Воспоминания - Евгения Герцык

Знаю, что на все не ответить – но ответьте хоть на что-нибудь, и главное скорее. Буду очень ждать.

Меня жизнь приковала к моей бедной вечно болеющей семье и оторвала от почти всего, что мне дорого, так что уже поэтому меня следует порадовать письмом.

От Бердяевых получаю изредка длинные письма и по-прежнему с ними близка. Как-то получила очень печальные строчки от Вячеслава {Иванова} из Баку. Как рассеялся наш былой кружок – Париж – Берлин – Москва – Баку – Крым… И много кругом внутреннего передвижения.

Недавно одна москвичка рассказывала мне как она слышала пламенную проповедь Над. Серг. Бутовой в одном из тогдашних приходов московских. – Это было незадолго до её смерти.

Очень хочется мне знать как определилась жизнь и вкусы Ваших Тани и Наташи {Дочери Льва Шестова.} и что все вы делаете? Вышло ли за эти годы что-нибудь Ваше в печати? Привет всем Вашим и Вам из самой глубины не забывающего друзей сердца.

Ваша Евгения Герцык

Дорогой Лев Исаакович!

Я очень виновата, что не ответила Вам, но я тогда со дня на день ехала в Москву и собиралась оттуда написать Вам, чтобы поделиться московскими впечатлениями.

Новые болезни задержали меня, а потом я ждала Вашего ответа Жуковским, чтобы узнать летний адрес. Не будьте как я, и сообщите мне открыткой Ваш новый адрес в Париже.

Кроме письма Вашего ещё заново и близко почувствовала Вас из тех выдержек из Ваших статей и статьи СВ. о Вас, которые добрые друзья для меня переписали. В особенности заинтересовало меня о Паскале и хотелось бы её иметь. И так хотелось бы знать, как Вы звучите по-французски. Хороший ли у Вас переводчик? Сюда в Судак все хорошо доходит – если б у Вас был какой-нибудь газетный отзыв о Вас – пришлите, доставите большую радость.

Какая жестокость – эта невозможность иметь хотя бы книги друзей! Для меня книга совсем не ряд идей, а что-то столь же иррациональное, как лицо и голос человека: по ним я узнавала и полюбляла людей, а вовсе не их идеи. Так и должно быть. Так и надо писать, и надо читать.

Очень хотелось бы поговорить с Вами, милый Лев Исаакович, а писать письмо так убого. И все-таки такую огромную радость приносит каждое приходящее сюда слово. Помните это.

Живем и мы, как Жуковские, очень трудно, думаем, думаем как изменить жизнь, и ничего не придумаем.

Моя жизнь очень осложнена болезнями близких, приковывающих к месту. Летом здесь много москвичей, от них знаю как и там тяжела материально и всячески жизнь, так что нет такого места, к которому хотелось бы прикрепиться, а хочется старой свободы передвижений – но почти это одно из старого хотелось бы вернуть, потому что слишком пережглась душа и не мило старое.

Помните ли Вы Асю Цветаеву? {Анастасия Цветаева, сестра поэтессы Марины Цветаевой.} Мы многое страшное здесь переживали с нею вместе. Она глубоко верит и вся устремлена к нездешнему: вся любовь её к блеску мысли переплавилась в другую любовь.

Напишите будете ли читать в этом году и какой курс?

Я рада, что Н. А. в Париже и буду зимой в своем невероятном одиночестве представлять себе иногда вас вместе и в городе, где так многое старое мне дорого.

Пока кончаю, ответьте скоро или Жуковским или мне, чтобы мы знали, что письмо дошло – верно Вы уже не в Chatel-Guyon.

Привет Вашим и поздравление молодому инженеру.

Искренно Ваша Евг. Г.

Дорогой друг Лев Исаакович!

Чуть не полгода не отвечала я на Ваше летнее письмо, между тем общение с Вами всеми дальними для меня радость.

Молчала потому, что все хотелось содержательней и полней написать, а время уходит и хочу сегодня хоть бегло, плохо поговорить с Вами.

Кое-что знаю о Вас через Гершензона – о том, что Наташа блистательно окончила. Где она теперь работает – молодой и привлекательный (думаю так) инженер? Как хотелось бы видеть какую-нибудь домашнюю группку вас всех – ведь я помню Ваших девочек ещё румяными подростками – а этому уже скоро десять лет.

Близка ли которая нибудь из них миру Ваших мыслей? Если Вам не трудно, охарактеризуйте немного их, чтобы яснее мне представить Ваш семейный круг.

На днях, встречая одиноко Новый Год, я думала о том, что – значительный год – завершение первой четверти века. И мысленно оглядела всю эту четверть века.

Не помню в 1900 или 1901 году умерли Ницше и Соловьев и для меня лично это были важные моменты, точно впервые толкнувшие меня к тому, к чему и сейчас иду. И Вас я тут же вскоре узнала – скоро двадцать пять лет!

Обещанная Вами Жуковским книга Ваша о Паскале нас горячо интересует – дойдет ли и когда? Особенно интересуюсь ею потому, что сама не люблю Паскаля, как то отталкиваюсь от него, но он беспокоит меня. Не люблю должно быть за самоистязания его. И тем более хочу слышать о нем любящие слова, да ещё Ваши.

А что пишете сейчас или что читаете и где? Также хотела бы знать больше о Валери – какого он типа философ и какая книга его наиболее интересна? Если мне удастся быть в Москве, может быть я нашла бы что-нибудь его.

Как чудесно, почти неправдоподобно представить себе жизнь в парижских умственных кругах и хождение по этим улицам, для меня не более доступным, чем любая звезда!

Но не думайте, что я создаю себе иллюзии относительно вашей жизни или что ропщу на свою. И от той и от другой в каждый миг начинается «путь» и одинаково труден и богат он. Только уж очень здесь в глухом углу чувствуешь свою закрепощенность всяческую. Постоянное безденежье не дает мне двинуться, поехать на время в Москву, что мне очень, очень нужно.

Лев Исаакович, хочу Вас попросить как человека чуточку менее нуждающегося чем другие – не смогли бы Вы прислать мне те 5-6 долларов, которые мне хватят на дорогу в Москву? Я уверена, что оттуда верну Вам их, т. к. буду энергично продавать там кое-что из оставшегося. (С поручениями такого рода издали ничего не выходит – всем некогда). И то что деньги эти будут иностранные – доллары или франки – не даст мне возможности – как это было уже не раз – истратить их здесь же, сейчас же на какие-нибудь нужды семьи. Если это Вам трудно – то простите и забудьте мою просьбу.

У Жуковских есть некоторые надежды на переезд в будущем году в Москву, но смутные, так как там сокращения. В Симферополе же живут они очень скудно. Мальчики хорошие и умные растут. Я не ужасаюсь, как другие, будущим русских детей, т. к. думаю, что внешние системы воспитания могут иметь неожиданные результаты.

Привет всем Вашим, а также Ал. Мих. и С. П. {Алексей Михайлович и Серафима Павловна Ремизовы}. Что делает и пишет он? Где Вар. Гр. и что с нею?

Не будьте таким же как я и напишите скоро, хоть открыточку. Любящей мыслью всегда с Вами.

Евгения Герцык

Дорогой Лев Исаакович!

Опять я промолчала целые месяцы в ответ на Ваше такое скорое письмо. Долго не могла собраться в Москву, а приехав сюда провела недели три в непрерывной и разнообразной суете. Теперь я в глухом уголке московской губернии, в лесничестве, где служит брат. Красота места – высокий лесной берег над извилистой речкой и синеющие дали – и все это такое русское - глубоко волнуют меня.

Обсуждали с братом трудную судьбу нашей семьи и возможно, что окончательно остановимся на переезде нашем сюда, несмотря на скудное жалование его. Условия жизни здесь, вблизи Москвы, в смысле настроений, ненапряженности отношений, несравнимо лучше чем где бы то ни было.

Вопрос о переезде Жуковских в Москву тоже на очереди и самое главное – квартира им – устраивается хотя и на окраинах. Смерть М. О. {Гершензона.}, так незадолго до моего приезда, собою окрасила все эти дни в Москве. Потому ли, что так внезапно ушел он из жизни, его портрет в гробу живее других его портретов, а в комнате его так, как будто он только что ушел.

Не угасание, не ущерб – такая смерть, а прилив жизни, и мысли и любви, внезапно оборвавшихся… На письменном столе его я каждый раз заставала лежащей кошечку, к которой – странно – он, никогда не любивший зверей, нежно привязался в этом году и возвращаясь прежде всего о ней спрашивал. И, по словам М. Б. {Марья Борисовна, жена М. О. Гершензона.}, она тоже по кошачьему тосковала о нем целый месяц и не находила себе места. В его комнате – как и вообще часто в последнее время – так близко, так остро чувствую я приближающийся ко всем нам конец – таинственное начало нового. На стене там Ваше лицо, дорогой друг, такое тоже далеко уже ушедшее, издалека глядящее… И потом – старого старичка лицо, с уже не завивающимися, а падающими прямо белыми волосами – Вячеслава. Не нужно уже его называть Великолепным. По другому красит приближение конца и Правды.

Я прочла Вашу книгу о Паскале. Мне очень нравится. Почему-то ближе всего она к первой Вашей, которую я прочла – о Толстом. Точно меньше искусства и умственных ухищрений в ней, чем во всех предыдущих. Конечно я верю, что знаю другой Рим чем тот, о котором Вы говорите, и живу этим знанием, но это не так уж разъединяет людей. Очень хочется ещё что-нибудь из Ваших странствий по душам. Перечитываю здесь разные, вышедшие за эти годы, книги старых друзей. С литературной же Москвой совсем ещё не встречалась. Мои же личные друзья, которых вижу, все без исключения переживают что-нибудь тяжелое – утраты, болезни и др. В смысле материальном живется сейчас всем хуже, чем год назад.