Викинг - Георгий Гулиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На что Сигфус ответствовал:
– Брат мой, я не из тех, кто теплую постель предпочитает тяжелым испытаниям. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом.
И они шли дальше – шли влево или вправо, шли в глубину чащи или на опушку. Подолгу просиживали у брода на Форелевом ручье. Они питались лесными плодами и ягодами. Не желая подвергать опасности скальда, они избегали его хижины. А он удивлялся тому, что Кари и Сигфус больше не навещают его.
VII
Гуннар сказал своей хозяйке:
– Я нынче видел сон: на дороге попался мне волк. Он оскалил пасть, и я сказал себе: «Вот самое время всадить ему в глотку дубовую рогатину». Потом я спросил себя, тоже во сне: «А как же это сделать? Где же моя рогатина?» Я колебался. Я многократно задавал себе один и тот же вопрос, но не находил ответа.
Жена сказала ему:
– Сон – вещий. Волк скалит зубы, волк грозится нашему сыну. Но кажется, все обойдется. Я хочу сказать: Кари останется невредимым.
Возможно, такое толкование сна устроило бы кого-нибудь, но не Гуннара. Он желал сыну полной победы над негодяями, а не благополучного для его здоровья исхода. Ведь можно бродить и полгода и год, в то время как Фроди наслаждается жизнью. Гуннара устраивало только одно: справедливое возмездие!
Гуннар теперь больше молчал. Ложась спать, он клал себе под подушку меч, секиру держал под лежанкой, а копье ставил в угол так, чтобы можно было достать до него рукой…
VIII
Эвар в Заливчике Трех Холмов готовил свой корабль к длительному плаванию. Корабль этот, собственно, принадлежал не только ему одному. Совладельцами были некий Мёрд, сын Стейнара, и некий Олав, сын Лодина и Астрид. Они были искателями приключений, охочими до наживы. Возраст каждого не превышал сорока зим. У Эвара были свои соображения относительно будущего плавания. Ему давно не терпелось проверить рассказы о той земле, которая за морем.
Что же до Мёрда и Олава – они верили во всемогущество Одина, который непременно дарует им добычу на неведомой земле. Мёрд был мастак по части кораблевождения, знаток звездного неба. У рулевого весла он не нуждался ни в чьих советах. Мог провести корабль меж двух близкостоящих скал или в узком проливе в самую темную ночь – достаточно было света нескольких звезд на небе (а днем, считал он, всякий может водить корабли даже в незнакомых шхерах).
Среди отплывающих был и десяток парней, которым, подобно Эвару, тоже не терпелось повидать новые земли. Некоторые бежали за море из страха перед местью врагов, которых и в глаза не видывали: ведь мог отомстить чей-нибудь родич за убийство, совершенное кем-то из их родичей…
Словом, Эвар собрал под парус корабля людей разной судьбы и разного взгляда на жизнь. Но удивительными были решимость и нетерпение, с которыми люди ждали часа, когда разрубят швартовые канаты. А покуда этого не случилось, корабль стоял на берегу, и его старательно конопатили.
Эвар как истый и рачительный моряк считал и пересчитывал каждую бочку с солониной, каждую бочку пива, которые надлежало погрузить на корабль. Его спрашивали – не без иронии:
– На сколько лет запасаешь, Эвар?
– На всю жизнь, – отвечал он.
– Разве она так длинна?
– Сколько бы она ни продлилась…
– И вы съедите все это?
– Мы в плавании будем есть еще и свежую рыбу.
– Ну, значит, собрался ты на самый край света!
– Только туда!
Эвар вроде бы пошучивал, но за шуткой чувствовались грусть и горечь. Люди, которые посмышленее, качали головами и говорили про себя: «Прощай, родная земля, прощайте, матери и отцы, братья и сестры… Что же в этом веселого?»
Как ни горестно было предстоящее расставание с суровыми скалами, ледниками и холодными фиордами, тянуло туда, в неведомое. Уже не было страха, который удержал бы этих людей, избравших Эвара своим предводителем, от опаснейшего путешествия на запад, где до земли так же далеко, как до звезд.
– Послушайте, – говорил Эвар за длинным очагом, – кто трусит и не смеет глядеть в пустые глаза смерти, пусть остается. Есть еще время.
Он это твердил неустанно, дабы слабые духом не висели тяжелым бременем на парусе в открытом море. Лучше взять больше солонины и муки, чем лишнего трусливого человека. Так рассуждал Эвар. И поздно вечером, когда угасал огонь и клонило ко сну, его товарищи думали:
«Недаром же Эвар – голова всему нашему делу! С таким и помирать не страшно».
А Эвар с каждым днем все больше стращал необычными испытаниями, говорил о том, что капля дождя в открытом море может быть дороже самого-самого драгоценного камня. Эти слова говорились не впустую. Они заставляли думать, или, как выражались южане, шевелить мозгами.
Все были в сборе и работали не покладая рук. Недоставало только Кари, сына Гуннара…
IX
Гуннар сказал:
– Человек в лесу подобен волку. Он и впрямь становится волком.
– Не всегда, – заметила хозяйка. – Не всякий.
– Из тысячи – один не становится, – сказал Гуннар.
X
Гудрид не выходила из своей горницы. И никто не смел входить к ней, кроме ее матери – мудрой и гордой Ауд, дочери Рагнара, сына Гилли. Ее сосватал Скегги, когда ей минуло тринадцать зим. Она родила трех сыновей и двух дочерей, старшей из которых была Гудрид. Все трое сыновей утонули во время походов в северные моря. Это были настоящие богатыри, но море одолело их. И Скегги спрашивал себя: «Кто же отомстит за поруганную Гудрид?»
У него были родичи далеко на юге. И на севере были. Он послал к ним людей, чтобы сообщить им, что, возможно, понадобится их помощь. Но о Гудрид не велел говорить ни слова.
Гудрид готовилась к плаванию. Она вязала себе теплые одеяния. А думала только о Кари. Ждала вестей от него.
Скегги и Ауд готовили запасы солонины, меда, хлеба и браги и еще отвара из трав на случай простудного заболевания. Они имели в виду и Кари. Поэтому запасы дорожные они не только удвоили, но и утроили. Рассуждали так: «Если судьба от сердца отрывает любимое дитя, то пусть заберет дочь с собою все, что пожелает. Все это сгодится в дороге».
Гудрид ждала…
XI
Вот начало одной из песен, сложенных Тейтом:
Человек приходит в этот мир,подобно подснежнику.Подобно подснежнику, он рветсяиз мрака и холодаК свету и теплу весны.Он растет, подобно сосне-великану…Человек любит землю, его взрастившую,Он отдает ей жизнь, если ктопосмеет попрать ее,Эту землю…
Дальше речь шла о тех, кто уходит на поиски новых земель, о горечи расставаний, об опасностях, поджидающих на неизведанных путях.
Но человек уходит за море,Уходит в небытие, унося с собойслезы потаенныеИ горечь зим,Прожитых на земле, вечно холоднойкак лед…
Эту песню, как полагал – и справедливо полагал – скальд, навеяло ему великое несчастье, павшее на Гудрид и Кари, на два любящих сердца.
XII
Кари и Сигфус продирались сквозь чащу к роднику, который люди нарекли Оленьим Глазом. Это название пристало воде, которая вырывалась на свет из каменного корыта. А иначе никак не назовешь это ложе, не превышавшее размерами деревянное корыто, которое женщины употребляют для стирки.
Родник словно бы украсил искусный каменотес: с трех сторон обрамляли его мшистые скалы, высотою в полтора человеческих роста.
Родник давал начало чистой как слеза речке, которая протекала по лесной чащобе. Воистину исток этот был сравним с оленьим глазом – таким живым, лучистым и доверчивым. Он как бы глядел в самое небо, он как бы видел солнце и звезды, а в лунные летние вечера можно было подумать, что месяц опустился в каменное корыто, чтобы умыться в нем и снова вернуться в свое небесное лоно. Это был воистину Олений Глаз! Местоположение родника тоже было примечательным. Это была лесная прогалина шагов тридцать в длину и десять в ширину. Можно сказать, гостиная в доме крепкого бонда – опрятная, всегда тщательно прибранная.
Летом вода была холодная: если сделать хороший глоток, то от нее могли заболеть зубы. А зимою она не замерзала – казалась слегка подогретой. Говорили: родник целебный и сами лесные божества устроили так, чтобы щедрые на дары могли отдохнуть у каменного корыта и полечить раны либо болячки свои.
Кари вышел на прогалину, а за ним Сигфус. И тут они увидели: у родника сидели Фроди и Эгиль, а с ними – еще некий юнец. Те о чем-то болтали, пригоршнями черпали родниковую воду и пили ее. Они не видели нежданных пришельцев, ибо находились спиною к ним.
– Хорошо, когда зверь на ловца бежит, – сказал Кари нарочно громко.
Трое у родника живо повернули головы и увидели двух мужчин, которых признали не сразу.
Фроди первым распознал Кари и сказал:
– Неплохо бы спросить позволения, если топчешься там, где все места заняты.
– Все места в лесу никем не могут быть заняты, – возразил Кари.
– Но в лесу не место дерзить порядочным бондам.
