая.

– Все за работу! – провозгласил Афанасьев.

Офицеры скрылись за деревьями.

– Лезь в кабину, отдыхай, – сказал я Косяку. – Люблю вязать веники. Честно. В кунге есть моток бечевки, я еще и метлу сконструирую всему полигону на зависть. Топор только дай. Не говори, что его нет, умоляю.

– Как ты думаешь… – протянул Косяк, глядя вслед Афанасьеву. – У Афони тут много знакомых? Мне кажется, много.

– Полно. А у Димы еще больше. В ближайшие трое суток мы редко будем видеть наших офицеров. Соскучиться успеем.

– Тогда вяжи веники, – сказал Косяк, открыл дверь кабины и достал из-под сиденья топор.

Офицерская вермишель отличается от солдатской тем, что ее промывают. И ест офицер в палатке из тарелки, а не под открытым небом из котелка. Только солдат через год-два уволится, а офицеру такая романтика – надолго.

Со стороны может казаться, что именно поэтому офицер должен цепляться зубами и когтями за любой минимальный комфорт. Чтобы в палатке и из тарелки. Хоть самую малость вырвать у суровой офицерской судьбы. Хоть немного от солдата отличаться.

Ерунда. Офицер об этом даже не думает, ибо указанный минимум комфорта ему полагается по званию. Есть такое могучее армейское слово: «положено». Так вот, офицеру – положено, чтобы его кормили как белого человека официанты в белых халатах. Что за дрянь у офицера в тарелке, не суть важно, но обставлено все должно быть цивилизованно и с уважением к статусу. Армия может измываться над офицером как угодно, но вот если она «положенную» малость зажмет, тут он страшно обидится. Тут у него глаза полезут на лоб от изумления: да за что ж меня так?! Ведь в мирное время только эта малость и отделяет его – профессионального воина, – от нас, гражданских идиотов, временно попавших в войска.

Поэтому майор Афанасьев и капитан Дима Пикулин питались в полевой столовке, а Косяк, прихватив котелки, отправился непосредственно туда, где дымила кухня.

Пошел он, превозмогая себя. Его одолевали дурные предчувствия. Косяк признался, что до сих пор у него перед глазами стоит гороховая каша по-черниговски. Но послать на кухню меня означало куковать у машины, а Косяку уже становилось понемногу скучно. Он не мог долго сидеть без дела. Он, кажется, уже жалел, что не занялся вязанием веников.

– Что делать, если на кухне будет… То же самое? – спросил он, глядя мне прямо в глаза. – Тебе брать? Ты сможешь это съесть? Я просто не смогу.

– Ты не представляешь, какие помои мы жрали студентами на «картошке». Так что… Нет, не бери! Это выше моих сил.

На самом деле с голодухи я бы не такое съел, но мне было и жаль Косяка, и не хотелось упасть в его глазах. Да и голодухи особой не предвиделось.

Вернулся Косяк почти счастливым. С полными котелками вкусной каши, в которой местами угадывались мясные жилки.

– Здесь солдат-то меньше, чем офицеров, – объяснил он. – Вот и кормежка более-менее… Супчик жидкий сварили, я решил – хрен с ним. А кашка ничего себе.

– Как там с водой? – вспомнил я.

– Хоть залейся. Там цистерна. Котелки помыть вряд ли разрешат, но чаек мы забабахаем что надо. Сейчас порубаем, возьму бачок и схожу за водой.

– Давай я схожу.

– Не надо, я сам.

– Почему?

– Потому что мне так нравится!

– Тебе нравится носить воду по пересеченной местности? – уточнил я. – В бачке без крышки?

Косяк заржал.

– А я в чайнике буду носить!

– Ты смотри, ведь меня как припашут – и останешься сам на хозяйстве, – настаивал я.

– Да и хрен с ним. – сказал Косяк. – Все равно заняться нечем!

Котелки мы рискнули помыть дизельной водичкой из канистры. Понюхали их и решили, что вроде пронесло. Майора с капитаном не было ни слуху, ни духу. Косяк взял чайник и ушел. Я закурил и уселся на подвесной лесенке кунга переваривать еду. День пока что складывался – лучше не придумаешь.

Перспективы тоже выглядели неплохо. У нас была паяльная лампа и специальная тренога с соплом. Лампа разжигалась, утыкалась выхлопом в сопло. На треногу ставился бачок. В бачке готовилось что угодно. Еще у нас была сковородка. Так что картошка с тушенкой на ужин – обеспечена. И чайник мы взяли. Счастье-то какое.

В армии очень трудно, почти невозможно плотно и вкусно поужинать. Солдат кормят на ночь скудно и невыразительно. Дабы им кошмары не снились, наверное. Самая обстоятельная еда – обед. Но к вечеру этот обед прогорает в организме. А ужин обычно настолько плохо запоминается, что приходишь из столовой с устойчивым ощущением недокормленности. В общем, именно к ночи личный состав особенно голоден. Поэтому во всех каптерках, канцеляриях, штабах и даже на контрольно-пропускных пунктах вечером журчат кипятильники, а из «нычек» извлекается заблаговременно припасенная еда, желательно повкуснее. Вкусы разные (я видел, как сгущенное молоко, намазанное на хлеб, посыпали сверху растворимым кофе), но тенденция везде одна: пожрать бы.