Посиделки в межпланетной таверне «Форма Сущности» (СИ) - Альберт Зеличенок

Эскулап увлёкся. Он снял со шкафа пухлую папку и, бережно переворачивая страницы, стал демонстрировать Криспену содержимое. Глаза его горели, руки дрожали, галстук сбился набок. Он смахнул со стола письменный прибор и даже не заметил этого.

— Тут планы, схемы, описание порядка действий. Фотографии, анкеты, результаты анализов, рентгеновские снимки. А вот, Роб, моё любимое — отчёты испытателей и испытательниц. Почитай, ознакомься. Я на основе этих материалов книгу пишу, все ещё содрогнутся.

Криспен вспомнил про свежекупленную горелку и на всякий случай рассказал доктору о ней. Тот, погрузившись в изучение архива, отмахнулся.

— Да бросьте, Роберт, здесь же всё ясно. Рубашка как секс-символ имеет вагинальный смысл. Сами прикиньте: полы, рукава, если смотреть на них с внутренней стороны. Крохотный воротник, наконец. Вы же противопоставили ей горелку, некий суперфаллос, который вытянут, тверд и брызжет (вдумайтесь только в это — брызжет!) огнём. Очередное проявление страха перед агрессией окружающего мира, попытка бросить ему вызов. В общем, всё нормально, Роб, не бередите этим свою печень. Но горелку лучше уберите, неровён час — пожар случится.

Боб уже собирался выйти, когда психиатр, подпрыгнув на стуле, хлопнул себя по затылку:

— Да, Роб, совсем забыл спросить: а почему вы не принимаете снотворное?

— Понимаете, док, — смущённо сказал Роберт, — когда-то я им пользовался, но мама внушила мне, что от него начинается импотенция. Знаю, что это полная чушь, но что делать, если она у меня действительно появляется?

— Так-так-так, — оживился доктор, — очень интересно…

Не дав ему развить мысль, Боб выскочил за дверь.

Домой Криспен вернулся обнадёженный. Хорроровскую сорочку он, вздохнув, повесил на плечики и убрал в шкаф. Расстаться с ней навсегда он был не в силах. В пятницу его ещё будили неясного происхождения шумы, в выходные же всё было спокойно. Однако горелку он на всякий случай держал близ кровати.

С понедельника всё началось вновь и происходило каждую ночь. Криспен почти не спал, осунулся, побледнел и вызывал у коллег со чувственно-лицемерные расспросы, на которые не отвечал ничего вразумительного. Шеф делал вид, будто не замечает сомнамбулического состояния Роберт, но перестал поручать ему сколько-либо ответственные задания, что не сулило в перспективе ничего хорошего. Однако Криспена это уже не волновало. Он не знал, есть ли у него вообще будущее, и надеялся лишь на то, что неведомый враг откажется от своей тактики изматывания и предпримет решительную атаку, пока ещё есть силы сопротивляться.

В четверг появились признаки того, что час битвы близок. В ночном полёте вещи вновь устремились к Криспену, касались лица, тела, отворачивая в последний момент. В конце концов нервы у него не выдержали, и он, схватив горелку, сжёг старый спортивный свитер. После этого они несколько присмирели, однако колдовские огни раздулись до чудовищных размеров и почти сливались друг с другом. Утром следы вакханалии снова были ликвидированы, чего давно уже не случалось.

С пятницы на субботу Роберт решился не спать. Он выпил слоновью дозу крепчайшего кофе, сел в кровати, опершись на спинку, вцепился в горелку, свою единственную спасительницу, и стал ждать, готовый дорого продать жизнь. Одиннадцать часов, двенадцать. Ничего не происходило. Час ночи. Почтенный высокий стул у письменного стола с громким скрипом развернулся и уставился на Криспена. Боб похолодел. Похоже, он недооценивал масштабы бедствия. Если в бунте примет участие мебель, то ему конец. Остается одно — бежать. Он попытался вскочить с постели, но пижама сковывала движения, простыня и одеяло прочно опутали ноги. Из платяного шкафа выплыл выходной костюм, который до сего мига представлялся вполне надёжным, так как не принимал участия в шабашах. Костюмчик удобно устроился на стуле, положив одну штанину на другую и скрестив рукава на груди. Казалось, в нём находится человек, но очень тоненький, почти бумажный. Оттуда, где этому невидимке полагалось иметь рот, раздался громовой шепот. Да, он был именно таким: звучал тихо и вместе с тем оглушал.

— Здравствуй, Роберт, — произнёс голос. — Счастлив сообщить тебе, что сегодня критическая ночь и вне зависимости от твоего желания ты сейчас будешь выступать в качестве представителя человечества. И как таковой, подлежишь ответственности за всё.

— Почему я? За что? Кто ты?

— Начинаю с конца. У греков было выражение: «гений места». Они чувствовали, что существует нечто, объемлющее определённую территорию, хранящее её неповторимость. Нечто нематериальное, но пронизывающее и мёртвое вещество, и живую плоть, и сознание обитателей. Я — дух этой местности, Криспен. Я был здесь всегда и пребуду вовеки. Я — жизнь и смерть, судья и палач. Я долго терплю, но если уж рассержусь — ничто не в силах помешать мне. Вы, люди, переполнили чашу. Вы выпиваете и сдвигаете с прежнего ложа водоёмы. Вы жадно вгрызаетесь в землю и поглощаете её плоть и кровь. Вы для своих эгоистических целей вырубаете леса и уничтожаете зверей, птиц, рыб — иногда для еды, а порой и просто так — для развлечения, по глупости или по ошибке. Хуже того: вы переделываете животных и растения по своему вкусу, калечите, уродуете природу. Блаженные вивисекторы, вы не ведаете, что творите. Те же греки верили, что в деревьях живут дриады, в воде — наяды, в горах — орестиады. Они чувствовали, что всё существующее одухотворено. Вся первичная девственная природа, все камни, деревья, трава, реки, ручьи, озёра, земля, воздух — всё имело душу. И вы, жалкие и жадные людишки, хватали это, мяли, рвали, били — преобразовывали. В Полезные Предметы. В обычные вещи, говоря проще. Вы думали, что одолели, скрутили, укротили, удавили дьявольскую силу первозданного мира. Вы жестоко ошиблись. Души можно изуродовать, но нельзя уничтожить. Вы перерабатывали (вот слово, характеризующее всю вашу так называемую цивилизацию) материю в вещи, и мы вселялись в них. У нас просто не остаётся других обиталищ. Они скроены нам не по мерке, бездарно, глупо, и нам плохо в них. Однако мы терпели и копили силы. И теперь время пришло. Нас достаточно много среди вас, в ваших жилищах, на вас. Человечеству не устоять.

— Но в чем виноват я, обыкновенный клерк? — вскричал в отчаянии Криспен. — Я и табуретки-то ни одной не сколотил. Разве что рыбу ловил. Но ведь и животные едят друг друга. Или траву, по крайней мере.

— Когда живое питается живым — это не грех, — усмехнулся дух. — Так уж заведено. А что касается тебя… Считай, что тебе не повезло. Несчастная случайность.

— Рубашка фирмы «Хоррор»? — выдавил из себя Роберт и потерянно пробормотал. — Надо было мне от неё избавиться, как советовал доктор.