Немой миньян - Хаим Граде

Только школьный активист Генех Бегнис смотрел на паренька, который ходил, склонив голову и сутулясь, словно он родился на свет с единственной целью служить опорой и поводырем слепому дяде. Товарищ Генех говорил об этом со своей дочерью, учительницей Пеей.

— Слепой проповедник использует своего племянника вместо палки и воспитывает его попрошайкой. Надо спасти мальчишку, чтобы он не вырос калекой.

У Сендерки были длинные пейсы, которые он закладывал за уши. Столяр Бегнис остановил его посреди двора и принялся намеренно высмеивать:

— Такой красивый молодой человек, как ты, не должен носить пейсы, как у старого синагогального просиживателя штанов. Их надо отрезать. В немытых, нечесаных волосах заводятся вши. Зайди ко мне в дом, попьем чаю и поговорим.

Под упрямым, низким и жестким лбом Генеха Бегниса была пара открытых, ясных и теплых глаз, способных сразу же вызвать доверие у такого маленького, одинокого, набожного мальчишки.

— В Торе сказано, что пейсы нельзя стричь, — возразил Сендерл.

Бегнис рассмеялся:

— Мало ли что там написано, в Торе!

Вдруг он перестал смеяться, долгим и внимательным взглядом посмотрел мальчику в глаза и сказал:

— Послушай, друг мой, у тебя красивые, но больные глаза, веки у тебя красные и воспаленные. Ты был у врача?

Мальчик жалко опустил голову и так печально молчал, что Генех Бегнис почувствовал укол в глазных яблоках, словно и в его глазах вырастали бельмы. Он взял Сендерку за руку:

— Пойдем ко мне, я покажу тебе интересные вещи.

А про себя товарищ Генех пробормотал: «Божьи воры, чтоб они были прокляты! Они обеспечивают ребенка малым талесом, сидуром и ермолкой, но их не беспокоит, чистая ли у него голова и здоровы ли его глаза».

Сендерка был разочарован «интересными вещами», которые обещал Бегнис. Он чувствовал, что его сильно одурачили. Это были альбомы с детскими рисунками: сельский домик с забором, колодец, целый лес деревьев, нарисованные собаки и кошки, человечки с большими, как у кукол, глазами.

— Это работы учеников и учениц моей дочери, — похвалялся столяр.

Сендерл морщил лоб, словно изучал Тору, но ему хотелось смеяться. Он знает наизусть целые листы трактата Гемары «Баба Кама»[93], а ему показывают нарисованные цацки? Стены квартиры тоже были увешаны картинками: дети водят хоровод, а учительница в середине хлопает в ладоши; человек с палкой в руке — видно, учитель — ведет компанию мальчишек по тропинке в поле, а вдалеке лес. На другой стене висела большая фотография, на которой было множество людей в зале и ряд людей, сидящих в самом центре длинного стола.

Заметив, что мальчик не сводит глаз с большой фотографии на стене, столяр Бегнис подвел его ближе к ней и с гордостью сказал:

— Это съезд партии Бунд. Это такая партия, которая ведет борьбу за то, чтобы все люди на свете были равны, сыты и веселы.

Сендерка еще не видел, чтобы в квартирке, расположенной на чердаке, было так светло и чисто. Потолок был свежепобелен, и стены сияли голубоватой белизной. На окне висела прозрачная занавеска. Посуда, стоявшая на плите и в кухонном шкафу, просто искрилась свежестью и чистотой. На покрывалах застеленных кроватей лежали белые подушечки. Сендерка подумал, что у глухой Рехил, у которой он жил в большой квартире, всегда было все свалено в кучу и грязно. А в квартирке у дяди было еще грязнее. Солнце не попадало туда даже летом.

Генех Бегнис заварил чай и поставил на стол поднос с хлебом, маслом и творогом. Он сел есть без шапки, но Сендерка не хотел снимать шапку и не хотел есть, не омыв рук.

— Мы никому не мешаем вести себя согласно его убеждениям, — сказал товарищ Бегнис своему юному гостю и протянул ему чистое полотенце, чтобы тот мог вытереться после благословения на омовение рук. В чистой квартирке было уютно и тепло, а хозяин вел себя с ним так по-свойски, что Сендерка не стеснялся есть и при этом рассказывать, как он жил раньше у глухой Рехил, пока не перешел к своему дяде. Он рассказал и то, что водит дядю на его поминальные проповеди, где родственники усопшего плачут так, что и он начинает плакать, слушая дядю. Генех Бегнис сделал большие глаза и сердито сказал:

— Предоставь мертвецам хоронить мертвецов, а ты должен учиться, как жить на свете.

В квартиру вошла высокая молодая женщина. Хозяин сказал Сендерке, что это его дочь, учительница Пея. Смущенный Сендерка чуть не подавился. Но учительница улыбнулась ему как старому знакомому и пропела немного писклявым голосом: «Приятного аппетита!» Ее черное пальтишко, круглая шляпка и большой, туго набитый портфель были забрызганы дождем. Она вытерла мокрый лоб, сырые волосы и принялась снимать свои черное пальтишко и шляпку. Сендерка увидел, что учительница худощава, носит длинную юбку, как жена раввина, но ее косы свернуты кольцом на затылке, как у молодой девушки. Отец сразу же ей рассказал, что слепой проповедник таскает своего племянника на похороны и учит его там оплакивать усопших.

— Но я возьму его на генеральную репетицию детского хора, чтобы он услышал, как поет молодежь, а не как плачут старики. Но прежде его надо отвести к врачу, проверить глаза.

Учительница Пея тонкими, длинными и холодными пальцами взяла Сендерку за подбородок и посмотрела ему в глаза.

— Да, его надо прежде всего отвести к нашему окулисту, — пробормотала она с озабоченным лицом.

Сендерка покраснел от стыда из-за того, что чужая женщина безо всяких церемоний рассматривает его и трогает его руками. Но все равно ему было хорошо оттого, что он сидит в этом чистом теплом доме, среди людей, которые видят и слышат, не то что глухая Рехил и слепой дядя.

— А можно я расскажу дяде, что я был у вас дома и что вы поведете меня слушать, как поет детский хор? — спросил Сендерка.

Отец и дочь переглянулись и улыбнулись: у мальца есть ум. По своей натуре, Генех Бегнис терпеть не мог обходных путей, он любил открытую борьбу. Но в переулках, что в окрестностях Синагогального двора, он понял, что с такой несознательной публикой необходимо двигаться потихоньку. Он ответил Сендерке, что пока дяде лучше ничего не рассказывать. Завтра в двенадцать часов дня они идут к врачу.

От врача Седерка вышел недовольным. Этот лекарь оказался грубияном в белом фартуке, с закатанными рукавами и круглой выбритой головой. Он не сказал Сендерке ни одного доброго слова. Только командовал все время: «Садись! Задери голову! Открой глаза!» — и впрыснул Сендерке в глаза капли, от которых жгло и щипало. Сендерка долго не мог поднять век, он только слышал, как лекарь-грубиян говорил Генеху Бегнису:

— Этот пейсатый раввинчик должен будет приходить в лабораторию дважды в неделю, по вторникам и пятницам. Тогда через шесть недель у него будут здоровые глаза, если только он в дальнейшем будет оберегать их от грязи.

На улице Генех Бегнис подвел итог:

— Теперь ты знаешь, отчего ослеп твой дядя. Оттого, что жил в грязи и не ходил к врачу, ослеп твой дядя. Не удивительно, что этот слепой проповедник ходит оплакивать покойников. Но ты не должен с ним ходить на оплакивания. Завтра в одиннадцать утра мы вместе пойдем слушать большой хор в народной школе. Завтра генеральная репетиция перед учителями, школьными активистами и родителями, а потом хор будет выступать в театре.

Все мужчины в зале сидели с непокрытыми головами, только Сендерка боялся снять шапку, чтобы не увидели его пейсы и не стали смеяться. Скорчившись в своем пальтишке, он притулился к Генеху Бегнису и чувствовал, что сердце у него стучит, как у какого-нибудь разбойника. Собственное дыхание обжигало его, словно он был болен — так сильно взволновало и потрясло его происходящее. В зале было шумно. Он был полон мальчишек и девчонок его возраста и постарше, и все с веселыми лицами. Среди учеников и учениц возвышались учителя в очках, с лысыми головами или с буйными шевелюрами, и учительница с коротко подстриженными волосами. С учениками сидели и школьные активисты, и родители школьников — ремесленники с сутулыми спинами и задубевшими руками, со следами клея и ржавчины под ногтями. Но их усталые лица сияли счастьем. Мелькнули в зале и торговец с холеной бородкой, и аптекарь в очках с золотой оправой, и мать какого-то школьника в высоком корсете, чье-то розовое лицо и чьи-то гладко выбритые скулы.

Все глаза были устремлены на сцену. В первом ряду хора стояли певицы — и совсем маленькие девочки, и взрослые девушки в белых блузках и широких, блестящих, как черный шелк, юбках с оборочками. Взволнованные и смущенные взглядами многочисленной публики, певицы выглядели как ряд стройных березок с ослепительно белыми гладкими стволами. В следующем ряду за ними возвышались певцы — младшие и старшие школьники, подобные молодым кленам и липам, которые прут вверх за спинами березок и орешника. Не заслоняя хор, в углу сцены стоял учитель пения — высокий, плотный, с густыми седыми волосами и длинными, аккуратно подстриженными усами, такими же черными, как его добродушные глаза. Он, словно молодой парень, носил открытую рубашку с белым воротником, лежащим на лацканах пиджака. Учитель пения дождался, чтобы стало тихо, и легко взмахнул дирижерской палочкой. В зале прогремело: